Конец Третьей Эпохи

 

Автор: Кэт Вязовская, Анжела Ченина

 

На закате они подошли к речке, которая кружила между холмами и терялась в затхлых топях, и шли берегом, покуда не стемнело. Тогда они наконец остановились и устроились на ночь близ чахлого ольшаника у берега реки. В мутном небе над ними нависали мрачные, безлесные взгорья. Они караулили посменно, а Бродяжник, похоже, и вовсе не спал. Луна убывала, и после полуночи холодный серый свет заливал окрестность.

Разве тут уснёшь... Болота были полны неясных шорохов, тревоги, туманных полос, что были прозваны ведьмиными космами. Арагорн всмотрелся в гладь речушки: то ли мерещится, то ли и вправду — шевельнулось что-то... Нет. Тишина.

Хоббиты спали, намаявшись за день. Не по их силам все же были такие походы. Похоже, хоть конец света случится — и тот их не разбудит. А туман, крадущийся по берегу реки, начинал мерцать в лунном свете. И почудилось — по ту сторону реки — пряди тумана сложились в темную человеческую фигуру.

Человеческая фигура качнулась — и проплыла над струями реки, вперед, к Арагорну; замерла, протянула руку — и указала в сторону, куда-то за ольшаник, словно показывая: я жду тебя, подойди.

Арагорн подобрался, — в душе что-то напряглось, как тетива лука перед боем. Обернулся на хоббитов. Оставить их... немыслимо. Нет.

Вгляделся в призрачную фигуру, пытаясь понять — кто это, или даже — что это?..

Назгул?.. Но те обычно являлись в обличие черных всадников, одетых во вполне материальные одежды... Но этот, призрачный, смотрел на него. В этом не было никаких сомнений. Фигура приблизилась снова, теперь уже Арагорну казалось, что он различает черты лица, текучие, смутные... и острый пронзительный взгляд.

"Я хочу говорить с тобой, — голос прозвучал в его сознании так отчетливо, что Арагорн вздрогнул. — Не бойся — я один здесь."

Он окинул взглядом окрестности — и не только взглядом, постарался почувствовать, понять... Да. Один. Кто бы он ни был. Хотя кто же ещё это может быть, кроме... нет. С места он не двинется. Раз этот, — призрачный, — умеет говорить мыслями, то пусть этим и ограничится.

"Говори. Я слушаю."

"Почему ты защищаешь Его?" — прозвучал безмолвный вопрос. Сомнений в том, что подразумевалось, не было — речь шла о Кольце.

"Почему?"

Вопрос несказанно удивил Арагорна. Он ожидал всё, что угодно, только не это.

"Какая тебе разница?"

"Ты потомок нуменорцев", — последовал безмолвный ответ. Как будто для говорившего это все объясняло.

"И что?"

Разговор этот начинал его тревожить. Сильно.

"Что тебе надо от меня?"

"Я был нуменорцем. Когда-то давно... Одним из Верных. И теперь — надеялся, что ты захочешь попытаться понять меня. Нас."

Арагон на мгновение закрыл глаза. Не хотел верить. И всё же это действительно он... Значит, всё. Не смогли уйти. Не успели. И Гэндальфа нет... Ему нужно Кольцо, и единственное оружие их — скрытность — им уже изменило. За рекой наверняка остальные.

Он крепче стиснул рукоять меча, готовясь к бою. Что ж, значит, таков он — бесславный конец многовековой беспросветной истории, у которой, как будто золотая точка, — Кольцо...

"К чему эти разговоры, Хэлкар? Я знаю, за чем ты пришёл."

"Я не Хэлкар. Мое имя — Эриол. Мы не хотим вреда твоим спутникам, но Кольцо должно вернуться к хозяину. Не стой у нас на пути."

"Сначала тебе придётся убить меня."

"Нет, — шелестящий мысленный голос. — Мы не хотим и этого. Ты мог бы стать одним из нас... ты ничего не знаешь о мире, Арагорн, и я не виню тебя в этом. Ты сам не понимаешь, от чего отказываешься, принимая их сторону..."

"Не надо, — попросил Арагорн. — Мне не нужно ваше призрачное бессмертие. Мне не нужны ваши сказки о том, что мы ничего не знаем о мире, а вот как раз вы-то знаете. Я мог бы сказать тебе то же самое. Как ты мог перейти на его сторону? Зачем это бессмертие — тебе? Неужели ты не понимаешь, что это пустота, что это бессмысленные века ради служения Тьме, от которого ты никогда не избавишься? Ты говоришь — ты один из Верных... Как ты мог?"

"Я был верен своей совести, а не пустым именам. Я видел, как те, в кого я верил, погубили мою землю... За что ты сражаешься, Арагорн? Ты не хочешь предать друзей — или они дороги тебе лишь потому, что у одного из них — Кольцо?"

"По себе судишь? — усмехнулся Арагорн. — Да, меня попросили проводить их, и до знакомства я ничего не знал о них самих. Но они стали дороги мне, очень быстро... их открытость, искренность, их умение верить в то, что всё будет правильно, всё будет хорошо, несмотря ни на что... Это чистые души, они умеют быть стойкими, они пойдут до конца ради своего друга, какой бы жуткой и пугающей ни была история, в которую они попали... Да, я готов отдать за них жизнь. Чего ты ждёшь?"

"Уже не жду", — ответил призрачный голос.

Удар по сознанию, последовавший затем, был столь силен, что на миг показалось — перед ним взорвался мир. И тут же — черные тени со всех сторон. Четверо... нет, уже пятеро. Призрачные фигуры, от которых исходит невыносимый ужас, сминающий всякую волю. Не выйти из черного круга, не поднять меча.

Фродо проснулся от того, что где-то рядом, — хрустнули ветки, что невольно кто-то вскрикнул... он узнал голос Арагорна и, ещё толком не поняв, что происходит, схватился за кинжал из Могильника, — чтобы рвануться вперёд.

На защиту.

— Арагорн!..

— Фродо, назад, — хрипло отозвался тот.

Фродо захлопал глазами — пытался понять, что происходит.

Короткий и сильный удар — и тут же онемение разлилось по всему телу. Призрачная темная фигура нависла над ним, и вдруг словно чья-то рука рванула за цепочку, на которой было Кольцо. Яркий блеск вспыхнувшего в свете луны Кольца — и вдруг черные тени, обступавшие со всех стороны, исчезли, словно дурной сон. Только ночной туман, и струящийся свет Луны... И тут же Фродо понял — Кольца на цепочке более нет.

— Нееет!

От крика Фродо проснулись и остальные, бросились к нему, — вопросы, смятение... Арагорн быстрым взглядом окинул окрестности.

— Не двигайтесь с места. Я скоро.

Он зашагал напролом — туда, к речке, где на том берегу увидел тогда призрачную тень.

"Эриол. Я знаю, что вы здесь."

Не сразу, но голос отозвался — впрочем, только голос.

"Мы слушаем тебя".

"Ты... нуменорец. Вы понимаете, ЧТО вы делаете? Мир, полный страха, орочьих бесчинств, мир, превращённый в Затенённые Земли!.. И это ты называешь — быть верным своей совести?"

"Вздор. Такого не будет."

"Почему я должен тебе верить? Почему ты сам в это веришь, наконец?"

"Ты ведь веришь сам себе. Я не верю — я знаю наверняка."

"Но почему, почему! Как Саурон сумел убедить вас в этом, — как? Почему ты веришь ему, ученику Моргота, правой руке того, кому он в Нуменоре приносил кровавые жертвы?!"

"Не приносил он никаких жертв, — в мысленном голосе Эриола впервые послышалась усталость, застарелая, тусклая, привычная... — Последние нолдор будут вынуждены убраться за Море. Курумо не успеет развернуть бесчинства с любезными ему сердцу уруг-ай, до которых он наконец дорвался... Денетор принесет вассальную клятву Мордору — или покинет трон Наместника. Пусть эти твои... хоббиты... возвращаются домой."

Арагорн обернулся на хоббитов, — те как стояли вокруг Фродо, так и замерли, напряжённо вглядываясь в темноту, со страхом ждали, чем же закончится этот безмолвный разговор... в том, что Арагорн сейчас говорит с кем-то, не было сомнений. Фродо шагнул вперёд, его удержали. Он склонил голову.

— Я виноват, — тихо проговорил он. — Бродяжник, я... Всё бесполезно теперь. Гэндальф напрасно на меня понадеялся.

Арагорн не видел этого — он смотрел в сторону, туда, где скрылся Эриол. Увидели остальные. Сразу несколько темных фигур возникли на фоне неба, обступили Фродо, замыкая его в круг полной темноты; это длилось всего несколько секунд, но когда тени исчезли — Фродо уже не было. Не было и теней. Никого.

Фродо попытался вырваться, хотя бы закричать, — тщетно, как его как будто парализовало страхом, которому он отчаянно сопротивлялся. И сквозь страх пробилась мысль: куда бы его ни тащили, это — туда же. За Кольцом. А значит... а значит, что сдаваться нельзя.

Чувство стремительного движения, почти что полета в круге темноты; тот, мертвенный страх, почти отступил.

Помутилось сознание — как будто во сне. Где он, что он... не мог бы сказать; только чувство — да, Кольцо рядом... и холод. И ощущение обнимающих крыльев.

Потом все вновь стало четким, и первое, что он увидел перед своими глазами — совсем близко дымное небо, слой черных облаков, совсем рядом, и вдали — огромная извергающая пламя гора. Все красно-черное, только эти два цвета, да еще оттенки темно-синего в облаках... Грозовые раскаты вдалеке.

Камень под ногами, и слабость во всем теле.

Он пошатнулся, опустился на камни пола, широко раскрытыми глазами смотрел вокруг.

Призрачные фигуры были рядом, совсем близко, — можно было дотронуться до этого чёрного тумана, если насмелиться. И вдруг у одной из этих фигур в руке — да, точно, хотя очертания их были размыты, — блеснул яростный золотой свет, словно вопреки всем здешним цветам зажёгся новый.

Воздух дрогнул.

Фродо рванулся вперёд — туда, к Кольцу.

— Не стоит, — чья-то рука легла ему на плечо и сжала. А затем он увидел, как Кольцо вспыхнуло так, что вспышка эта, казалось, разорвала даже мрачную черноту облаков. И тот, кто надел Его, повернулся к Фродо.

Фродо охнул и зажмурился... на мгновение.

Нет. Это трусость. Он и так проиграл, — если бы не он, этого бы не совершилось...

И он поднял голову — чтобы открыто взглянуть в глаза неизбежности.

Врагу.

От неожиданности вздрогнул. В первую секунду показалось — на него смотрит Арагорн... только у того глаза — серые, а у этого темно-зеленые.

Человек. Поднял руку — Кольцо еще раз сверкнуло — и словно растворилось, растеклось на его пальце; было — и нету.

— Так значит, вот ты какой — Хранитель Кольца, — низкий, чуть насмешливый голос. — Что ж, я благодарен тебе.

Фродо сжался. Издевается... ну конечно, а чего тут ещё ожидать...

Черный сделал едва заметный жест — и все остальные исчезли, Фродо не столько увидел, сколько почувствовал это.

— Я вовсе не издеваюсь, — проговорил "человек" — Враг. — Я действительно благодарен тебе и твоему... родичу, если не ошибаюсь? — за то, что вы сохранили Кольцо. Не нужно бояться. Я не враг вам и вашему народу. И ты, Фродо, вернешься домой, как только пожелаешь. По-моему, именно об этом ты мечтал последние недели.

От отсутствия стаи призраков Фродо почувствовал себя чуть свободней... но ненамного.

— Вернуться домой, — сдавленно проговорил он. — Как же. Если от дома теперь хоть что-нибудь останется... да и Гэндальф меня теперь в порошок сотрёт... и будет прав.

Человек не смотрел на него. Глядел вдаль, на восток, туда, где извергала пламя Роковая Гора — в чьем пламени, по преданию, только и можно было уничтожить Кольцо.

— Как мне это надоело, Фродо. Раз за разом. Из века в век. Почти одинаково. Одни и те же слова. Только история с каждым веком становится все длиннее. Будет ли у нее когда-нибудь конец?..

— Это ты меня спрашиваешь? — тихо сказал Фродо. — Кольцо у тебя. Мы проиграли. Это и есть конец.

Подумалось вдруг: интересно, где же это он был?.. откуда возник здесь? Почему не отдаёт его немедля своим чудищам, что это за разговор... зачем?! может, там, где он был, было так тоскливо, что даже и поговорить не с кем?

— Для нолдор, — согласился черный. — Вернее, для тех из них, кто по-прежнему уважает лишь силу клинков. А тебе и таким, как ты, опасаться нечего. Я всего лишь хотел увидеть тебя — одного из вашего народа — своими глазами. Да, Олорин был прав — вы и вправду на редкость интересные существа. Не люди, но и не квенди, с изначально свободными фэар...

— У нас есть предания, — тихо сказал Фродо. — Не много. Большинство хоббитов их не знают... живут потому что. Радуются каждому дню, простым вещам... друг другу. Саурон, я...

Он остановился, — перехватило дыхание. Зачем, зачем он рассказывает всё это, ведь мир же стоит на пороге бездны и скоро туда упадёт...

— Говори, — отозвался тот. — Я слушаю.

Он отчаянно замотал головой.

— Мне незачем просить тебя... потому что бесполезно. Но я... я не хочу... чтобы мир превратился в Затенённые Земли. Я не хочу, чтобы банды орков бродили по нашим землям. Я не хочу, чтобы гибли люди, эльфы... а это всё — будет.

Он снова замолчал. Закусил губу: предательски набежали слёзы. Отвернулся. Ещё этого не хватало, плакать перед ним...

— Ближайшие к вам банды орков выпестовывает ныне мой братец Курумо, — в голосе отвращение. — Глава Светлого Совета... Успокойся: они не доберутся до вас.

— Курумо... Саруман? Глава Светлого совета — и орки?! — он даже немного пришёл в себя. — Да что ты такое говоришь?

— Саруман, — повторил Черный. — Курумо Морхэллен, мой брат. Еще бы: кому же, как не ему, подчинять себе уруг-ай. Можно сказать — первооткрыватель... Что — не веришь? Я предоставлю тебе возможность заглянуть в Палантир — если захочешь. Заодно увидишь и то, какую услугу он оказал мне, задержав Олорина — вашего Гэндальфа — в надежде купить меня этим.

— Как — задержав?! — ахнул Фродо. — Покажи! Где он! Я должен его видеть!

Он шагнул вперёд, бессознательно сжав кулаки.

— В Изенгарде, — равнодушно обронил Черный. — Курумо, так кичащийся своей мудростью, ничего не смог выдумать лучше, как запереть его на открытой всем ветрам площадке — рядом с горами, где гнездятся орлы. Да, шанс был, но поздно, поздно... Впрочем, Олорин — слуга Ирмо, и не худшее из возможного. Кто знает, может, мы и поймем друг друга.

Фродо медленно сделал ещё два шага вперёд, — как будто сам воздух мешал, охватывал... Да нет, причём тут воздух. Это просто страх.

Он подошёл совсем близко, не отводя глаз.

— Я должен видеть Гэндальфа. Он мой друг.

Черный повернулся — несколько долгих секунд смотрел в глаза.

— Ладно, идем.

