Эн Цильбрис

 

Автор: Потаня

Миры: Куглин

 

Консильванцы отступили к западу, с треском продираясь сквозь заросли ивы и болиголова, и в рябиновую рощу возвратилась тишина, нарушаемая лишь робким, печальным посвистом синицы. Дамбийцы наконец-то перевели дух – ведь и противник иной раз устаёт, а после пяти стычек подряд можно надеяться, что хоть эта ночь будет спокойной.

— Если и сегодня спать не дадут, я не знаю, что я с ними сделаю! – пробурчал Торналим, переворачиваясь со спины на здоровый бок, в то время как Хиктар, только что закончивший его перевязывать, оглядывался в поисках других раненых – целитель чувствовал, что помощь нужна кому-то ещё. И вдруг…

— НЕ-Е-Е-ЕТ!!! НЕ ТРОГАЙ!!!

Отчаянный крик Хиктара, заставивший подпрыгнуть весь отряд, эхом отразился от холмов за рекой, а высоко-высоко в кронах деревьев заметались испуганные птахи.

Но было поздно – Ясток, сердито крякнув, резким движением выдернул стрелу, торчавшую из-под правой ключицы.

Те несколько мгновений, пока целитель нёсся к нему огромными прыжками, паржец изумлённо взирал на фонтан собственной крови. Потом рухнул на колени и медленно повалился навзничь, прямо на руки Хиктара.

Келим что было сил прижал к ране ладонь, закрыл глаза – и весь мир, кроме бесчувственного рыцаря, привычно отодвинулся подальше, чтобы не отвлекать. А воинам, слышавшим, как Хиктар шепчет заклинания, казалось, что это он уговаривает Ястока не уходить, остаться с ними хоть на минутку…

Другую…

Третью…

И ещё…

И ещё…

В подобные моменты целитель всегда явственно слышал биение жизни в теле раненого – для него оно пело, как многоголосый слаженный хор. Но сейчас голоса внутри Ястока звучали совсем тихо, к тому же все они отчаянно фальшивили, не добираясь до нужной высоты. Хотя кровь паржеца уже не пробивалась меж тонких пальцев келима, было ясно, что её осталось слишком мало для того, чтобы такое большое тело могло жить дальше.

Сердце рыцаря почти не билось. Лишь изредка, через кажущиеся бесконечно долгими промежутки, Хиктар ощущал его движение, но теперь оно походило не на удары, как обычно, а на короткие тихие стоны. С побледневших губ Ястока не срывалось ни звука – он был в глубоком беспамятстве, и только склонившись к самому его лицу, Хиктар ощутил еле заметное движение воздуха.

Тем временем свечерело. Солнце зашло. Недолгие сумерки на востоке стремительно отступали перед темнотой, а над горизонтом зажглись первые звёзды – словно в нескольких местах проткнули иглой тёмно-синюю ткань. Воины отряда притихли в отдалении, опасаясь ненароком помешать целителю, но стайка оруженосцев подобралась чуть ближе. Хиктар спиной чувствовал отчаянную надежду в их взглядах. Он даже почти увидел, как Вирдале кусает губу, тревожно моргая, и тут до него донёсся спокойный, уверенный шёпот Вегара: Младший Мирко объяснял что-то остальным. Нетрудно было догадаться, о чём шла речь – никто не допускал и мысли о том, что Хиктар может не справиться, если уж взялся за дело. Да и у самого целителя, разумеется, не было такой мысли. Он был уверен, что для того, чтобы Ясток остался в живых, сумеет сделать всё возможное и невозможное – причём, скорее всего, невозможное (впрочем, это келима никогда не смущало).

Но Ясток потерял слишком много крови, и нельзя было дожидаться, пока её запасы восполнятся сами собой. Для этого Хиктару пришлось бы так долго держать рыцаря на этом свете всей своей волшебной силой, что обычных его сил просто не хватило бы. Несмотря на то, что рана уже затянулась тонкой розовой кожицей, целитель знал совершенно точно: стоит ему отпустить Ястока хотя бы на полминуты, как тот перестанет дышать и сердце его остановится.

Но ведь должен же быть какой-нибудь другой способ…

И тут Хиктар понял, что знает этот способ.

Ну конечно же – заклятие Серебряной луны!

С помощью этого заклятия он просто-напросто отдаст Ястоку часть своей крови, и наутро тот сможет даже ходить, да и пищу принимать, разумеется, тоже. А уж если у паржеца есть аппетит, то он непременно скоро поправится, и всё будет в порядке. Хиктар облегчённо вздохнул… и замер, поражённый внезапной мыслью.

Да, именно так бы оно и было – в любую другую ночь, кроме этой! Ведь сегодня как раз ночь Серебряной луны…

А значит, к рассвету в Пустарнике всё равно станет на одного дамбийца меньше. Значит, судьба поставила келима перед выбором.

Либо он останется самим собой, но рыжий гроно умрёт, либо…

Либо не будет больше ни Хиктара Кадугарью, ни Ястока Орфинна – зато появится кто-то третий. Интересно, а каким он будет, этот третий?

