Аэлус

Автор: Потаня

Миры: Куглин

В ночь Красной луны листья инамии, не менявшиеся уже много дней, утратили свои целебные свойства окончательно. Едва рассвело, невыспавшийся, бледный, как зимнее небо летописец, тяжело опираясь на посох, вышел за калитку и свистнул. В ответ послышался торопливый перестук копыт, и вскоре верная помощница – синяя лошадь по имени Эльбини – тихонько всхрапнув, ткнулась мордой в его волосы, словно приглашая сесть верхом и куда-нибудь отправиться. Затем привычно опустилась на передние ноги, чтобы Аэлус смог на неё забраться. Когда он оказался у Эльбини на спине и обхватил её за шею обеими руками, чтобы не упасть по дороге, лошадь повернула голову, обнюхала твёрдый от засохшей крови край штанины, фыркнула недовольно и быстрой иноходью пошла в нужную сторону – к Лечебнице. Вокруг не было ни души – те немногочисленные дамбийцы, которые не находились в это время в Пустарнике, ещё спали. Только у ворот Лечебницы маячила одинокая фигура, в которой летописец, подъехав ближе, узнал Олинта. Старый келим оглядывался из-под руки, словно ища кого-то. Увидев Аэлуса, он обрадованно улыбнулся – седые усы разошлись в стороны – и махнул рукой.

— Бив*, Айль! Ты к нам? Да уж, пора, пора… Пойдём – мне сегодня надо проверить, как малыши научились делать перевязки. Очень хорошо, что ты пришёл, а то они до этого только на мне пробовали. – продолжал Олинт, неторопливо идя рядом с Аэлусом коридорами Лечебницы (тот опирался на его плечо). По узким лестницам и наклонным переходам спускались они всё ниже и ниже, пока не достигли того места, где лечили далеко не всех раненых и где, по мнению большинства жителей Иртегронска, проживали под землёй те целители, у которых не было семьи.

Аэлус, разумеется, тоже не знал о существовании Уполинты, но то, что у келимов бывают ученики, казалось ему вполне естественным. Да и другие понимали, что без этого целители в Городе Рыцарей и в Пустарнике давно бы перевелись.

Раненый и целитель прошли в небольшую комнату с квадратным столом посередине и лавками вдоль всех стен. На дальней лавке рядышком сидели четверо мальчиков и одна девочка. Они поздоровались с вошедшими нестройным хором.

Олинт указал Аэлусу на ближнюю, самую широкую лавку – на ней лежал соломенный тюфячок, накрытый простынёй – тот, закусив губу и стараясь не морщиться, снял штаны и ощутил на себе пять весьма сочувствующих взглядов. Затем лёг, а келим ( вроде бы и не торопясь, но как-то очень быстро) размотал отслужившие своё повязки. Прежде, чем скомканные полосы тонкого холста полетели в корзину без ручки, стоящую у двери, Аэлус успел заметить, что старые листья инамии похожи скорее на призраки листьев – не только мякоть исчезла, как и полагается, но ещё и жилки истончились почти до полной невидимости. Олинт сел у изголовья, а со стороны будущих целителей донёсся тихий вздох – они увидели ноги Аэлуса. «Маленькие ещё…»  — с жалостью подумал летописец. — «Не привыкли…». Он снял очки и положил их рядом с собой, а Олинт взял его за запястье и покачал головой, чувствуя сквозь рубашку, что ножницы на поясе быстро становятся холодными как лёд.

Зато у Аэлуса исчезла складка между бровей, и на лицо вернулся прежний румянец. Уже не чувствуя боли, он глубоко вздохнул, а старый целитель обернулся к ученикам.

— Айле! Ты первая.