Витая лестница привела их в небольшой темный зал. На возвышении, на постаменте — полупрозрачный шар. Свет исходил только от него. Взблески молний, сплетающиеся волокна багровой тьмы... Черный подошел к нему, провел над ним рукой — тот потускнел, и вспыхнул вдруг дневным светом.

— Смотри.

Фродо нагнулся к этому странному шару, — успел удивиться, ведь ничего подобного он в жизни никогда не видел, — но тут же стало не до того: там, в глубине, он увидел усталое, сосредоточенное лицо старого друга. Страшно хотелось крикнуть, позвать, чтобы тот обернулся... Но взгляд Гэндальфа был устремлён куда-то вдаль, как будто тот глубоко задумался и вовсе не подозревал, что его видят.

Фродо осторожно отодвинулся. Потянулся к шару — потрогать.

— Как странно. Надо же. Шар, в котором видно то, что далеко... Никогда не думал, что увижу такое своими глазами.

— Палантир, — пояснил Черный все с тем же привычным равнодушием. — Наследие Феанаро — хоть что-то полезное от него осталось... Мне палантиры не нужны, Девятке — тоже, а вот таким, как эльдар, очень кстати.

— Я читал про Феанаро, — тихо сказал Фродо. — И про Сильмариллы тоже. И... про тебя. Там было написано... на языке эльфов. На квенья. Я читал.

— Ты еще и квенья знаешь? — Черный, кажется, удивился. — И что же за записи ты успел прочитать?

— Да много, — Фродо смутился. — Через наши земли эльфы идут, — ну, в Серебристую Гавань. Меня дядя Бильбо их языку учил немного, я с ними разговаривал... стал больше понимать. Ну, не всё, конечно. А они — те, кто уходил, — меня назвали Другом Эльфов. И подарили свои книги... Там как раз эти их предания. Про Сильмариллы. Чуть ли не от Музыки Айнур рассказ... Интересно так.

— Кто именно уходил? — спросил Черный после небольшого промедления. — Гилдор?

— Да, но не только, они давно уже идут... в последние годы их много стало. Видно, за Морем им эти книги не нужны...

— За морем своих книг хватает, — усмехнулся вдруг Черный, даже не скрывая вспышку злости. И тут же — вздохнул, прикрыв глаза. — Скажи, Фродо, — проговорил он негромко. — В вашей стране, в Шире, много ли вишневых садов?

— Да, — растерянно отозвался Фродо. — У меня вот в Торбе-на-Круче тоже есть... отец моего Сэма следит, садовник он. А... почему ты спрашиваешь?

— Как вы похожи, — проговорил Черный, не глядя на Фродо, словно сам с собой разговаривая. — Не знающие войн, живущие лишь миром, и весной тоже цветут вишни...

Он вдруг резко повернулся — лицо его страшной вспышкой исказилось до неузнаваемости, как будто одним ударом — глаза в глаза — вся глубь веков, до тех Предначальных Времен, о которых и в эльфийских преданиях не говорилось, так, что Фродо даже отшатнулся — непонятная фраза:

— А если вы — это они?!

— Кто?! — испуганно вскрикнул Фродо. — Мы — кто?

Черный стоял, заслонив лицо ладонью, отгородившись, и глухо прозвучало:

— Нет. Это было бы слишком невероятно... Но проверить я должен. Увидеть своими глазами, не через Девятку.

У Фродо сжалось сердце. Он — хочет — туда, к нам. В Шир. Зачем?!

— Послушай, — волнуясь, тихо выговорил он. — Я... я понимаю, моё слово для тебя ничего не значит, но... Ты можешь мне хоть что-то объяснить? Вообще-то, когда в гости отправляются, хозяев хотя бы предупреждают... мы всегда рады гостям, но не когда как снег на голову... Вот незваные гости... как назгулы... — он вздрогнул, не смог сдержать волну леденящего ужаса.

— Давным-давно, на заре времен, — проговорил Черный, глядя в палантир, где вновь замелькали незнакомые картины, словно сопровождающие его речь, — жил народ, чем-то напоминающий вас: они тоже любили вишневые сады по весне, тоже не знали войны, любили петь, танцевать... Только они были эльфами. Народ этот погиб. Был истреблен в первой войне. Кто-то из них возвращался — но не все, далеко не все. И теперь, глядя на тебя, мне пришло в голову — что, если вы как-то связаны? Пусть вы несхожи с эллери обликом, но вы не люди, и при том ваши фэар свободны — как это могло получиться в мире, подвластном Эру? А глядя на тебя и твоих друзей, я вижу, что вам не занимать и отваги. Кто знает?..

Фродо напряжённо и внимательно вглядывался в палантир, — как будто искал какой-то ответ. Наконец поднял голову.

— У нас предания есть. Не все их знают... не все грамотные, это редкость. Знают только недавнее, — как волки зимой замёрзший Брендидуим перешли, и уж совсем седая древность, это родичи наши, что на Андуине Великом жили... А есть и ещё предания. Про того, кто нас создал. Это я как-то раз книжку раскопал... чуть ли не в прямом смысле слова.

Он усмехнулся — впервые за весь разговор.

— Раскопанные книжки, — тоже усмехнувшись, проговорил Черный. Он подошел к Фродо, сел рядом с ним на пол — так глаза их оказались вровень. — Расскажи.

Фродо взглянул в его бездонные зелёные глаза, — отвёл взгляд, потом повернулся снова. Что уж тут трястись, когда он просто вот так разговаривает с тобой, как будто обычный хоббит... или человек...

— Ну, раз тебе интересно... В общем, я после этой книжки и стал взахлёб всё подряд про историю читать, искал... Это наше было предание, очень древнее. Как будто незадолго до Большой Войны, которая была далеко на севере, — ну, так оно там называлось, — пробудились хоббиты. И когда они проснулись, то первым увидели, что среди них — один из Громадин. По крайней мере, по виду оно так было. Вроде человек. И даже описано было, как он выглядел. Вот.

— И как же он выглядел? — в голосе Черного не было вопроса; казалось, он уже знает ответ.

— Ну... высокий, — Фродо улыбнулся и чуть развёл руками. — Волосы белые. Вроде как седые. Глаза... я не понял, как такое может быть. Там написано было — глаза как звёзды. И шрамы на лице. И ещё там было написано, что он с ними говорил. Но совсем недолго. И обещал вернуться. Но больше не пришёл.

— Говоришь, ты помнишь эльфийские предания. А теперь вспомни — у кого из героев этих преданий были шрамы на лице, и — седые волосы?

— Шрамы? — Фродо честно нахмурился, припоминая. — Ну... Вот седой, кроме Кирдана... никого не было. А со шрамами — Моргот... после боя с Финголфином... точнее, Финголфин тут уже был ни при чём... А больше не помню. Им там всё больше с руками не везло. Что Маэдрос, что Берен...

— Неудивительно, что Курумо вас возненавидел, — проговорил Черный, глядя в сторону. — А я столько веков ничего не знал о вас... Ты кому-нибудь рассказывал об этой книге? Олорину — Гэндальфу?

— Да, рассказал. Только ему и рассказал, другим-то неинтересно было. Он всегда спрашивал — что да как. А когда я эту книжку нашёл, то сразу и сказал.

— И что он сказал об этом?

— Улыбнулся так... в бороду. Говорит — мол, я так и думал. И всё. Больше ничего не сказал.

— Мелькор вас создал, — устало проговорил Черный и поднялся. — С чем вас и поздравляю... защитники Света.

Фродо прикусил язык.

— М... Мелькор? Это который Моргот? А... но мы же не орки! Постой, постой. У меня просто в голове не укладывается. И если так, то почему ты ничего не знал? Почему мы ничего не знали?

— Хороший вопрос. Но... Быть может, он хотел этим уберечь вас от войн. И ведь уберег: посмотри — шесть тысячелетий прошло, а вы живете, словно на заре времен.

Фродо покачал головой. Ничего себе. Извечный Враг, которых хотел уберечь их от войн... кому ни скажи — не поверят.

— Ты знаешь... этот человек... он назвал своё имя. И я когда читал... я очень хорошо это видел в мыслях, как будто своими глазами.

— И каким же оно было, это имя?

— Астэллар, — сказал Фродо. — Вроде как переводится — "Хранящий Надежду". Красиво.

— Астэллар, — повторил Горт. — Да. А Курумо, стало быть, все же узнал. Совсем недавно. Не от Олорина ли?.. Натолкнуться на след в его мыслях он мог... Знал — и смолчал, мерзавец. Ничего. Хотел иметь дело с Черным Владыкой — получит свое, лицемерная тварь...

За окнами вдруг всплеснули огромные черные крылья — пронизал знакомый леденящий холод — и Фродо увидел: крылатые существа, похожие на драконов, удаляясь, исчезают в черных облаках.

Фродо метнулся туда, к окну. Назгулы. Улетают. Оххх... Воспоминания, в которые он погрузился, исчезли, ощущение безопасности, — он с удивление понял, что оно было, возвращалось... теперь оно пропало бесследно, вернулась тревога, и на душе стало тяжко, как и прежде. И вдруг — вспомнилось, нахлынуло...

— Видел я уже такие тучи, — прошептал он едва слышно, просто не смог сдержаться. — Во сне. Только они летели так быстро, страшно быстро... И обрушились чем-то... живым и... убивающим.

— Надеюсь, нам не придется видеть это наяву, — Горт подошел к окну, дотронулся до плеча Фродо. — Олорин скоро будет здесь.

— Правда? — в глазах Фродо всплеснулась радость, тут же сменившаяся страхом. — Зачем он тебе — здесь?

— А ты предпочтешь, чтобы я говорил с ним в подземельях Изенгарда, в обществе Курумо? Это не самое лучшее место для разговора, поверь: Курумо издавна искусен не только в созидании, но и в разрушении... а ваш Олорин, к его несчастью, слишком привязан к своему земному телу.

Фродо не нашёлся с ответом. Подземелья... Гэндальф — в плену... Ну дела. Хорошо бы он и вправду появился здесь, и поскорее. Не хоббичье это дело — с Врагом разговаривать.

Горт молчал, глядя вдаль, и на некоторое время словно забыл о Фродо. Потом вновь повернулся — и из-за дверей выступили двое воинов — людей — одетых в черное.

— Проводите его, устройте, — коротко велел Горт. Перевел взгляд на хоббита. — А я пока пообщаюсь с твоим другом.

Фродо кивнул. Вспомнились слова Бродяжника: а Гэндальф давно уже идёт сквозь огонь... Похоже, пришёл.

Один из воинов шагнул вперед, улыбнулся неожиданно доброжелательной улыбкой — видимо, хоббит у него ассоциировался с мальчишкой.

— Идем, — не велел даже, просто позвал.

Фродо обернулся на Саурона. Хотел что-то сказать... передумал. Повернулся к воину.

— Идём...

...Олорин внимательно смотрел на стремительно приближавшийся Мордор. То, что назгулы прилетели за ним, его вовсе не удивило... напротив. Пожалуй, если бы этого не случилось, он был бы более удивлён. Резкое снижение по спирали вокруг башни Барад-Дура — и всё. Он осторожно ступил на камни: всё-таки после боя с Саруманом он ещё не полностью восстановился. Вздохнул. Оглядел панораму — горы, Ородруин... недосягаемый, да теперь и ненужный. Пожалуй.

Улаири повели его куда-то вниз, завели в комнату — и исчезли.

— Ну, здравствуй, Артано.

— Здравствуй, Олорин, — на пальце майа блеснуло Кольцо — скрытое от глаз обычных людей. — Садись, я вижу, ты устал.

Он указал на кресло, стоявшее рядом с высоким окном.

— Спасибо, — тот, чуть усмехнувшись, расположился в кресле. Вздохнул. — И спасибо за то, что избавил меня от общества твоего брата. Меня он как-то очень сильно... как бы помягче сказать... ну, короче, ты понял. Однако у меня есть вопрос. На чём вы с ним договорились? В обмен на что он передал тебе меня?

— В обмен на то, что я пока не сверну ему шею, — ответил Горт, усаживаясь в кресло напротив. — Все, Олорин. Единое Кольцо снова в моих руках, я наконец вернул себе инструмент, которому вам нечего противопоставить. Курумо в том числе. И он понимает это. Он откупился тобой.

— Я вижу, — спокойно отозвался Олорин. — Не будешь ли ты так любезен и не расскажешь ли мне, что ты теперь намерен делать? Вариант Курумо — что он будет делать, заполучив Кольцо, у меня уже есть.

— В первую очередь, как ты, думаю, сам понимаешь, мне нужен вассалитет Гондора, — проговорил Горт. — Далее — носители ваших трех Колец должны стать моими союзниками — или покинуть Эндорэ. Рохан... мне не нужна война с этой землей, мне нужен союз — в действиях против уруг-ай моего брата. И ты, Олорин, вполне можешь помочь мне в этих делах.

Олорин улыбнулся.

— Эх, трубочку бы... У хоббитов отличное "трубочное зелье". Очень помогает в размышлениях.

— Может, у Фродо и есть с собой, — кивнул Горт. — Скажу, спросят. Никогда не понимал этой вашей привычки дышать дурманным дымом. По мне, так гораздо лучше простое вино...

— А, так ты и Фродо забрал сюда? Вместе с Кольцом? — Олорин внимательно посмотрел на него. — Ладно. В общем, получается, Курумо был недалёк от истины: тебе нужна власть в Эндорэ. Полная и абсолютная власть. Впрочем, как и ему.

— Власть мне, конечно, нужна, с этим я спорить не буду, — Горт принял у подошедшего воина кисет с табаком, самый обычный, Олорин тут же узнал в нем тот, что был у Фродо, протянул собеседнику. — Держи. Так вот, думаю, ты сам понимаешь, зачем мне нужна власть. К сожалению, это единственный способ уберечь от гибели себя и тех, кто мне дорог. А Фродо здесь, я думаю, не загостится. И ты напрасно боялся за Шир: могу ли я причинить вред народу, созданному Мелькором?.. Напротив, теперь я в первую очередь разделаюсь с уруг-ай Курумо — ибо вижу, кому и как он будет мстить.

Олорин поблагодарил, ловко набил трубку. Повёл рукой — огонь возник сам, будто из ниоткуда. С наслаждением затянулся.

— Что-то я давненько не курил... Ваши с Курумо взаимные счёты мне давно уже ясны до прозрачности. Он затеял этот поход — нас, майар — с единственной целью: уничтожить тебя. Но устроить это пришло ему в голову далеко не сразу после Войны Гнева, нет: только тогда, когда появились Кольца. Заполучить Единое стало его навязчивой идеей. Как я понимаю, оно действительно заключает в себе огромную силу, однако поможет ли оно удержать власть... в этом я сомневаюсь. Оно уже было у тебя. На протяжении довольно долгого времени. Зачем оно было нужно Курумо?

— А ты изложи мне свои догадки, — улыбнулся Горт. — Интересно, что думаешь об этом ты сам — и насколько ты близок к истине.

Олорин снова затянулся.

— Видишь ли, в чём дело. Уничтожить тебя без Кольца было гораздо проще. Более того, мне было очень удивительно, почему он не собирался это сделать раньше. Кольцо Власти... Как инструмент власти оно не действовало никак, — по крайней мере, я не видел никакой разницы в жизни тех, кто был вокруг тебя, до и после. Нет. Что-то тут было не то. А потом я добрался до сведений о надписи... и, кажется, понял. Объединение сил... Если я не ошибаюсь, ты нашёл способ вернуть Мелькора. Что Курумо, конечно, не надо. Я прав?