Кроме самого целителя, из всего отряда разве что один Вандгом, учившийся когда-то в Уполинте, мог знать, что применение заклятия Серебряной луны в её ночь всегда заканчивается тем, что оба существа, причастные к нему – и тот, кто делится своей кровью, и тот, с кем делятся – сливаются в одно и душой и телом. То же самое произошло бы, если бы двое кукляндцев одного и того же пола, полюбили друг друга не так, как Хиктар и Ясток, а так, как бывает только между мужчиной и женщиной (впрочем, подобных случаев история Кукляндии не знала, да никто из её жителей и представить-то себе такого не мог).

Хиктар оглянулся на Вандгома. Лицо лучника оставалось непроницаемым, и незаметно было, понимает ли он, что творится сейчас на душе у целителя. В жилах Хиктара текла и тэловская кровь, а ведь всем известно, что тэлы чуть ли не больше всего на свете страшатся перестать быть собой.

Но свой выбор келим сделал сразу, не колеблясь ни минуты: мысль о смерти Ястока, в отличие от мыслей о собственной смерти была ему невыносима и причиняла такую боль, в сравнении с которой боль от любых ран, достававшихся ему прежде, казалась пустячной, не стоящей ничьего внимания.

И тогда Хиктар медленно обвёл взглядом отряд, прощаясь с каждым из Старших и Младших. Он улыбался – светло и радостно, и никто из товарищей не догадался о том ,что видит его и Ястока в последний раз.

Затем целитель лёг рядом с паржецем, устроил на своём плече его безжизненно отяжелевшую голову и, обняв Ястока обеими руками, крепко-накрепко прижался к нему всем телом. При этом Хиктар сожалел только о том, что плечо у него острое и костлявое, и другу наверняка не очень-то удобно. Ведь до сегодняшнего дня всегда бывало наоборот… Сколько раз келим, положив голову на мягкое и уютное плечо рыцаря, безмятежно засыпал под его колыбельные, согретый теплом большого тела! А теперь оно было ненамного теплее ветра ранней осени, который задувал то с севера, то с юга, перемешивая длинные чёрные волосы Хиктара с волосами Ястока, ярко-оранжевыми с сильной проседью.

— Ник! – тихонько позвал целитель. – Укрой нас чем-нибудь, лоу**– холодно…

Командир достал из большого вьюка старое тёмно-синее шерстяное одеяло, накрыл им Ястока и Хиктара, подоткнув края, чтобы не дуло, и спросил – на старокукляндском, одними глазами:

— Как вы?

— Хорошо… - прошептал целитель и снова улыбнулся. – Вы ложитесь, не волнуйтесь за нас. Всё будет хорошо…

Вернувшись к остальным, Ник передал им слова Хиктара, и усталые воины, облегчённо вздохнув, стали устраиваться на ночлег. Вскоре они уснули.

Эре Тсильвейк ещё не успел повесить свой плащ на лунный светильник – у них оставалось немного времени, и пока в жилах Ястока неуловимо прибавлялось крови, а удары сердца понемногу становились всё чаще и увереннее, целитель вспоминал, вспоминал…

…Вот Ник помогает ему слезть с коня, знакомит со своим отрядом – и Хиктар тут же замечает растерянный, недоумевающий взгляд, устремлённый прямо на него. В светло-зелёных глазах воина-паржеца, у которого, похоже, даже усы обвисли от удивления, без труда читаются такие мысли: да как же это? Такого маленького – и целителем в Пустарник?!? Хоть подрасти бы дали сперва!.. Но вот они уже приветствуют друг друга по-паржецки (для того, чтобы хлопнуть рослого бойца по плечу, келиму пришлось встать на цыпочки), и рыцарь называет своё имя и прозвище, оказавшееся, впрочем, фамилией…

…А вот в тот же день, после боя, паржец прячется от него в высокой траве, зажимая ладонями раны на боку и плече и неловко пытаясь их перевязать. Хиктар нашёл его тогда по каплям крови, отсвечивающим сиреневым (Ясток был сиреневолунцем) – и как же упрямо рыцарь возражал против лечения, как пытался уговорить келима не тратить на него силы! Раны, мол, небольшие, а ты, силь, и того меньше, тебе бы сначала подрасти, окрепнуть как следует, а пока, если уж совсем никак иначе, лечи-ка ты тех, у кого и впрямь что-то серьёзное. Я-то уж как-нибудь сам, я умею…Правда, звучало всё это не очень-то разборчиво: во рту у Ястока была пола рубашки, от которой он зубами пытался оторвать лоскут, поскольку руки были заняты…

…Вот Хиктар – снова жестоко израненный, не особо надеющийся дожить до завтрашнего утра – мерно покачивается, точно в тёплой и уютной колыбели: Ясток несёт его на руках, прижав к груди, и сквозь пелену боли целитель слышит ровный, спокойный ритм его сердца, чувствует под щекой узор, вышитый на безрукавке, да и пахнет от паржеца чем-то таким надёжным, домашним – потом, немного лошадьми, сухими целебными травами… И боль отступает, приходит сон: укачало, убаюкало – а всё из-за неровной походки Ястока. Рыжий гроно частенько хромает, но этим надо будет заняться на привале, когда он сам заснёт, а то ведь опять не дастся…