Не успев дослушать имя до конца, летописец встрепенулся было, но тут же понял, что обращаются не к нему. Худенькая светловолосая девочка поднялась со своего места, взяла со стола миску с листьями, свёрнутые тугим рулоном бинты – и торопливо направилась к лежанке, не отрывая взгляда от того, что ей предстояло перевязать. Вблизи всё выглядело ещё страшнее. Ноги незнакомого молодого дамбийца покоились на белой простыне, а на неё из двух длинных, глубоких, почти прямых разрезов то и дело скатывались капли крови. На левой ноге рана начиналась от верхней трети бедра и заканчивалась на колене, а правая, напротив, была рассечена от колена до середины стопы. Несмотря на то, что её собственные колени, целые и невредимые, предательски тряслись, Айле даже смогла представить себе движение … меча? Или чего-то другого?

— Сначала промываем,  — негромко сказала она, обращаясь к Олинту. Взяла со стола одну из мягких салфеток, лежавших стопкой, сложила вчетверо, опустила в другую миску – с тёмным настоем трав – и, едва-едва касаясь раны, стала смывать кровь.

Глядя на её побледневшее личико, покрытое каплями пота, чувствуя, как отчаянно боится она своими прикосновениями причинить ему боль, Аэлус не выдержал:

— Ну что ты, силле**? Смелее, мне совсем не больно!

Раненый привстал, и девочка почувствовала, как его рука легла её плечо, а губы коснулись лба. Затем он опустился обратно и продолжал:

— Такие раны надо промывать на всю глубину, иначе кровь не остановится. Так что не бойся.

— Я знаю…  — прошептала маленькая келоми. – А… как тебя зовут?

— Айль. Мы с тобой тёзки.

— Тебя совсем недавно ранили?

— Э-э-э… — ответил не умеющий врать летописец, но тут его выручил Олинт:

— Хватит, хватит – вот до этого места и перевяжешь, а то другим не достанется. Ведь им тоже надо учиться – сказал старый келим с грустной улыбкой.

Айле кивнула, взяла из миски три золотистых листа, укрыла ими рану и принялась перевязывать – не быстро, но очень аккуратно и ничуть не менее умело, чем взрослые. Когда же третий лист совсем скрылся под повязкой, плотно и надёжно обвившей ногу, девочка положила остаток рулона рядом, не обрезая – для следующего ученика.

— Спасибо тебе! – негромко сказал Аэлус, пожимая её руку, а Олинт с довольным видом проворчал «Отлично!» и вновь обернулся к остальным.

— Ник!

Тот, кого назвали Ником – крепкий сероглазый парнишка в одежде из такой же жёлтой ткани, как у других и у самого учителя – с самого начала взялся за дело весьма уверенно, а когда наматывал повязку, даже пыхтел от старания. Правда, дождаться, пока он закончит свою часть работы, летописец так и не смог. Глаза его закрылись, и он, измученный бессонной ночью, незаметно уснул – глубоким сном без сновидений.

Вот уже и последний ученик закончил бинтовать правую ногу Аэлуса (на пятку бинт полагалось накладывать особенным образом, чтобы не развязывалось – это называли «колоском»). Только тогда Олинт отпустил руку летописца, но будить не стал – остался сидеть рядом, ожидая, когда тот проснётся сам, чтобы проводить его обратно через всю Лечебницу, являвшую собой что-то вроде лабиринта.

После урока, сидя на жучьей травке у неровной каменной ограды во дворе, Ник беседовал со своим другом – одним из старших учеников по имени Агис, который в свои семнадцать лет уже успел трижды побывать в Пустарнике.

— Ну, как перевязки?  — спросил Агис. – Сдал?

— Конечно!  — солидно ответил Ник.

— Наверное, Йоланта с головы до пят замотали?

— Нет, мы сегодня не его перевязывали, а настоящего раненого, только я не знаю, как его зовут. Он старше тебя, волосы белые, ниже плеч, и в очках. А на ногах раны здоровенные: на правой – так, а на левой – вот как…  — Ник изобразил на себе.

— А-а, так это Аэлус ТоУрго, историк из школы оруженосцев. Ну да, вот и лошадь его стоит. Когда мы были как вы, тоже его перевязывали.

— А тогда-то что с ним было?

— Да то же самое. Он ранен колотушкой, а такое не заживает…

17.07.06

* Бив! (парж.) – Привет!

** Силле (кукляндск.) – маленькая.