— Кольцо можно использовать как инструмент власти, — возразил Горт. — И я уже созрел для того, чтобы этим воспользоваться. Но первооснова, первопричина... — он вздохнул. — Да, ты догадался верно. Но вместе с тем — я не хочу, чтобы это послужило поводом ко второй Войне Гнева, или, тем паче, к давно предреченной Дагор Дагорат. Не знаю, Олорин, откроешь ли ты мне правду — возможно ли подобное сейчас? Ведь ты — ты ученик Ирмо, и должен знать, что Мелькор никогда не был Врагом Мира.

Олорин задумчиво посмотрел на кольца дыма, медленно плывшие к потолку.

— Сложный вопрос, Артано. Сложный. Когда флот Нуменора поплыл на Валинор — по твоему, кстати, совету, — Манве воззвал к Эру, и остров был уничтожен. Не могу сказать, что это сделал сам Эру. Это было бы неправдой. Более того, я думаю, что, как тогда... — он помедлил, потом всё же продолжил. — Как тогда, когда он приказал выжечь Мелькору глаза, он принимал решение сам, прикрываясь тем, что слышит голос Эру. Валар на уничтожение Арды не пойдут. Она им слишком дорога.

— Зато Валар прекрасно знают, что на это не пойдет и Мелькор. Или для тебя — тайна, что истории Арды должен был прийти конец еще тогда, в Войну Гнева? Все может повториться. Он не станет поднимать меч, чтобы выжечь все живое, пусть и защищая нашу свободу — и они воспользуются его слабостью. Этого я и боюсь.

Олорин помолчал.

— По-моему, у тебя только два варианта. Делать или оставить всё как есть. И, раз уж ты узнал всё-таки... я хочу тебе сказать, почему я оберегал от тебя хоббитов.

— Уже само мое внимание могло навлечь на них беды, даже против моей воли, — кивнул Горт. — Причина в этом, или в чем-то еще?

— Нет, вовсе нет. Хотя я думал об этом, — узнав, что это за существа, ты бы бросился как-то защищать их, ограждать от влияния эльдар, или что-то в этом роде, они бы в их глазах сразу попали в "прислужники Врага"... Но дело в другом.

Гэндальф отставил трубку и коротко посмотрел на Горта.

— Мелькор. Я не понял, почему он так сделал, — ничего не сказал тебе о них. Может быть, просто не успел, потому что уже начиналась Война Гнева. Может быть. Но я подумал, что раз так, — возможно, таким было его желание. Его последняя воля. И я её выполню. Что я, собственно, и делал до сих пор.

— Тогда ответь, Олорин: почему при всем этом мы до сих пор — враги?

— Почему... — он снова взялся за трубку. — Потому что я ученик Ирмо. Потому что ни Ирмо, ни кто-то другой, кроме Ниенны, — никто не встал открыто на его сторону. Потому что, когда меня отправляли сюда, в Эндорэ, я не был главным в Светлом Совете. Да, кстати. Ты говорил про носителей эльфийских Колец...

Он взглянул на правую руку, и на ней словно "проявилось" — массивный перстень с алым, как огонь, камнем.

— Это Нарья, — пояснил он. — Кольцо Огня.

— Я подозревал, — кивнул Горт. — Остальные — Артанис и Элронд, верно?

— Да, верно.

Он неторопливо курил, — как будто впереди у него была целая вечность свободного времени, и как будто не решались сейчас здесь, в этой комнате, судьбы всего мира.

— Ты проницателен. И похож на Мелькора... не во всём, конечно. Скажи, а без Кольца ты в состоянии поддерживать телесный облик?

— Конечно. Ты что, всерьез полагаешь, что все это время я витал здесь бесплотным призраком? "Багровое око" — столь излюбленный вами образ? Не слишком практично, согласись, — он усмехнулся. — Ладно. Нам нужно решить, как поступать дальше. Ранее ты предполагал переправить Кольцо в Имладрис — теперь это уже неосуществимо. Но принести нолдор новости ты все еще можешь. Новости — и благоразумный совет.

— Принесу, само собой. По-моему, это даже обсуждать не стоит... Я давно уже хочу узнать у тебя одну вещь.

— Слушаю.

— Я знаю то, что написал Исилдур. Я знаю, что видел Элронд, который пришёл, когда уже всё закончилось. Но я хотел бы услышать от тебя. Что произошло у Роковой Расселины? Зачем ты пришёл туда?

— Олорин, ведь ответ для тебя очевиден.

— Ответов два, и я не знаю, какой из них верен.

— Уничтожить Кольцо, — коротко ответил Горт. Закрыл глаза.

— Всё-таки, — тихо сказал Гэндальф. — Значит, они действительно загнали тебя в угол?

— Исилдур собирался воспользоваться им. Ты представляешь, к чему бы это привело? Второй Нуменор, только уже не через Море — а у нас под боком.

Гэндальф кивнул.

— Видишь ли, какая штука. Твоё Кольцо — это страшная вещь. Оно притягательно, как... — усмехнулся, — даже не знаю, с чем сравнить. Нет Исилдура, хорошо... не будет Курумо, — обязательно появится кто-то следующий, и так до бесконечности. Да, сейчас не удалось бросить Кольцо в Ородруин. Но как знать, что будет дальше? Ты так и собираешься жить под этой угрозой, не зная, откуда она возникнет?

— Я с трудом представляю, чтобы кто-нибудь сумел изменить положение дел — сейчас, — возразил Горт. — Мордор с его союзниками и без того представляют собою самую внушительную силу в Эндоре, в отличие от времен Последнего Союза, когда мы были ослаблены, а нолдор и Верные еще не утратили прежнюю силу. Теперь — у Гондора вовсе нет шансов. Я более не выпущу Кольцо из рук.

— Ну что ж... попробуй, — сумрачно сказал Гэндальф. — Дело твоё. Я тебя предупредил о том, что такое возможно, — не сейчас, так позже. Думаю, мне следует отправиться в Имладрис, потому как ждать более нечего. Могу я быть уверенным, что ты отвезёшь Фродо в Пригорье и сдашь его с рук на руки Арагорну?

— В Пригорье, — повторил Горт. — Может, лучше уж сразу в Шир? Что ему делать в этом... Пригорье? Выслушивать от Арагорна россказни о предстоящем конце света? Дать его друзьям понять, что он жив и невредим, мы сумеем и так.

— Они направляются сейчас в Пригорье, — разъяснил Гэндальф. — Недалеко отошли. Все там, и Арагорн, и хоббиты. В общем, как хочешь, конечно. Но мне так думается, они будут очень напуганы и не поверят твоим словам о том, что Фродо уже дома, если не увидят его своими глазами. А заставлять их волноваться всю дорогу до Шира... повторю, как хочешь. У тебя, наверное, есть дела поважнее, чем мотаться в Пригорье, тот же Курумо...

Он снова скрылся за дымом из трубки.

— Ближайшие пару дней Курумо не отважится высунуть нос за пределы своей крепости, — задумчиво сказал Горт. — Ладно, посмотрим. Куда доставить тебя самого?

— На Загорный Тракт, — сразу ответил Гэндальф. — Оттуда рукой подать до Имладриса, доберусь.

— Сказать Фродо, что с тобой все в порядке, не хочешь? Иначе, боюсь, уже он не поверит, что с тобой все в порядке.

Гэндальф улыбнулся. Хорошо, что предложил сам, — не хотелось просить.

— Хочу, конечно. Кстати, как он тебе? Как он себя повёл, когда вы встретились?

— Как он мог себя вести... Испугался, конечно, но старательно держался молодцом. Хороший парень, и жаль, что вы втянули его в наши вековые дрязги.

— Ну, так уж и мы, — возразил Гэндальф. — Мы не помогали его дяде находить Кольцо, тем более — не посоветовали бы оставить себе. Что ж... всё это теперь дело прошлого.

Он встал.

— Не стоит терять время. Да, и ещё... Если ты всё же решишься вернуть Мелькора и сделаешь это... не забудь позвать меня.

— Позову. А теперь иди. К Фродо тебя проводят.

Гэндальф кивнул и скрылся за дверью.

...Арагорн довёл их обратно, до "Гарцующего пони". По дороге почти не разговаривали, — что тут скажешь... Только Сэм что-то бурчал себе под нос про охранников-Следопытов, от которых много слов, да мало проку, и подозрительно всхлипывал время от времени.

В трактире Лавр как увидел их — так только ахнул и забегался. Поселил там же, в тех же комнатах, расспрашивать не стал. Вообще показалось, — как будто от их прихода на трактир словно пала мрачная завеса какая-то, разговоры, песни — и те стали тише.

Время уже близилось к ночи, за окнами стемнело. В зале, впрочем, было довольно много народу, как и всегда. Наверное, поэтому Арагорн из своего вечного угла не сразу заметил человека, который выделялся из всех прочих: не то чтобы так уж сильно, конечно, обычная дорожная одежда, запыленная, видно, долго шел, может, тоже из Следопытов? хотя нет, своих он всех знал... Гондорец? Скорее всего, да. Черноволосый, кожа светлая. Сидел за стойкой, пил пиво, о чем-то разговаривал с трактирщиком... а больше ни с кем.

Арагорн насторожился. Опасности близкой он не чуял — тем самым, шестым чувством Следопыта, — но всё же что-то в незнакомце было... необычное.

Подошёл к Лавру, спросил пива. Ненавязчиво пристроился рядом.

Вблизи недоверие почему-то рассеялось. Гондорец, точно. Или кто-то из Имладриса. Только вот каким образом он сюда забрел?..

Арагорн задумчиво взглянул на соседа. Странное... да.

Глаза.

Тёмно-зелёные, с длинными ресницами. Спокойные... и завораживающие, как Вечность.

— Хорошее пиво, — сказал Арагорн негромко.

— Да, пиво у Лавра славное, — согласился тот. — Давно такого не пробовал. Добрые здесь земли...

Арагорн не удержался — вздохнул.

— Добрые. А ты издалека, я вижу...

— Издалека, — кивнул тот. — Я здесь впервые, хотя и слышал об этих землях. Эти тоже... чудные — словно дети, а вроде и не дети. Нигде таких больше не видел.

— А их нигде и нет больше, таких. Разве что на Андуине, в Ирисной Низине... давно там не был.

Арагорн помрачнел на глазах.

— Не надо про них. Мы только что друга потеряли. Лучший хоббит в Шире...

— Что случилось-то? — нахмурился незнакомец. — Умер, что ли? Вроде здесь земли безопасные, говорят. Орчье сюда не забредает...

— Его назгулы унесли, — коротко сказал Арагорн. — Я виноват — не уберёг.

Во всяком случае, слово это для незнакомца было не пустым звуком.

— Здесь? — переспросил он. — Назгулы? Ты что, серьезно? Откуда?!

— Ну, как это откуда, — из Мордора, — жёстко ответил тот. — Откуда ж они ещё могут быть.

— И что им здесь делать? Слушай, ты точно не того... не перепил ли, часом?

— Нет, — резко ответил Арагорн и отвернулся. Зря он этот разговор затеял. Так — ничего не узнаешь, да и невозможно это, когда такой камень на душе...

— Прости, — незнакомец дотронулся до его плеча. — Слушай, вам, может, помощь нужна?

— Тут ничем не поможешь. Спасибо, конечно.

Незнакомец помолчал. Отхлебнул пива.

— Но ведь он же жив вроде, ваш друг, — сказал он. — Вроде же не убили его.

— Он у тёмных. Жив... пока, скорее всего, да. И это, скорее всего, только к худу. Для него.

— Да что вообще им может быть нужно от хоббита?! Что он — великий воин, или тайны какие-то мировые знает?

— Да как сказать... Знает. А что им нужно... им ведь и вовсе повода не нужно, чтобы запытать, сломать. Какая им разница — человек ли, хоббит...

— Я бывал в тех землях, — осторожно заметил незнакомец. — Гондорцев они не любят, это верно. А с остальными — по-разному. Видал я и тех, кто в самой темной стране бывал, и ничего, вернулись.

— Я тоже видел тех, кто вернулся. Видел и хоббита. Лучше бы не видел.

— Это ты про ту тварь, что ли... — незнакомец пошевелил пальцами. — Как его... склизлый, голый, и бормочет чушь несусветную...

— Голлум. Или Горлум, уж как сам себя назовёт. У него по-разному получается... с его-то речью, — Арагорн передёрнул плечами. — А в Мордоре от их пыток он и последний разум потерял.

— А он у него был? — усмехнулся незнакомец. — Существо жуткое, что есть, то есть. Орк, не орк — не поймешь... Слушай, и что, ты вот так ничего и не предпримешь, будешь просто сидеть и пивом горе заливать?

— Предприму, почему же, — взгляд Арагорна стал жёстким. — Но не сейчас. Видел со мною троих полуросликов? Надо их до дому проводить. Одного не уберёг... а дорога до их дома нелёгкая. А потом уже всё остальное.

Задумался.

— Как тебя зовут хоть, скажи.

— Эгленн, — ответил тот. — А твое-то имя как?

— Прозывают Бродяжником, — тот усмехнулся. — А имя моё Арагорн. Я знаю здесь всё и всех, но о тебе никогда не слышал. Откуда ты родом?

— Из земель южнее Гондора, — ответил тот. — Погоди, а я о тебе слыхал. Ты же вроде в Имладрисе воспитывался, что-то вроде — нуменорский род... как-то так, верно?

— Всё так.

Он подумал — и с чего он так разболтался?.. Впрочем, какая разница теперь. Что толку скрывать. Раньше это имело смысл, раньше — когда была надежда, когда... теперь всё кончено.

Он достал клинок — сломанный у самой рукояти.

— Это меч Исилдура, Эгленн. Я его прямой потомок и наследник. Трон Денетора, который тот занимает как Наместник, по праву принадлежит мне.

Некоторое время Эгленн рассматривал меч, потом перевел взгляд на Арагорна.

— Я что-то сомневаюсь, что Денетор поспешит уступить трон, — сказал он. — У него же и так двое наследников.

— На самом деле теперь это не имеет большого значения, — негромко сказал Арагорн. — Если бы этот трон был нужен мне, я потребовал бы этих прав давным-давно, и добился бы, — не буду говорить, как, это долго... Мне не нужна власть, Эгленн. Есть вещи и поважнее. И более ценные, на мой взгляд.

— Власть, должно быть, дело хлопотное, это да, — согласился тот. — Только как ты друга-то выручать будешь, я не пойму. Один, что ли, в Мордор придешь?

Арагорн улыбнулся.

— Так тебе все тайны и раскрой...

— Да я просто прикидываю, — сказал тот. — Силком такое не вырвешь. Что — торговаться с ними, что ли?

— Ну, это на крайний случай, если остальные способы не помогут...

— Не представляю, какие способы, — заметил Эгленн. — Разве что сами отдадут, по их воле... Мало ли.

Арагорн тяжко вздохнул.

— Всё равно пока что я ничего не сделаю. Завтра с утра в путь, в Шир.

— Возьмешь меня попутчиком? — спросил вдруг Эгленн. — Я хотел там побывать, да только вроде они ж людей не особо жалуют, Громадин-то... а тут такой случай.

Арагорн пожал плечами.