…Середина лета, один из редких мирных вечеров – враги далеко, и можно немного отдышаться. Келим наигрывает что-то на лютне, Ясток, скрестив ноги, присаживается рядом, достаёт свою дудочку, подносит её к губам, затем, спохватившись, взглядом спрашивает – можно? – Хиктар кивает, и после пары робких трелей у мелодии вырастают ещё одни крылья. Она летит над Пустарником, поднимается всё выше, к самым облакам, что сияют волшебными красками в лучах заходящего солнца. Суровый мечник, пропитанный музыкой от макушки до пят, любил иной раз поиграть и на флейте Хиктара – большой, деревянной, с низким бархатным звуком, так подходящим к его задумчиво-отчаянным мелодиям, всё время куда-то стремящимся, словно спешащим кому-то на помощь…

…А сколько Ясток знал песен, историй и сказок – паржецких и кукляндских, весёлых и печальных, старинных и только что придуманных им самим! Хиктару вспоминался звон его трёхструнной лютни – в степи ли у костра, или дома, в кабаке, за широким столом, уставленным пивными кружками – и сильный голос, низкий и в то же время звонкий, разносящийся далеко-далеко…

Тут самому целителю захотелось спеть для друга колыбельную напоследок, хоть тот и не мог его услышать. И у Хиктара в душе зародился мотив, до того похожий на песни Ястока, что келим как-то очень спокойно, даже равнодушно, подумал «начинается…», а потом, бережно поддерживая голову паржеца, то и дело норовившую сползти с его плеча, запел:

 

Ты, живя меж дорогой и боем,

От покоя отвык,

Но сейчас в тишине над тобою

Сень рябин вековых.

 

Чтобы мог ты на них наглядеться,

Никуда не спеша,

Ровно бьётся усталое сердце

И не больно дышать…

 

Так усни, обо мне не тревожься,

Ведь не знаешь и сам,

На каком перекрёстке проснёшься

С сон-травой в волосах…

 

Но вот кончилась песня – и лунный свет отразился в каплях росы, а целителю стало странно, как никогда в жизни. Он по-прежнему прижимал к себе Ястока, и тут ему вдруг показалось, что они парят в светлеющей, серебрящейся пустоте – во всяком случае, твёрдой земли со стебельками трав под спиной больше не было.

А затем Хиктар ощутил, что они с Ястоком тонут в море серебряного сияния, опускаясь на самое дно, и все их мысли, чувства и воспоминания растворяются в нём без следа…

 

Наутро Гонтиль вскочил раньше всех с целью разбудить келима (а если получится, то и Ястока тоже) и первым узнать, как дела. Но, едва заглянув под одеяло, оруженосец так и сел в траву с открытым ртом и вытаращенными глазами. Оттуда с не меньшим изумлением смотрел на него абсолютно незнакомый кукляндец. Был он молод и круглолиц, с каштановыми волосами до плеч, густым пушком над верхней губой, и большими глазами, светло-карими с прозеленью. Вот только взгляд… Оруженосцу случалось нянчиться с младенцами. У них-то в глазах он такое и видел, а у взрослых – ни разу.

Гонтиль, однако, сообразил, что не стоит прямо сейчас будить остальных громкими воплями по поводу случившегося. Ещё подумают, что опять враги напали… И он, кое-как справившись с удивлением, по возможности сурово спросил:

— Эй, а ты кто и откуда вообще здесь взялся? И где Ясток с Хиктаром?

— Не знаю… - растерянно отвечал незнакомец. – Ты уж прости, лоу, но я почему-то совсем не помню, что со мной раньше было. Лучше скажи, как тебя зовут и кто такие эти Ясток и Хиктар…

— Меня зовут Гонтиль Никкерид. Так ты что же, и имени своего не помнишь? Вот это да, совсем как наш Вегар! – оруженосец был в полном восторге. – А уж я твоего тем более не знаю. Ладно, Ник проснётся – разберётся.

А отряд и вправду просыпался…

Но только через час, когда Вандгом уже как мог разъяснил причины происшедшего и общее замешательство пошло на убыль, наконец зашла речь об имени для новичка… и тут подоспели консильванцы.

Впрочем, в ходе сражения выяснилось, что безымянный пока серебрянолунец не всё забыл из своих прежних жизней – рубился он, во всяком случае, не хуже Ястока, а раненых лечил не хуже Хиктара.

С доставшимися в наследство лютнями и флейтами он тоже вполне управился, и воины только вздыхали, слушая незнакомую – и в то же время до боли знакомую музыку…

А имя ему придумывали всем отрядом.

 

* Эн Цильбрис (кукляндск.) – Сон Серебряного Сияния.

** лоу (кукляндск.) – пожалуйста.