— Да я-то не против, но это ж не моя страна. Надо у них спросить. Согласятся — значит, пойдёшь. Правда, сейчас им не до гостей вовсе, сам пойми: горе у них.

— Еще бы не понимать. У самого бывало... — Эгленн вздохнул, и в глазах его впервые появилась — не то чтобы грусть, а какая-то застарелая тоска.

— Поделись, — попросил Арагорн. — Когда хотя бы расскажешь, немного легче становится... словно от других силы обретаешь, чтобы идти дальше, бороться, что-то делать. Вот я сейчас поговорил с тобой — и оно так... Может, и я тебе чем-то помочь смогу?

— Тут уже не поможешь, дела давние, — ответил Эгленн. — Давно было. Друзья погибли, я остался. Ничего уже не поправишь.

— Прости, — Арагорн положил ему руку на плечо. — Будь она проклята, эта война...

— Воистину так. Сколько веков — и все всегда одно: война, война, снова война, ненависть, огонь... А эти тут живут себе и ничего не знают. Вот счастье-то народу.

— А как узнали — сразу лучшего потеряли... Извини. Из меня сейчас собеседник плохой, только одно на уме. Я-то не засну, — не выйдет, — а время позднее. Так что...

— Утром поговорим с твоими попутчиками, там видно будет, — кивнул Эгленн. — Авось согласятся.

...Наутро Арагорн — он так и не заснул за всю ночь, правду сказал, — тихонько стукнул в комнату к хоббитам. Встрёпанный Сэм выглянул за дверь, продирая глаза.

— Что, пора?

— Пора.

Сэм вздохнул.

— А господин Мерри и господин Пин только-только задремать смогли... Ладно. Эх...

Когда они вышли в общую залу — другого выхода все равно не было — Арагорн увидел, что Эгленн словно и не ложился: только что не за стойкой сидит, а за столом. И в кружке все то же самое пиво. Только темное, а не светлое. Завидев хоббитов и следопыта, он поднялся и подошел к ним.

— Доброго вам утра, — поздоровался он. — Арагорн, ну так как, могу я поговорить с твоими друзьями?

Тот только кивнул.

— Мерри, Пин... Сэм. Это Эгленн. Вчера вот познакомились, он с юга.

Мерри поднял переполненные тоской глаза.

— Здравствуй.

— Я знаю, что я не вовремя, — Эгленн снова присел за один из соседних столов, так что оказался вровень с хоббитами. — Арагорн рассказал, что у вас случилось несчастье, так что простите уж, понимаю. Тут вот какое дело: понимаете, я про вашу страну много слышал, и хотел ее повидать, но дороги туда не знаю, а тут еще с Арагорном познакомился — самый бы случай заодно и отправиться. Но страна-то ваша, вы домой возвращаетесь. Потому я и хотел спросить у вас разрешения: вы не против взять меня в попутчики?

Мерри и Пин переглянулись.

— Ты понимаешь, дело-то какое, — проговорил Мерри. — У нас друг погиб, и как... В общем, можешь, конечно, с нами отправиться, но как только мы доберёмся и расскажем, что случилось, там всему Ширу не до гостей станет. А скоро и всему Средиземью. Хорошо бы вообще добраться смогли...

— Ну, до этого еще далеко, и то ли будет, то ли нет, — рассудительно сказал Эгленн. — Ладно, давайте тогда выходить. И знаете что... — он окинул хоббитов цепким взглядом. — Я-то считай налегке, а вы навьюченные, словно пони — не дело. Давайте я вас хоть разгружу, что ли, поклажу вашу донесу.

Те, помедлив, согласились. Вскоре они уже покидали Пригорье. Им вслед смотрели, качали головами: по физиономиям хоббитов отчётливо читалось, что произошло какое-то несчастье.

Эгленн просто-таки заставил всех трех хоббитов переложить их вещи к себе. Пристроил за спиной — и, казалось, усталости никакой не чувствовал вовсе. Только поглядывал на хоббитов и временами качал головой.

— Слушай, — тихо проговорил он, убедившись, что хоббиты их с Арагорном не слышат. — А что это они имели в виду про "все Средиземье"?

Арагорн подумал, стоит ли говорить всё.

— Это с нашим горем связано, — сказал неохотно. — Важное дело было... мы его проиграли подчистую. Так что я, конечно, провожу их и отправлюсь в Мордор, но, боюсь, не успею.

— Вот так послушать — полное безумие, — Эгленн покачал головой. — Назгулы — и хоббиты. И наследник Исилдура. Ладно, не буду я у тебя допытываться, вижу, не имеешь права говорить. Захочешь потом, сам скажешь, а нет — так нет. Только Мордор, это, конечно... Да. Пустое, по-моему. Не знаю, часто ли ты в тех краях бывал, до меня слухи доходили, что вроде Наследник Исилдура тайно в Гондоре служил. А я там бывал, да... поблизости.

— Я тоже... поблизости, — хмуро отозвался Арагорн. — И на границах Мордора, и за ними. Так что знаком. А слухи пусть бродят. Мне как-то всё равно, знаешь.

Некоторое время шли молча. Потом Эгленн спросил:

— У него там, в Шире, остался кто-нибудь? Ну, близкие, друзья?

— Родственников много, — подумав, ответил Арагорн. — Собственно, и Мерри тоже его родич. Родители умерли. Утонули, и его дядя воспитывал. А дядя далеко сейчас... Узнает когда... Да. Будет себя проклинать в первую очередь, потому что дело это к Фродо от него перешло. А друзей — весь Шир. Любят его очень.

— Ты бы лучше их приободрил, чем сам вешать нос, — посоветовал Эгленн. — Может, и вернется их друг.

— Как он вернётся?! Из Мордора? Из лап самого Саурона? Я был бы счастлив сказать им это, но в такое нельзя поверить, даже если очень хочется.

— Ты много знаешь о Сауроне? — спросил Эгленн. Он все шел вперед, шел, не останавливаясь, смотрел вдаль — словно бы вовсе не уставая.

— Много ли? Да о нём сколько ни знай, всё будет мало.

— Да в том-то и дело, ты пойми, Арагорн. Вы же — ты ведь потомок нуменорцев; только с одной стороны смотришь. Нет, я знаю: он и вправду Жестокий. Но сам посуди: вот, например, конец Второй эпохи, нуменорцы приходят, как завоеватели. Ты же должен все это знать, если в Имладрисе есть хроники. И что прикажешь делать народам материка?

— Завоеватели? Ты уверен? А не наоборот ли — освободители покорённых им народов? И потом, потом, — когда он уже пришёл в Нуменор. Культ Моргота, кровавые жертвы.

— Нет, — возразил Эгленн. — Это не от него было. Эта идиотская затея — что называется, золотая молодежь Нуменора...

Арагорн внимательно взглянул на него.

— Ты так говоришь, как будто сам был свидетелем.

— Ты ведь тоже старше, чем кажешься, — тихо проговорил Эгленн. — Тебе отнюдь не двадцать пять — на которые ты выглядишь. Как минимум, вдвое больше.

— Восемьдесят семь, — сообщил Арагорн. — А тебе?

— Побольше, — усмехнулся Эгленн. — Ладно, не бери в голову. Я же вижу, как ты реагируешь.

Арагорн помедлил, всматриваясь в горизонт, — почудилось, что ли...

— Не будем спорить из-за всего этого, — предложил он. — Не стоит, право слово.

— А что тут спорить, — проговорил Эгленн. — Ты — по совести. Я тоже по совести. И они так же, хоббиты. А из всего этого выходит одна только кровь. Вот и думай, Арагорн: кто из нас неправ? Или все мы неправы?

На горизонте и вправду что-то возникло, — серая масса, туча, что ли... Арагорн нахмурился. Здесь, на дороге, — на открытом месте — прятаться было решительно некуда.

— Ну-ка, отойдём, — скомандовал он. — На обочину, в ложбинку. Живо!

Хоббиты враз замерли, потом метнулись, куда сказано.

А туча стремительно приближалась, надвигалась, — и скоро стало ясно: птицы.

— Курумо, — сдавленно произнес Эгленн. Замер, не двигаясь, вжавшись между корней какого-то дерева. — Ублюдок. Своими глазами видеть так и не научился...

Арагорн кинул быстрый взгляд — да, малыши схоронились хорошо, их не видать, а вот они... и вправду Громадины. И местность открытая, хоть треснись.

Стая налетела, как вихрь, казалось — всё небо только в них, птицах, и конца-краю им не видно, и никогда не будет. Высоко... Ниже. Ещё ниже.

— Ох, нет, — вырвалось у Арагорна.

Замечены. Или всё-таки нет?..

Всё-таки да.

Ринулись с неба.

И хорошо бы только они, люди, — мелькнуло у Арагорна.

Он метнулся к Эгленну, — прикрыть.

Эгленн отстранил его — и вдруг поднялся во весь рост. И встал — вскинув руку.

Водоворот птичьих тел вначале словно завился вокруг его фигуры — а потом схлынул, и по земле, по земле, по земле, словно боясь подняться ввысь — потек обратно, в поля, в равнину, в луга...

Арагорн ошеломлённо смотрел на него, потеряв дар речи. Когда стая растеклась, словно вешнее половодье, и исчезла, — поднялся, подошёл. Следом из путаницы трав и корней вынырнули хоббиты, тоже подбежали, глядя изумлённо.

— Как это? — тихо спросил Арагорн. — Ты... Ты ведь не человек, признавайся. Я подобное только от Гэндальфа видал.

Эгленн вздохнул.

— Ну, что ж делать. Да. Я тоже из майар. Арагорн, это что, настолько важно?

— Ещё как, — Арагорн был серьёзен.

— Постойте, постойте, — заволновался Мерри. — Ты — как Гэндальф? И как... как Саурон? Послушай, может, ты и Фродо выручить можешь?

— Вы это имя, между прочим, впервые при мне произнесли, — заметил Эгленн, шагу, впрочем, не сбавляя, все так же месил сапогами мокрую грязь тракта. — Фродо... И на том спасибо.

— Фродо, Фродо Торбинс, — наперебой заговорили все трое. — Послушай, может, ты всё-таки... Ну скажи, что ли! Ты можешь с Сауроном сладить, спасти его? Хотя Саурон теперь с Кольцом, как с ним...

— Успокойтесь, — резко оборвал. — От моих слов тут ничто не зависит. Но я давно уже говорю — нечего вашего друга прежде времени хоронить.

Они застыли на месте. Посмотрели друг на друга. И наконец — казалось, целая вечность прошла, — Сэм поднял на Эгленна глаза, в которых засветилась надежда.

— Ты, похоже, больше всех нас про это дело знаешь...

— Почему я никогда о тебе не слышал? — тихо спросил Арагорн. — Я ведь всех майар знаю, которые здесь, в Средиземье. Эгленн... Ты недавно появился здесь, так, что ли?

— Давно, — ответил он, словно нехотя. — Очень давно. Я просто не хотел показываться. Ну что же вы встали, как вкопанные? Давайте, нужно ведь идти...

— Нужно, — Арагорн, похоже, принял какое-то решение. — Давайте, двигаем, а то ещё какая нечисть налетит, похлеще.

— Арагорн, — Эгленн шел совсем рядом с ним. — Орки могут. Ты это имей в виду. Уруг-ай, сарумановы, чтоб ему провалиться. Причем на страну именно этих... на Шир.

— Плохо дело, — отозвался тот. — Гэндальф давно уже их страну охраняет, — с нашей помощью, Следопытов. Но против орков нас слишком мало. Этих только в Вековечный Лес заманивать, чтоб с ними там гворны разбирались... Но их сначала отследить надо, надо сообразить, как сбить с пути... Плохо дело. Очень плохо.

Он вдруг спохватился.

— Сарумановы? — переспросил с непонимающим видом. — Как это? Он же глава Светлого Совета.

— Какой он, в задницу, глава, — со злостью ответил Эгленн. — Он глава всех уруг-ай, безумных племен, что остались по эту сторону гор. Если уж кому и говорить за Совет — так Гэндальфу.

— Возможно, — осторожно сказал Арагорн и наконец решился. — А Гэндальф... да что там говорить. Задание, которое он дал, мы не выполнили. Кольцо в Имладрис не довезли. Теперь оно у Саурона... вместе с Фродо. И Гэндальф незнамо где. А если с Саруманом дело так обстоит, как ты говоришь, то у нас в мире не один, а двое майар, рвущихся к власти над миром. Вот попали между двух огней... А если, того хуже, они объединятся... да нет, вряд ли. Саруман, насколько я знаю, Саурона ненавидит так, как будто он не волю Валар выполняет, а личные счёты сводит.

— Серьезно? — Эгленн приостановился — тем более и место было подходящее для стоянки: какой-то низинный сосняк. — Хоббиты, стой! Привал давайте. С чего ты взял-то? — обратился он к Арагорну.

— Гэндальф обмолвился как-то раз, — Арагорн принялся собирать сушняк для костра. — Про ненависть. С того и взял.

— Ладно, — Эгленн сбросил свой мешок, откуда-то натаскал целую охапку сухих ветвей. Те вспыхнули ярким пламенем. Эгленн вытащил из своего мешка припасенные колбаски, нанизал их на палочки, вспышка — и раздал оголодавшим хоббитам.

— Вот теперь и думай, Арагорн. Мы с тобой вдвоем остались. Сам понимаешь, хоббиты — ребята славные, но на них надеяться нечего... — оценивающий взгляд — во всяком случае, пока.

Арагорн задумчиво смотрел на то, как хоббиты уписывают за обе щеки. От слов Эгленна — тогдашних — они воспряли, к ним мгновенно вернулось привычное весёлое расположение духа, сразу галдёж подняли...

— Я-то думаю. А вот ты — что бы ты стал делать на моём месте?

— А что, тут есть варианты? — Эгленн поднялся от костра, смотрел в ночную темноту. — Дать надежду. Довести до дома. Защитить их дом. Разве не так?

— Так, конечно. Но ты говоришь — надежда. Если она окажется тщетной, ты ударишь их в самое сердце...

— Ну тогда давай, скажи с самого начала, что надежды нет никакой, — Эгленн развернулся, и в огне костра — вспышкой — на мгновение сверкнули его глаза, и тут же погасли. — Кого ты хочешь сделать из них, Арагорн?

— Я? За кого ты меня принимаешь? Я был бы счастлив, если бы это проклятое Кольцо никогда не попадало в их страну, если бы они продолжали жить так, как живут. Воевать с майар — не их дело. Что же до надежды, то у нас её и не было, — до тебя. А ты? Зачем ты идёшь в их страну?

— Слушай, по-моему, мы надеемся друг на друга и друг друга подозреваем — одновременно, — лицо Эгленна было совсем близко, зеленые глаза совсем рядом. — Ты видишь, Арагорн. Ты понял. Я — из тех, кого принято считать твоими врагами. Только вот — враги ли мы? Я не подниму против тебя меча, и в том могу покляться — если ты поверишь моей клятве, конечно.

Арагорн с силой сжал виски.

Не может быть.

Сам.

Здесь.

И это — он?..

Он невольно перевёл взгляд на руки Эгленна, из последних сил надеясь, что ошибается. Смотреть — не только глазами... да нет, если тот не захочет, то он ничего не увидит, он же майа...

— Тихо, — рука Эгленна накрыла ладонь Арагорна. — Что ты, в самом деле... Не все дела решаются мечом. Ты вроде как меня боишься, я вижу?

От этого прикосновения он вздрогнул: металл. На пальце ничего не было, но обмануть таким образом можно было только зрение.

Оглянулся на хоббитов. Те, видно, намаявшись за день, устраивались на отдых. Посветлевшие лица...

Усмехнулся.

— Да я не то чтобы боюсь, — сказал едва слышно. — Вот никогда не думал, что ты _настолько_ похож на человека.

— Узнал, значит, — короткая усмешка. — Хорошо. Может, нам стоит отойти, чтобы поговорить откровенно?

— Думаю, что да.

Арагорн решительно поднялся, запахнулся в плащ, — к ночи стало намного прохладней.

Ночная темнота вокруг. Не видно ничего... даже очертаний. Только голос из темноты:

— Когда ты догадался?

— Догадывался постепенно, — признался Арагорн. — Таких речей про Нуменор и жителей материка никто не ведёт, ну, и дальше — больше. Когда ты про "золотую молодёжь" сказал, подумал, что — да. Но всё поверить не мог. Потом всё же поверил.

— Арагорн, — легкий жест в темноту, за границу освещенного пространства. — И ты — не боишься?

— Бояться... Нет. Не потому, что я не умею этого, — он усмехнулся, — а потому, что то, чего мы действительно боялись, уже свершилось. У людей есть такая вещь — черта, за которой боль уже не воспринимается. Есть такая же черта и у страха. Поэтому сейчас мне... уже просто интересно, что же теперь будет.

Пламя костра взметнулось вверх. Непонятно почему. Ветер, что ли... Эгленн подошел, протянул руку в огонь.

Арагорн неосознанно шагнул вперёд, — да что же он делает, обожжётся ведь... через мгновение уже понял: нет. Он хочет что-то показать... наверное.

Остановился в двух шагах от костра, — молча ждал.

Огонь не причинял ему вреда. Вздохнул... вынул руку из костра. Совсем просто, обыденно.

— Надпись, — одними губами сказал Арагорн. — На Кольце. Да?

— Если ты хочешь увидеть, — вздох. — Разве это важно?

И вдруг — Кольцо. На ладони.

Арагорн провёл рукой по взмокшему лбу. Вот так — просто?.. Кольцо, за которым веками гонялись самые могущественные существа Средиземья, — если хочешь, можешь взять, посмотреть, убедиться... И — бездонные глаза, которые кажутся сродни этой ночи, только с отливом в зелень, которые без слов — ждут...

— А что — важно?

— То же, что и всегда. Совесть. Любовь. Разве нет?

— Да... Конечно. Но... это же Кольцо Всевластья. Ты хочешь сказать, что тебе это неважно? Власть?

— Важно, — слово, как будто удар. — Важно. Я доверял только вашим глазам. Только песням. Стихам и судьбе. Ты можешь сказать, сколько плодов этой веры ныне пало во прах? Сколько было растоптано?..

Эгленн не договорил. Несколько шагов в ночную темноту, и только смутные очертания фигуры видны во мраке.

Арагорн, помедлив, шагнул за ним. Темнота... это хорошо, когда не видно глаз, когда слышен только голос.

Тишина. Только слышно, как в бездну Времени исчезают тяжёлые мгновения.

Перед мысленным взором Арагорна пронеслось всё, — ночь в болотах, отчаяние... и теперь, всё это.

Наконец из этого вихря всплыла мысль, становясь всё чётче, чётче...

— Завтра мы продолжим путь. Я не скажу хоббитам, кто ты. Ты увидишь их мир, их жизнь... в не самый лучший момент.

— Дай мне руку.

Одна короткая фраза.

Смотрит, полуобернувшись.

Мгновение... он не колебался, нет, но — неожиданно и — как шагнуть в пропасть.

Он медленно протянул ему руку.

Резкое пожатие.

Холод.

И — ничего не случилось. Только глаза — совсем близко.

— Ну что — веришь? Или — по прежнему — нет?..

— Гортхауэр, я... — он не заметил, как назвал его подлинным именем. — Я _хочу_ поверить. Ты не представляешь, как. Я устал от войн. От скитаний. От жизни под страхом. Хочу поверить в то, что всё это — ужасы, войны, ненависть, бездомность — развеется, как туман поутру и никогда более не возвратится. Что то, что ты говорил мне, то, каким я увидел тебя сейчас, — это и есть правда. Очень хочу. Потому что... потому что таким — таким ты мне близок, понятен, как каждый из нас... как лучшие из нас. Но есть кое-что, что мне мешает. Это вражда длиною во многие тысячи лет. Вражда, которую затеял не я. И... если ты действительно таков, каким я тебя вижу сейчас, если всё это — правда... ты прекратишь её.

Он помолчал.

— Я верю, что так и будет...

Эгленн взял руку Арагорна в свою — и сжал. Крепко.

— Что я должен сделать?

— Просто будь таким, какой ты сейчас. Тогда всё, что ты решишь делать, будет так, как надо... по совести. И — не прячься. Люди увидят. Они умеют видеть сердцем, их нельзя обмануть.

— Людей обмануть — ничего не стоит, — тяжело обронил Эгленн. — Ты пока — просто знай. Ваш друг жив и свободен. А я просто хочу увидеть его страну. Самое простое — и самое сложное вместе с этим, правда?

Арагорн очень глубоко вздохнул.

— Правда. Но ты неправ. Людей — не обманешь. Можно обмануть толпу. Тех, кто не думает, не чувствует — сам, слепо идёт _следом_.

Эгленн тяжело вздохнул.

— Зачем ты это говоришь. Ты начинаешь — как Курумо. Это его слова. Что ты, сам не чувствуешь, какая в них грязь?

Арагорн помолчал.

— За что он ненавидит тебя?

— Можно — я не буду говорить об этом, — лицо Эгленна исказилось до неузнаваемости — на пару секунд. — Не хочу. Прости. Могут и у меня быть тайны?

— Да, конечно, что же ты спрашиваешь, — Арагорн растерялся. — Это я должен просить прощения, — я могу, не зная, задеть по живому...

— Какое у меня может быть живое. Думай, Арагорн, что говоришь, — и снова темнота вокруг и вдалеке, и звезды высоко в небе. Пологий склон. — Я решился отправиться сюда, не рассчитывая на разговор с тобой. И все же, как видишь... Арагорн. Друзья мы или враги? Решай.

— Друзья, конечно, — негромко отозвался вместо Арагорна голос из полумрака неподалёку. — Неужто не видно? И вообще, господин Эгленн, вы, прошу прощения, чушь какую несёте. Как это так — живого у вас нету? Есть, и ещё как, и видно сразу, что человек вы хороший.

— Сэм, — сказал Арагорн, с трудом удержавшись от улыбки. — Давно подслушиваешь?

— Не очень, — Сэм смотрел на них обоих честными глазами. — Не извольте беспокоиться.

— Вот кто у нас самый правильный человек, — заметил Эгленн. — То есть, прощения прошу, хоббит. И что же ты обо всем этом скажешь, Сэм?

Сэм почесал в затылке и перевёл честные глаза на Эгленна.

— Обо всём — это о чём?

— Не хочешь — ничего не говори, — тот улыбнулся. — Дело хозяйское. Я же не знаю, давно ли ты нас подслушиваешь на самом деле.

Сэм расплылся в довольной улыбке, но тут же снова стал серьёзным.

— А вот скажите мне про господина Фродо, пожалуйста. Если он жив и на свободе, то почему он не с нами сейчас?

— Всего сутки прошли, — напомнил Эгленн. — В библиотеке он нашей засел. А я ему обещал рассказать вам, что он в безопасности.

— Это на него похоже, — вздохнул Сэм. — Книжки сначала, а мы...

— А ушел бы — когда бы он снова до этих книг добрался? Вот именно, что никогда. К тому же... — Эгленн поудобнее запахнул плащ и улыбнулся, — вообще-то можно не только он — к вам. Но и вы — к нему.

— Вот как, — Сэм покачал головой. — А скажите мне вот что, пожалуйста. Вот вы говорите — можно, можно. Вот я вижу, что человек вы хороший. И колечко я у вас видел... то самое. А как же война? чудища все эти? Гэндальф? Что теперь будет-то?

— Что будет, о том мы узнаем в ближайший... — Эгленн прищурился, раздумывая, — да, думаю, в ближайший месяц. Сейчас все слишком зыбко, Сэм. Не все, увы, зависит от меня.

— А от тебя — что зависит?

Арагорн внезапно нахмурился.

— Прошу прощения. Меня зовут.

— Кто? — повернулся к нему Эгленн. Вопрос Сэма повис в воздухе.

Арагорн несколько мгновений помедлил — говорить или нет.

— Владыка Элронд.

— Может, это и кстати. Расскажешь ему — или умолчишь?..

Арагорн торопливо поднял руку.

— Меня ждут, — бросил на ходу.

— А как же они? — Эгленн кивнул на хоббитов. — До Шира довольно далеко.

— Ну подожди, — в голосе Арагорна промелькнуло раздражение. — Элронд хочет поговорить со мной. Осанве. Я обязан отчитываться тебе за каждый шаг?

Эгленн кивнул и просто отошел в сторону, следом за Сэмом.

— Начинается... — проговорил тихо.

Сэм внимательно смотрел на него снизу вверх.

— Ты боишься войны?

— Бояться — не боюсь, врать не буду. Но приятного мало. Хотелось бы избежать.

Арагорн, похоже, застрял надолго. Он остановился возле одного из деревьев, — в свете костра метались тени, отчего казалось, что дерево тянет свои ветви, хочет услышать мысленный разговор, что оно прекрасно понимает, что происходит сейчас здесь, внизу. Сэм с тревогой смотрел на всё это.

— Странное оно, — проговорил наконец. — Была у нас уже одна встреча...

— Дерево-то? Здесь почти не осталось энтов, насколько мне известно. Разве что у Йарвена в его заповедном лесу.

— Энты? кто это? — удивился Сэм. — У нас в Вековечном лесу... бррррр... там не живые, там какие-то ожившие, но мёртвые... ну, вы понимаете, о чём я.

— Бывает и такое. Энты, пастыри деревьев — живые существа, разумные... очень странные. Я сам не так уж много о них знаю. Хотя чувствую, что вряд ли они меня бы приняли, доведись встретиться. Их-то обликом не обманешь, почуют, кто я такой.

— То есть ты на самом деле выглядишь по-другому? — уточнил Сэм. — А как?

— Разные облики есть, только не стоит это сейчас показывать, — Эгленн многозначительно кивнул на Арагорна. — Особенно когда он говорит с Элрондом. Ни к чему.

— Ужас, — искренне сказал Сэм. — И что вы всё воюете? Жили бы да жили...

Арагорн, похоже, наконец закончил разговор. Вернулся.

— Вот что, — сказал неохотно. — Элронд собирает совет. Я сказал, что должен проводить хоббитов до Шира. После этого меня там ждут.

Он невольно вздохнул.

— Ругать будут? — понимающе спросил Сэм. — За то, что не устерёг?

— Это не ругать. Это по-другому называется.

— Одному против Девятки, да, — скептически заметил Эгленн. — Серьезная вина. Ну и как думаешь, Элронд выберет уйти за Море — или станет думать о всеобщем военном союзе? Гондор, Рохан, Лориэн, возможно, и Кирдан... Что-то мне это напоминает. Только вот силы у лордов Света уже не те.

— Приду — разберусь, — коротко ответил Арагорн. — Он мне ничего не сказал. Вполне возможно, что не доверяет. И, в общем, имеет на это право. С рассветом двинемся в путь, в Шир.

…Та самая красивая открытая большая терасса, переходящая в зал. Элронда он застал стоявшим у одного из шкафов с книгами... тот что-то листал, какой-то старый фолиант в кожанном переплете. При виде человека он положил эту книгу на стол — и подошел к вошедшему. Внимательный пристальный взгляд...

— Я ждал тебя, Боромир, — проговорил Элронд. — Садись. Нам многое предстоит обсудить с тобой.

Чёткий поклон.

— К твоим услугам, Владыка Элронд.

Элронд сел и сам — в глубокое деревянное кресло.

— Наместник Денетор просил тебя что-либо передать мне? — спросил он.

Боромир тоже сел.

— Только то, что наши мечи всегда на страже Света, — ответил он. — Когда он передавал нам, что ты созываешь совет, то был очень встревожен. У тебя есть какие-то плохие новости, как я понял?

— Увы, есть, Боромир, — Элронд вздохнул. — Слышал ли ты когда-нибудь о Кольцах Власти?

— Наслышан, — кивнул Боромир. — Девять Кольценосцев, Кольцо Всевластья, которое сгинуло давным-давно, и в котором кроется мощь Врага.

— Да. Увы, Единое Кольцо снова явилось на свет. И вернулось к своему хозяину.

Боромир подался вперёд.

— Что?!

— Это случилось не так давно. Мы выяснили, что уже много лет Единое Кольцо сохранялось в Шире — это небольшая страна, лежащая не так уж далеко отсюда, и населенная странными существами, никогда не знавшими войн... не в том дело. Враг узнал об этом тоже, и послал за Кольцом Девятерых. И вот — Единое Кольцо отнято, а его хранитель похищен... он в темной стране сейчас, и боюсь, что судьба его будет незавидна. А нам предстоит решать, как поступать теперь.

Боромир на глазах помрачнел.

— Как это — что делать. Бороться, конечно. Как во времена Последнего Союза.

— Ради нового союза я и созвал совет. Вот только достанет ли у нас сил, чтобы противостоять Мордору и его владыке — особенно теперь? Ты, Боромир, можешь оценить силы Врага. Что скажешь?

Боромир вздохнул.

— Что тут скажешь... мы вытеснены за Андуин. Мы потеряли Осгилиат. Наши тайные заставы там, конечно, есть, — но это только разведка. Боюсь, теперь, когда Кольцо вернулось к Саурону, нам не выстоять. Но мы будем стоять до конца.

Элронд сплел пальцы рук и внимательно посмотрел на Боромира.

— Имладрис. Лориэн. Рохан. Кольца силы, которыми обладаем, кстати, и мы: три эльфийских кольца были утаены и не утрачены по эту пору. Гондор не остался в одиночестве.

— Это даёт надежду, — глаза Боромира блеснули. — Но дело в том, Владыка, что Гондор — на переднем крае этой войны. Имладрис и Лориен — далеко. Если собрать все силы, которые могут дать эльфийские королевства... если сокрушить силой ваших Колец Врата Мордора, то тогда мы могли бы дать бой.

Он усмехнулся.

— И если придётся, то я мог бы выйти и против самого Врага, как некогда Исилдур.

Элронд кивнул.

— Кроме того. Некогда, во времена Последнего Союза, Кольцо уже было на пальце Врага, но это не помогло ему спастись от меча Исилдура. А меч этот будет откован заново, и наследник Исилдура — с нами. У нас, эльдар, всегда есть возможность уйти за Море; но сделать это означало бы бросить ваши народы в беде, и потому сейчас мы не сделаем этого. Имладрис за военный союз. Артанис Нэрвендэ, которую вы знаете под именем Галадриэли, владычицы Золотого Леса, не откажет нам в помощи и, думаю, сама выйдет с нами — она всегда была тверда в своих делах. Рохан — тоже немалая сила. Да, эта война может многого стоить нам... но не думаю, что она безнадежна.

— Наследник Исилдура? — нахмурился Боромир. — И давно ли он с вами? И если он имеет законные права на престол Гондора, то почему до сих пор не заявил о них?

— Он достойный человек, и менее всего стремится к власти, — ответил Элронд. — Скоро он вернется в Имладрис, и ты сможешь сам поговорить с ним.

— Владыка Элронд, — раздался вдруг голос, до сих пор Боромиру еще незнакомый. — Да, я вернулся. Только что. Приветствую тебя, Боромир, — Арагорн коротко поклонился гондорцу.

Боромир встал, поклонился в ответ.

— С кем имею честь?

— Мое имя Арагорн, сын Араторна, — ответил тот. — Я и есть тот человек, о котором Элронд говорил тебе только что. Я родился и вырос здесь, в Имладрисе.

— Что ж... Арагорн. Позволь спросить тебя. По праву рождения ты можешь объединить людей — так же, как Владыка Элронд — эльдар. И вместе мы можем пойти на Врага. Почему до сих пор не пришёл ты в Гондор и не сделал это? Почему мы столько времени вели тяжёлую борьбу — мы, Гондор — практически в одиночку? Почему только теперь, когда Единое Кольцо вернулось к своему хозяину, мы говорим об объединении, о войне? Не поздно ли?

— Я воевал под знаменами Гондора, Боромир, — ответил Арагорн и опустился в свободное кресло. — Но я знал всегда, что Наместник Денетор не захочет уступать свой трон какому-то бродяге с Севера. Я никогда не хотел, чтобы в Гондоре возникла смута и вражда между теми, кто останется верен Наместнику, и теми, кто решится вопреки ему пойти за мной. Теперь же — да, я заявлю о себе, и встану во главе наших войск: как военачальник. Но если Наместник Денетор поддержит нас в нашей борьбе, то я не вижу смысла претендовать на трон — сейчас. Будет победа, будет мир — будет видно.

— Я рад это слышать, — с заметным облегчением отозвался Боромир. — Однако теперь я хотел бы узнать вот что. Как, каким чудом — несчастным для нас — произошло это?

— Ты имеешь в виду историю появления Кольца? Долгий рассказ, Боромир. Тварь с именем Голлум вытащила Кольцо на свет — найдя Его в водах Андуина. После, случайностью, Кольцо попало в Шир. Но, похоже, наши надежды сохранить Его были тщетны, и Оно было обречено вернуться к хозяину с той самой поры, когда он узнал о Нем.

Арагорн повернулся к Элронду и склонил голову.

— Я не сумел уберечь Хранителя. Это моя вина, владыка Элронд.

— Тогда почему ты жив? — тихо спросил Боромир.

— Девятеро не захотели сражаться. А почему они не убили меня — это мне и самому неведомо. Похоже, их интересовало только Кольцо и его Хранитель.

Боромир нахмурился, что-то прикидывая.

— Ты видел их, видел ближе, чем кто-либо из живущих. Что это такое? Как с ними сражаться?

— Я расскажу, — Арагорн налил себе вина, глотнул. — Странные существа. Да, мы знаем, что они — призраки; но призрачность эта материальна, и, по-моему, есть чары, которых они страшатся. Видел я их и вовсе — он невольно передернулся, вспомнив, — в бесплотной форме. Черные туманные фигуры, светящийся взгляд... А когда они унесли Фродо — более всего это было похоже на черные вихри. Похоже, мало мы о них знаем, совсем мало.

— То есть с мечом против них — бесполезно? Только чары?

— Меч с наложенными чарами, — уточнил Арагорн. — По-моему, так.

— Очень хорошо, — кивнул Боромир. — Владыка Элронд, чары — это только ты можешь, нам, людям, такое неподвластно. Увы. Теперь другое. Ты сказал — чёрные вихри. И как же их ловить?

— Знал бы — не потеряли бы мы Хранителя. Как бороться против такого, я не знаю. И упоминаний нигде не встречал, что самое плохое. Тут и надежда вся только на эльдар.

— Я прошу прощения за беспокойство, — из теней выступила ещё одна фигура. — Владыка Элронд, мне сказали, что ты здесь. Боромир, я знаю, что ты слышал обо мне, но мы не встречались. Я Гэндальф, а также можешь звать меня Олорином.

— Олорин! — Элронд резко поднялся и шагнул к нему. — Значит, ты все-таки сумел выбраться сам. Славная весть. Но как же тебе это удалось?

— Чудом, Элронд, чудом. И всё совсем не так просто, как хотелось бы. Похоже, мы попали меж двух огней.

— Рассказывай, Олорин, рассказывай. Я доверяю тебе. Что ты имеешь в виду?

— Саруман и Саурон. Они братья. Они ненавидят друг друга. Сейчас, когда Саурон вернул себе Кольцо, он, похоже, сразу вознамерился разделаться с Саруманом, однако тот откупился — позволил ему увезти меня в Барад-Дур. Неплохо, правда?

— Тааак, — проговорил Элронд. — Теперь я уже вовсе ничего не понимаю. Ты успел побывать в Барад-Дуре — и вернулся невредимым? Поистине чудо.

— Если ты помнишь, Элронд, такой визит — не первый для меня, — Гэндальф поудобнее устроился в кресле. — Во Вторую эпоху я побывал в Дол-Гулдуре. Я встречался с ним и раньше. Сейчас же — я выслушал его и сказал, что передам его слова светлому Совету... в который, насколько я понимаю, теперь Саруман не входит. Согласитесь, трудно признать нашим главой того, кто заманивает меня, Гэндальфа Серого, в ловушку, захватывает в плен, а также воспитывает орды орков.

— Это стало ясным с того момента, когда ты понял, что обманулся, — кивнул Элронд. — Обманулись все мы. Неизвестно еще, какой удар тяжелее — Кольцо или это предательство... Стало быть, Саурон отпустил тебя, чтобы было кому передать нам его волю — ведь он, надо полагать, уже мнит себя хозяином Эндоре?..

— Совершенно верно. Ему нужен вассалитет Гондора, ему нужен союз с Роханом для действий против его брата. Носители Трёх Колец должны либо стать его союзниками, либо покинуть Эндорэ. Вот его подлинные слова.

Элронд не выдержал — откровенно усмехнулся.

— Слишком многого он хочет. Олорин, ты считаешь, что эти условия приемлемы? Эльдар никогда не станут его союзниками и не смирятся с его властью. Как и люди Гондора.

— Ты думаешь, я вас не знаю — за столько-то тысяч лет? Конечно, я понимаю, что эти условия приняты не будут. А это означает новую войну.

— Лучше война, чем стать прислужниками этой твари, — в голосе Элронда впервые зазвучал откровенный гнев. — И предать людей Гондора, к слову сказать, Олорин. Оставив их одних перед лицом Тьмы. Мы должны использовать силу наших Колец против него, а не соглашаться стать его рабами!

Гэндальф кивнул.

— Именно такой ответ я и думал от тебя услышать. Что ж... Собирай войско, Элронд. Но я хотел бы обсудить ещё кое-что.

— Я слушаю. Или ты хочешь поговорить наедине?

Гэндальф оценивающе посмотрел на Боромира и Арагорна.

— Да нет, не стоит. Смотрите. С одной стороны — Саурон. Скрыть подготовку к войне вам не удастся. С другой стороны — Саруман. Заточивший меня в Ортханке и фактически сдавший Саурону. А если они объединятся против нас? Нам не выдержать войны на два фронта.

— Это первое, о чем я подумал. Сила Колец, Олорин. Посмотри сам: что Саурон может использовать в землях Рохана против нас? Войска свои ему туда не перебросить. Девятка назгулов — да. Но их сможем сдержать мы силой Колец. Если же Имладрис и пусть не весь Лориэн, но хотя бы нолдор во главе с Артанис выйдут на помощь Рохану против Сарумана, то, всего скорее, мы справимся с его орками. Ты ведь знаешь, у нас богатый опыт таких сражений.

— Всё так, владыка Элронд, — кивнул Боромир. — Осталось только детально наметить план действий и решить, когда выступать.

— Этим мы вскоре и займемся на общем совете.

В этой части сада всегда царил полумрак, легкие голубоватые сумерки. А вечером, когда на небе зажигались звезды, темнота становилась почти пушистой, мягкой и осязаемой, и от легкого ветра оживали листья деревьев... Покой. Столько веков здесь сохранялся покой. Неужели война придет и сюда?..

— Олорин, — позвал Арагорн. Тот как чувствовал, что предстоит разговор — сам пришел сюда, в этот сад, где они были скрыты от чужих глаз.

Казалось, тот, кого хоббиты привыкли называть "старым магом", сейчас и вправду чувствовал себя старым. Слишком, слишком древним. Как будто все тысячелетия, пройденные им, сейчас ощутимо навалились на плечи.

— Что-то случилось, Арагорн?

— Хотел поговорить, — коротко ответил тот. — Я не решился рассказать этого Элронду. Мне нужен твой совет. И... может быть, разъяснения.

— Что ж... Я попробую что-то посоветовать. Если, конечно, это в моих силах.

— В Пригорье мне повстречался человек, назвавшийся Эгленном. Вначале он показался мне гондорцем — по всему похоже было на это. Он сказал, что слышал о Шире, и ищет оказии, чтобы посмотреть на эту страну своими глазами. Мы пошли вместе, — Арагорн взглянул прямо. — Олорин, это был ОН. Понимаешь? Он. Тот, против кого мы собираем союз. И я шел с ним, делил с ним хлеб, он помогал нам...

Гэндальф помолчал.

— И какого совета ты ждёшь от меня?

— Если б знал, какого — не спрашивал бы. Олорин, предать Гондор — немыслимо. Союз с ним — немыслим тоже. И вот, получается, что я должен поднять меч против того, кто... Не знаю, — он встряхнул волосами. — Может быть, все это обман, наваждение, чары. Должно быть, именно так некогда Моргот и заманивал в свои сети легковерных...

— Это не наваждение, — сказал Гэндальф. — Это обаяние личности. Всего лишь. В этом он очень похож на Мелькора, да... Скажи мне, Арагорн. Он чего-то хотел от тебя? Лично от тебя?

— Нет. Ничего. В том-то и дело. Если бы он что-то хотел! я мог бы понять. Но вот так?..

— И теперь ты стоишь перед выбором, не так ли?

Гэндальф устремил взгляд куда-то вдаль.

— Я тоже.

— Во всяком случае, возможно, компромисс — не так уж невероятен. Как ты полагаешь?

— Полагаю, что нет. Не будь ты тем, кто ты есть, — возможно было бы просто выйти из этого противостояния, исчезнуть. А так — тебе не удастся избавиться от необходимости делать выбор. Готовься, Арагорн. Вполне возможно, вы выйдете против него лично... ты, Боромир, его брат, который не останется в стороне, и, думаю, Элронд. И ещё — вполне возможно, что в этом к вам присоединится и Саруман. Не упустит случая. Пятеро лучших воинов Эндорэ...

— История повторяется. Только что-то мне подсказывает, что в этот раз он не позволит себя... Да, не убить — развоплотить.

— Боюсь, что у Сарумана на сей счёт что-то припасено... что-то, о чём он не говорил мне даже тогда, когда считал меня своим союзником. Я знаю, как он мыслит, Курумо, — он пойдёт на союз с Элрондом, он наплетёт что-то немыслимое насчёт того, зачем ему было пленять меня, а потом — потом он заманит его в ловушку. И я знаю, что для него станет приманкой, на которую он не может не попасться.

Арагорн помолчал.

— И что же?

— Всё просто, Арагорн, всё просто. Начните собирать войско там, на юге. Займите его обороной Мордора. А потом — представь себе. Вы завяжете войну. И где-то далеко, на севере, за Мглистым хребтом, живёт народ, который дорог ему, как... как последняя память о том, за кого бы он с радостью отдал жизнь, если бы мог. Если этому народу будет что-то угрожать, он кинется туда — не раздумывая. Скоро, очень скоро он вернётся в Мордор, а дальше... Дальше будет вот это.

Арагорн долго молчал. Потом проговорил:

— Что же, ты хочешь сказать — нам следует позволить Саруману угрожать уничтожить Шир? Ведь чтобы заманить Черного, придется допустить, чтобы беда угрожала всерьез. А тебе не кажется, что это просто-напросто — предательство по отношению к этой стране? Они верят нам, а мы, зная планы Сарумана, позволим ему все это осуществить?

— Вот об этом я тебе и говорю, Арагорн. Выбор. Тебе придётся предать либо Гондор — либо Шир.

Он вздохнул

— Когда я хранил тайну Шира от Горта, мне было проще.

— А Элронд? А ты? Ты что — уже готов позволить этому совершиться? Ты же сам столько времени провел в этой стране!

— Тайна. Моим главным оружием была тайна. Сейчас этого уже нет.

— И что? Вот Саруман предложит это вам — и вы согласитесь?

— Элронд, думаю, да. Артанис... для нолдор это естественно — ради Света любые средства хороши. На тебя они возложат руководство войной на юге — отвлекающей войной. История повторяется. Мой Учитель, Ирмо, не сказал ни слова против решения валар о войне с Мелькором... а потом, когда Курумо завёл речь о войне против Гортхауэра, я не стал возражать против того, чтобы участвовать в ней. Всё повторяется, Арагорн.

— А ведь он мог убить тебя, — негромко произнес Арагорн. — Тебя, сильнейшего из его врагов. И все же не сделал этого.

— Убить майар нельзя, — усмехнулся Гэндальф. — Разве что развоплотить. И — да, в моём случае это, скажем так, довольно неприятно. Что ты хочешь этим сказать, Арагорн? Каков _твой_ выбор?

— Ты ведь сам дал понять — у меня нет выбора. Я сделаю то, что должно.

Арагорн еще несколько секунд, прищурившись, смотрел на Олорина, а потом повернулся и пошел прочь.

...Ночь была ясной и яркой, — не надо огня... Арагорн тяжело опустился на камень в саду, у небольшого водопада. Достал из ножен сломанный меч. И — как будто взметнулся покров Времени, чтобы исчезнуть, чтобы открыть то, что было когда-то давно.

"История повторяется, — прошелестел откуда-то издалека знакомый голос. — Но хотя бы от _этого_ выбора я постараюсь тебя избавить."

Арагорн вскинулся.

"Как? Послушай, я... ты слышал то, о чём мы говорили с Гэндальфом?

"Возможности, которые дает Единое — не пустой звук, Арагорн. Да, я слышал все."

Тот очень глубоко вздохнул.

"Я не хочу воевать с тобой."

"Я тоже. Но, боюсь, придется. Для тебя есть лишь один способ избежать войны — силой взять трон Гондора и силой удержать власть, став моим наместником. Народ Гондора не примет мира со мной добровольно, и никогда добровольно не подчинится мне."

Арагорн усмехнулся.

"И терпеть над собой меня как твоего наместника народ Гондора тоже не будет, уж поверь моему слову."

"В ближайший месяц Гондор подождет. Сейчас я буду заниматься Саруманом. И прошу тебя, Арагорн — если тебе дорог Шир, не ставь об этом в известность Элронда и Олорина."

"Хорошо. Послушай... у меня к тебе только один вопрос."

"Хоть десять, Арагорн."

Тот улыбнулся, но тут же посерьёзнел снова.

"Гэндальф любит выражаться загадками... Он охранял от тебя Шир. И он же сказал, что этот народ дорог тебе. Если так, зачем было охранять?"

"Мы тоже говорили с ним об этом. Насколько я понял ход его мыслей — моя симпатия к этой стране невольно вовлекла бы ее в круговорот нашей общей войны. А так — долгие века мира... Тем более мне странно, что сейчас Олорин готов сдать Шир Саруману. Подозреваю, он надеется, что до чего-то, всерьез опасного для Шира, дело не дойдет."

"Мне кажется, он рассчитывает, что ты придумаешь какой-то выход. Или его найду я. Или оба."

"Может быть, и это тоже. Он ведь должен был понимать, что я способен слышать этот разговор. Во всяком случае, догадываться должен был наверняка."

"Вполне возможно, он специально говорил всё это. Мог бы и промолчать, верно? Скажи, где ты сейчас? и что можно сделать для охраны Шира — не тайной, как раньше, а чем-то вещественным?"

"Сил твоих товарищей-Следопытов не хватит, чтобы противостоять отрядам уруг-ай, если Саруман двинет их на Шир в открытую. Чтобы обезопасить Шир, нужно прежде всего обезвредить Курумо, чья воля направляет орков. А следом — уничтожить его банды."

"То есть здесь тебе никто не может помочь. Так?"

"Рохан. Или уж хотя бы — не мешать. Хотя одному мне будет труднее."

"Ясно... Что ж, удачи, — сумрачно сказал Арагорн. — Последний вопрос... Почему — хоббиты? Почему именно они — приманка для тебя?"

"Этот народ был создан Мелькором", — донеслась ответная мысль. И далекий голос исчез.

...Йовин аккуратно притворила за собой дверь. Очень. Аккуратно. Медленно. И тихо.

А затем схватила со столика прозрачный бокал и с ненавистью швырнула его в стену. Стекло жалобно всхлипнуло, разлетевшись тысячей осколков.

Она рванулась к распахнутому окну — хоть немного вздохнуть. Кулаки невольно сжались

— Гадина, — проговорила вслух, не сдержавшись. — Какая же гадина.

И хуже всего было, что избавиться от Гримы было почти невозможно. С каждым днем влияние его становилось все больше; Теоден терял власть не только над Роханом, но и над собственным телом и разумом. А Грима нашептывал, увещевал, улещивал — и, по сути, уже правил чужими устами... и ясно было, куда он метит — брак с Йовин дал бы ему права на роханский трон. А она сама, когда это совершится, превратится в его рабыню...

— Йовин, госпожа моя, — услышала она от дверей почтительный голос. Узнала его сразу: один из воинов Йомера. — Прости, что беспокою...

Она резко развернулась.

— Да?

— Госпожа моя, вчера на нашем рубеже мы встретили чужеземца, по виду непохожего ни на гондорца, ни на людей юга... человек этот хотел говорить с тобой, и просил, чтобы мы доставили его в Эдорас. Он сейчас здесь. И назвался он — Эгленн.

Воин помолчал и добавил:

— Странное имя, это больше похоже на прозвание. "Изгнанник".

Йовин посмотрела на воина в упор.

— Говорить — со мной? ты уверен? Что он говорит о себе?

— Ничего. Он сказал, что говорить станет только с тобой.

Йовин покачала головой.

— Странно всё это... Что ж. Пусть будет так. Приведите его сюда.

Воин поклонился и исчез в дверях. А через пару минут вернулся — в сопровождении того, о ком говорил.

Да, и вправду странный человек. Высокий, в простой темной одежде, просто рубаха и штаны, даже плаща нет, а ведь время уже осеннее, ночами холод... — удивилась Йовин. Впрочем, может быть, плащ он оставил где-то, пока ожидал?.. Черные волосы, бледное лицо, резкие черты, глубокие зеленые глаза... И — без оружия. Хотя оружие у него должны были отнять еще тогда, в порубежье... Но даже ножен на поясе не было.

— Здравствуй, госпожа Йовин, — человек учтиво поклонился ей, прижав одну руку к сердцу — жест скорее гондорский. — Мое имя Эгленн, и я хотел говорить с тобой. Если позволишь — наедине.

Она взглянула на воина.

— Проследи, чтобы этот разговор никто не услышал.

И, дождавшись, пока за тем закроется дверь, коротким повелительным жестом указала Эгленну на кресло.

— Садись. Я слушаю тебя.

Тот кивнул, сел.

— Я хотел бы заручиться твоим обещанием, госпожа моя, что слова мои не приведут к тому, что ты велишь убить меня, или, — он почему-то улыбнулся, — заточить в темницу. Не хотелось бы, чтобы важный разговор закончился таким образом.

— Как интересно, — негромко отозвалась Йовин. — Я могу дать такое обещание, однако при том лишь условии, что ты не будешь пытаться напасть на меня, думаю, это очевидно...

— Конечно, не буду. Дело в том, госпожа, что я — посланник Владыки Мордора, — Эгленн вскинул на нее пристальный взгляд. — Согласишься ли ты выслушать меня?

Её глаза чуть расширились — и только. Чуть усмехнулась.

— С твоей стороны это очень смело — явиться сюда. Ты не напрасно просил моего обещания... Слово я сдержу.

Она помолчала.

— Нам не о чем говорить с Владыкой Мордора, Эгленн. Однако я ценю смелость и потому выслушаю тебя.

— Набеги орочьих банд терзают Рохан с каждым месяцем все сильнее. Ведомо ли тебе, госпожа, кто направляет эти банды, и кто выпестовывает их?

— Орки — это детища Врага. К чему этот вопрос?

— К тому, что, я надеюсь, тебе многое говорит имя Сарумана.

Она жёстко усмехнулась.

— Ещё бы.

— Нам оно ведомо тоже. Ты хочешь разговора напрямую, госпожа Йовин? Напрямую, без обиняков и долгих подходов?

— Да, конечно. Думаю, для тебя не новость, что разговор с тем, кто служит Врагу, не доставляет роханцу удовольствия, и чем короче и яснее будет этот разговор, тем лучше.

— Хорошо. Мы собираемся разделаться с Саруманом и его бандами, и мы сделаем это в ближайшее время. Рохан может помочь нам в этом — или не мешать. Полагаю, защищать уругов вы не станете даже против нас. Владыка Мордора счел возможным сообщить это тебе... именно тебе, госпожа Йовин, потому что именно тебя он почитает тем человеком, кому подлинно хватило бы разума и воли управлять этой страной.

Йовин широко улыбнулась.

— Другими словами, ты хочешь, чтобы Рохан пустил на свои земли орков Мордора в надежде, что те уничтожат северных?

— Нет. Никаких орков Мордора здесь не будет. Это будет совершено иным способом... о котором пока позволь умолчать. Но когда банды сарумановых уруг-ай потеряют хозяина и волю, их направляющую — вы можете помочь нам их уничтожить. Вместе, — Эгленн широко улыбнулся, — выйдет быстрее и проще.

— Вместе? Я вижу только одно, Эгленн. Да, вы хорошо осведомлены о том, какие беды терзают Рохан. Да, именно Саруман тянет сейчас к Рохану свои грязные лапы. Но я вижу, что вы предлагаете нам просто встать под другую руку. Добровольно. Разве не так?

— Не предлагаем, ибо знаем, что на это вы не пойдете. Просто времена меняются, а сейчас наши интересы сблизились, и мы заранее хотим дать понять Рохану, что с Мордором можно говорить не только на языке мечей.

Йовин пожала плечами.

— И в чём же состоят ваши интересы?

— Я ведь уже сказал: здесь — уничтожить Сарумана и его банды. Или ты не веришь?

— Нет. Не верю. Мы подозреваем, что Саруман стал таким, каков он сейчас, под влиянием Мордора, — с чего бы ещё... Зачем вам уничтожать вашего союзника?

— Он не союзник нам — он враг Владыке Мордора, враг давний и непримиримый.

— Мы видим сходство, очень большое сходство, Эгленн. Саурону служат орки — и Саруман стал прибирать их же. Саурону служать народы востока — и Саруман стал пытаться привлечь на свою сторону людей. Ещё немного, и Рохан будет в его лапах. Увы. Если всё это — не оттого, что с какого-то момента Саруман стал прислушиваться к советам из Мордора, то отчего же?

— Словом, ты не веришь мне, и рассчитывать на содействие Рохана не приходится. Верно?

— Конечно, не верю.

— Жаль. Тогда знай, Йовин, что скоро в Рохан придут другие вести. Ожидай гонцов из Имладриса. Они принесут вам дурные вести — о том, что Кольцо Всевластья вернулось к своему хозяину, и силы Света должны объединиться, чтобы дать Тьме отпор... и призовут Рохан в ряды этого союза.

Йовин стиснула руки.

— Что ж... Если будет так, если твои слова подтвердятся, — это очень, очень плохие вести.

— Подтвердятся. И могу заранее сказать — надежды этого союза тщетны. Владыка Мордора не позволит этому союзу одержать верх. Но мне жаль тех людей, что погибнут в этой безнадежной и бессмысленной войне.

— Что значит — не позволит? Были времена, когда Кольцо Всевластья было у него, и он был повержен.

— Сейчас времена иные. Я знаю, что говорю, Йовин.

Она кивнула.

— Что ж... Я выслушала тебя, как и обещала. И, как я и обещала, ты уйдёшь отсюда живым. Мне больше нечего тебе сказать.

Эгленн поднялся.

— К слову... Думаю, скоро Грима перестанет докучать тебе. Считай это нашим подарком.

Её глаза вспыхнули.

— Я не ваша союзница, Эгленн, и такие подарки мне делать незачем.

Он остановился на пороге.

— Считай, что мне просто жаль тебя — сильную, умную, красивую — которую вот-вот пожрет этот саруманов червь. Прощай, Йовин. Впрочем, кто знает — может, и свидимся...

И Эгленн вышел за дверь.

Над изувеченным Изенгардом стояла ночь. С высоты пары сотен метров зрелище было печальным донельзя — вся земля внутри стен крепости превратилась в сплошную череду глубоких шахт, зияющих огнями. Орки — как муравьи; смотреть на это мелкое копошение было невыносимо. Красно-черная язва на теле зеленой земли. А ведь какие деревья совсем недавно росли... Курумо. Искусник. Братец...

Впрочем, об _этом_ визите Курумо ничего не знал. И не подозревал, полагая себя в безопасности — после того, как позволил Девятке забрать Олорина. Теперь же Девятка окружила Изенгард — только не на земле, а в воздухе; все улаири были сейчас в бесплотном облике — самом безопасном, практически неуязвимом. Только Горт — в давнем своем, крылатом обличье.

Он спикировал на верхнюю площадку Изенгарда, ту самую, где недавно мудрый Курумо заточил Олорина. Потайной ход, выводящий прямо в тронную залу крепости, сам раскрылся перед ним, и Горт не спеша пошел вниз.

В тронном зале его ждали. Нет, облик старика Курумо использовал, — но только для них, для Светлого Совета. Сейчас — майа Манве. Величественный, прекрасный... и застывший.

А рядом с ним, по бокам, как недвижные статуи, застыли два вихря: ледяной и огненный.

— Здравствуй, братец, — эхо подхватило ласковый голос. — Я ждал, что ты придёшь.

— И подготовился. И что же в твоем арсенале на этот раз, Курумо?

— Узнаешь, — улыбнулся тот.

Где-то далеко — по стенам пробежала дрожь.

— Вот и всё. Твои улаири не придут к тебе на выручку. Не надейся.

— Смотри, чтобы выручка не потребовалась тебе самому, — процедил Горт. — Шутки кончились, братец. Один из нас не уйдет отсюда — и подозреваю, что им будешь именно ты.

Курумо тихо засмеялся и кивнул ледяному вихрю.

— Начинайте.

Только что он был один, — и вдруг, из всех щелей, — засвистели, завьюжили... Курумо поднял руку, прикрыл глаза — говорил с кем-то мысленно. И тут же — почти зримые лучи. Белый и синий. Как будто сила эльфийских Колец была передана ему... двух. Только двух. Огненного луча — не было.

Значит, они все же пошли на союз. И Элронд, и Артанис. После всего, что эта тварь совершила, после его уруг-ай, после того, как Курумо предал их самих — они все же идут на союз с ним!

..Горт вскинул руку, незримым барьером отгораживаясь от сплетения лучей Колец и вьюжного кружения хэлгэайни. Подчиненных, понял он тут же — не своей волей они участвуют в этом бою... Нет, Курумо. Не ради того я создавал Единое, чтобы, пользуясь его силой, отступать перед такими, как ты. Духам льда, воле Элронда и Артанис не обороть силу всей Арты. А сейчас мне и вовсе нужно не это. Другое, Курумо. Совсем другое. То, чего ты не ждешь. Да, вернуть Мелькора сейчас у меня недостанет сил — но чтобы приоткрыть Грань, сил хватит с лихвой.

— Другое, — громко повторил он вслух. С ненавистью. И снова вскинул вверх руку, на которой ослепительной молнией полыхнуло Кольцо.

Стены Изенгарда словно исчезли. Вокруг не стало ничего, кроме бесконечного простора спящей Арты — и купола звезд над нею. Луч света ударил вверх, разрезая черный небосвод надвое, и на мгновение показалось — все небо залил страшный белесый свет, тут же сменившийся мертвой тьмой. Не тьмой Эа. Тьмой небытия, отрицания всего и вся — тьмой Пустоты. Время замедлилось, растянулось, сотая доля секунды — как вечность, и стало ощутимым, как само пространство вокруг Курумо стремительно втягивается в Пустоту, так же, как воздух стремительно вырывается из лопнувшего воздушного шара. Безжалостная волна искаженного пространства подхватила Курумо, и швырнула его прочь — туда, в черноту, за грань бытия. И щель в плоти мироздания схлопнулась снова.

А Горт рухнул на пол. Сил больше не было. Совсем.

Дверь отворилась, — и в почти тёмный зал ворвался луч света, перечёркивая пол — дальше, дальше, до самой стены.

В зал вошли двое. Против света их фигуры стали совсем призрачными, — как будто они сами были не эльдар, а существами иного порядка.

Элронд подошёл к Горту, склонился над ним. Переглянулся с Артанис, та кивнула.

Майа лежал на спине, и был, похоже, совсем лишен сил — ставшие почему-то совершенно белыми глаза были открыты, но смотрели в никуда, кажется, даже не видя того, что происходило перед ним. Впрочем, нет... Пошевельнулся. Потемнели глаза. Попытался приподняться...

Элронд поднял руку — в одно мгновение завьюжили ледяные вихри, за какую-то долю секунды соединились в мерцающий ледяной клинок... который в следующее мгновение вонзился в грудь Горта.

Майа выгнулся, захрипел, снова попытался подняться, отгородиться от Силы... упал снова. И замер уже окончательно.

Все. Мертвое тело. Что-то стало происходить с телом, действительно — начали почему-то белеть волосы, словно выцветать. Одежда стала белесой, лицо — белым, как мел, даже у трупов не бывает такого цвета.

Элронд и Артанис переглянулись снова. Элронд коротко глянул на руку Горта с Кольцом, и ледяной клинок метнулся вниз — отсечь кисть. Артанис всё-таки не выдержала: закрыла глаза.

Клинок пересек кисть... и — странное: как будто ничего не произошло. Как если бы она была бесплотной. Или из какой-то другой материи. Что такое?.. Непонятно... Значит, он позаботился о том, чтобы Кольцо нельзя было снять!

Элронд пошатнулся, отступил на шаг.

"Артанис! И что теперь делать?"

Та уже пришла в себя — заставила себя открыть глаза и взглянуть прямо.

"Скорее всего, это тело не удастся и... разрубить, как мы собирались сделать. Предусмотрел... Но Кольца на него действуют, хотя бы пока он обессилен сам... Попытаться связать его силой наших Колец, другого выхода я не вижу."

"И — куда? Не спускать с него глаз всю оставшуюся Вечность? Нет уж, мне в Эндорэ такое не нужно. Он хотел, чтобы хранители эльфийских Колец отправились в Валинор? Отправимся. Вместе с ним. Так что — да, сейчас мы его свяжем, я поставлю на охрану всех духов льда, которые здесь есть, и в путь. К Кирдану."

"Пожалуй. Но мы рискуем не добраться до Кирдана. Он может вырваться. И тогда..."

"Да, ты права. Надо действовать. И вот что: сейчас мы свяжем его, выберемся отсюда, и надо следить за тем, чтобы его улаири не встали на наш след. А для этого надо... да. Мы отправимся кратчайшим путём, а ты — поговори с Олорином. Надеюсь, теперь-то он присоединится к нам, ведь теперь ему не придётся действовать в союзе с Курумо."

"Хочешь, чтобы он их задержал? Ну что ж, верно. Теперь давай с _этим_..."

Артанис снова перевела взгляд на майа, и лицо ее исказилось — пришло воспоминание о том, от чьих рук погиб ее брат.

Элронд поднял руку — темноту пронзил яркий синий луч, который вдруг, вопреки законам природы, стал живым, гибким, острым... и, как змея, обвился вокруг Горта, — связывая запястья, сдавливая горло.

Майа словно ожил. Рванулся, раз, другой, третий, так, что лучи, казалось, вот-вот порвутся, и Артанис в страхе отступила назад, но тут же очнулась, ударила своим лучом, помогая Элронду.

Нет. Не вырвался. Майа замер снова, только теперь вздрагивал всем телом, и Артанис внезапно остро, как будто свою, ощутила жгущую боль, от которой майа не мог избавиться. А снаружи, из-за стен замка, донесся отголосок жуткого крика-стона — Девятка ощущала все, что происходило в стенах Изенгарда.

— Назгулы, — проговорил Элронд, с тревогой взглянув в сторону. — Надо спешить.

Короткий жест — и в воздухе снова засветились белые мерцающие вихри, подняли Горта с пола. Элронд зашагал к выходу: вниз, вниз, вниз, в подземелья Изенгарда, чтобы оттуда через подземные ходы выбираться на дорогу к Морю.

— Артанис, поговори с Олорином. У меня сейчас все силы уходят на то, чтобы удерживать его связанным.

— Да, — выдохнула она.

"Олорин! Нам удалось удержать его, мы повезем его к Морю, к Кирдану — в Валинор. Помоги нам, удержи Девятерых, иначе нам будет не выстоять!"

"Попробую", — коротко донеслось издалека, и Олорин замолчал.

Девятеро, чуявшие Кольцо, рванулись над землей — туда, где ход из подземелья выводил на дорогу, ведущую к Морю, и Артанис ощутила это, и поняла, что если Олорин не задержит их, неизвестно, чем обернется затея. Девятеро — огромная сила. Особенно когда они в ярости, когда они бьются за своего хозяина... властелина... друга, быть может?.. Да, сама перед собою призналась Артанис — все-таки друга. У _этих_ тоже может быть дружба. И даже любовь... впрочем, от этого они не перестают быть врагами.

Гэндальф стоял на обрыве скалы — высоко, где над головой было только небо... ночное небо. Девять призраков, перечеркнувших черноту стремительным полётом, он видел, и чувствовал их всесокрушающий яростный порыв — на помощь.

Он знал, что времени у него немного, — считанные минуты. Дальше — улаири просто догонят Элронда и Артанис... и всё.

А этого можно избежать. Они ведь просто люди, пусть и наделённые несвойственной человеку мощью, но что они — против силы майа? Всего лишь — поднять руку с огненным кольцом, всего лишь — сбить в полёте. Так просто...

И пока ещё время не ушло...

"Олорин!!! — этот голос он узнал сразу — не так давно слышал его там, в Мордоре. Только сейчас это был крик, в голосе была боль, такая, что Олорин вздрогнул, было отчаяние — не разума, отчаяние обессиленного болью тела, путающихся мыслей — да, такое с майа было впервые... — Олорин, не задерживай их, не смей!.. Или ты не понимаешь, что ты сделаешь?! "

Олорин не ответил. Ждал. Ждал, когда наконец скрестятся пути — тех, в подземелье, и других, что летели сейчас по воздуху. Страшно и безвозвратно исчезали в бездне Времени секунды.

"Олорин, я не убью их! мы не убьем их, обещаю! — и почти на грани осознания, не словом, только чувством, против собственной воли, — ну помоги же!.."

Улаири были уже совсем рядом. Нет, их было не увидеть обычным зрением — эти летящие над землей стремительные сгустки силы. А в Незримом — словно черные линии рассекали пространство, и сходились в вершине конуса, а вершиной этой было Кольцо — и Артано, слившиеся воедино. Олорин внезапно ощутил — это было словно пульсирующее сердце, оплетенное режущими нитями, сдавленное, горящее болью — но боль давала отчаяние, отчаяние — силу. Один удар извне... и?

Олорин медленно поднял руку. Если бы кто-то видел — издалека, в кромешной тьме, рассекаемой только светом звёзд, как будто зажёгся ярчайший алый огонёк, которые было не задуть никакому ветру. Ветер же словно почуял свободу, трепал седые волосы, заворачивал широкие рукава...

И ночную тьму рассёк стремительный — быстрее полёта улаири — алый луч. Где-то там, вдали, он схлестнулся с белыми и синими путами, разрезая — не сразу, с трудом, но всё же. Последние петли — на горле... Олорин поморщился: знал, что невозможно не задеть, не ранить, но что поделаешь, — ради свободы...

Огненно-золотое пламя Кольца рванулось наружу, залило все пространство вокруг, сметая, как лава, синие с белым нити — а в реальном мире яркая вспышка озарила ночные холмы. Черно-золотая молния прочертила небосвод — сюда, к Олорину — и перед ним рухнул Горт. Все же удержался, опершись рукой о землю, не упал. Тяжело, пошатываясь, поднялся. Запястья были изрезаны в кровь, кровь на лице, кровь на горле, тяжелое хриплое дыхание... но уже — осмысленный взгляд. Уже — свободен. И тут же черными смерчами вокруг закружились улаири.

— Спасибо, — выдохнул Горт. — Спасибо, Олорин. Если будет нужна помощь... я у тебя в долгу. Помни.

— Не стоит, — Олорин шагнул к нему. — Дай-ка я тебе помогу, вряд ли ты в ближайшие дни будешь на что-то годен, кроме как лежать. Что же до долгов, то тут всё несколько иначе. Есть такая штука — долг храбрости... думаю, Владыка Ирмо сейчас мною доволен.

— Я справлюсь сам, ты... — майа помолчал, собираясь с силами. — Сейчас другое. Изенгард. Он полон уруг-ай... там, у Курумо, были люди... роханцы. Я чувствовал. Теперь уруг-ай без силы, что сдерживает злобу, они могут их убить. Позаботься. И если Артанис и Элронд решат, что ты предал их... они же поймут, кто ЭТО сделал! — я всегда помогу.

Олорин задумчиво посмотрел на Кольцо Огня.

— Выжечь бы этих орков, как сухую траву, — заметил он. — Но управлять балрогами сложнее, чем духами льда: они куда более разумны. К тому же, управлять так, как это делал Курумо, — подавляя волю, — мне не по душе. Просто скажи им, чтобы слушались меня. Думаю, этого хватит.

— Скажу. Скажу... Они не просто "куда более" разумны, они не глупее нас с тобой. Только вот, — Горт усмехнулся, и в трещинах губ выступила кровь, — пропустили они слишком многое, целых две эпохи... Они знают о Феантури. Они поймут.

Внимание этой девушки — племянницы короля Теодена — Арагорн заметил уже давно. Нет, это не было вниманием к нему как к мужчине; что-то она, похоже, хотела сказать ему, или, возможно, спросить — да только все никак случая не выдавалось. Потому он и не стал уходить никуда из опустевшей залы.

Йовин быстрым шагом пересекла зал, оглянулась.

— Наконец я могу поприветствовать тебя лично, наследник Исилдура, — негромко сказала она. — Я Йовин. И я рада видеть тебя и твоё войско здесь, на землях Рохана.

— Мне известно твое имя, — Арагорн встал, поклонился ей. — Я слыхал о тебе. Прости, что не было случая поговорить.

— Я понимаю, — она склонила голову. — Я хотела поговорить с тобой. Мне нужен совет. Или... Да нет. Действительно совет.

— Я готов выслушать, — Арагорн вновь уселся на скамью, дождался, пока девушка сядет напротив. — Рассказывай, что случилось?

Она взглянула на него прямо.

— Арагорн, когда я увидела, что в Имладрисе было решено собрать войска, то подумала, что вам нужно это узнать... Ко мне приходил посланец Владыки Мордора. Он назвал себя Эгленном.

Арагорн еле сдержался, чтобы не измениться в лице при этих словах.

— Вот как, — произнес он медленно. — И о чем же он говорил с тобой?

— Он предлагал союз. Против орков севера. Сказал, что вассалитета Рохана он не ждёт, зная, что мы не пойдём на это, и что просто хочет дать понять, что с Мордором можно говорить не только на языке мечей... Они видят именно во мне — своего ставленника. Я не могу понять, почему. Может, он хотел купить меня тем, что избавил от Гримы? О, как же плохо быть женщиной, Арагорн...

Она стиснула руки.

— Грима уже не сможет тебе докучать, — заметил Арагорн. — Ты рассказала об этом Теодену, Йовин?

— Нет. Не сказала и о том, что он предупредил меня о принесённых вами вестях — о Кольце Всевластья... Я ждала. Я думала, что меня хотят запугать, чтобы я согласилась. Он пытался уверить меня, что теперь война с Владыкой Мордора обречена на поражение. И ещё... Скажи мне, Арагорн. Расскажи мне всё, что знаешь — о Сарумане и Сауроне. Вправду ли они враги, или же это видимость, созданная с целью обмануть нас? Знаешь ли ты, что произошло там, на севере? Мы видели зарево, здесь была паника, которую мы с трудом остановили. Что происходит в мире, Арагорн?

— Вправду, — Арагорн вздохнул. — Я узнал вести от Олорина. Сарумана больше нет, Йовин. А его орки... Их жгут. Жгут, как палые листья. Знаешь, что такое балроги? У вас ведь тоже, кажется, сохраняются хроники древности.

Она вздрогнула.

— Это значит, что у Саурона развязаны руки. Следующие на очереди — мы.

— Мы видели, пока шли, — заговорил Арагорн снова. — Вокруг Изенгарда все выжжено... я не имею в виду саму крепость, а — равнину. Нет, она снова покроется травой, но — еще не этой весной. Ночью мы видели зарево вдалеке. Насколько я понимаю, они просто окружают сарумановы банды одну за другой и сжигают их. Олорин сказал — там не меньше десяти балрогов. Сказал — огненные смерчи вырвались из врат Мории, некогда запертых, а теперь открытых снова. Что в самой Мории — не знает никто. Надо так понимать, что Изенгард теперь в руках Врага.

— Плохо, — она напряжённо смотрела прямо перед собой, словно наяву видя картину, нарисованную Арагорном. — Рохан, конечно, даст своих людей вам в поддержку... но как нам самим оборонять себя с севера? Нам не выстоять против балрогов. Какими силами располагает Светлый Совет, кроме обычных, людских?

— Там, в Изенгарде, хранители трех эльфийских колец пытались противостоять силе, стремящейся уничтожить Сарумана. Ты видишь... не вышло. Йовин, вам нужно уводить женщин и детей в Хельмову Крепь. Там ведь есть свой гарнизон, верно? Эту крепость не так просто взять даже Врагу.

Арагорн не произнес вслух то, в чем был уверен — никто не станет их преследовать.

— Да, взять её непросто, — кивнула Йовин. — Но кому защищать её, если большинство воинов уйдёт туда, на юг? Боюсь, силой тут ничего не сделаешь... Я хотела спросить тебя вот о чём. Светлый Совет, Гэндальф — все они давно уже следят за Врагом. Возможно, ты знаешь, должен знать, — есть ли... Нет, что-то я не о том говорю. Прости.

Она замолчала, пытаясь овладеть собой.

— Так о чем ты? Договаривай, — попросил Арагорн.

Она прерывисто вздохнула.

— Я никогда раньше не видела никого из "тёмных", — она слегка улыбнулась. — И этот Эгленн... словом, мне кажется, если они имеют на меня какие-то виды, то я могла бы пойти на переговоры, пойти в заложники, лишь бы они не тронули наших. Хотя... о чём я говорю. Это же Враг. Но... пока что их слова подтвердились. Я не знаю, Арагорн, я просто не знаю, и... мне очень страшно.

— Ты с ума сошла, — резко произнес Арагорн прежде, чем успел осмыслить ее слова. — Неужели ты ждешь, что я скажу — да, это единственный шанс? Тебе что... тебе жить надоело, Йовин?!

— А что ты посоветуешь мне делать? — она подалась вперёд. — Сидеть и ждать, пока меня не убьют вместе со всеми остальными, и даже не попытаться ничего предпринять? Да, их оружие — ложь и хитрость, но мы, люди, тоже на многое способны! если я и погибну, то хотя бы с осознанием того, что сделала всё, что могла!

— А если погибнем мы, мы все — кто тогда останется с людьми, чтобы защитить их? Твоя мысль — это безумие! Неужели ты полагаешь, что настолько ценна для них, что из-за тебя они откажутся от своих планов, какими бы они ни были? Что будет, если ты явишься в Мордор? Ты будешь в их руках — и что? Теоден из-за этого согласится отказать Гондору в помощи или стать вассалом Мордора? Нет, не согласится! И что тогда ждет тебя?

— Подумай, что ты говоришь, Арагорн. Какая из меня защита? Я женщина, я всего лишь предмет сделки. Не было бы Гримы, был бы кто-то другой. Я не могу ничего решать. Я даже не могу пойти в бой, — как же, ведь моё место там, среди тех, кто ни на что не годен. Возможно, это и так... хотя я умею владеть мечом. Знаешь, когда-то давно мне попался свиток — копия с неведомо чего... Там было так.

О чём ты, песнь моя, — рука моя слаба,

И если грянет бой, мне быть среди сражённых.

Но победителя всегда жалка судьба,

Когда уйдёт звездой в легенду побеждённый.

Она помолчала.

— Арагорн. Я не останусь здесь, чтобы ждать смерти. Пусть я буду побеждена, но — так.

— Ладно, — Арагорн хлопнул ладонью по столу. — Я вижу, ты сильная женщина, и сама вправе решать за себя. Но помни, что у тебя есть и долг. Ты княжеского рода, ты не имеешь права думать только о себе. И о том, чтобы красиво погибнуть — в бою ли, перед Врагом ли. Умереть всегда проще, чем жить. И сохранять то, что достойно выжить.

— Это правда, — спокойно отозвалась она. — Итак, наследник Исилдура, — сейчас под твою руку встали воины Рохана. И сейчас под твою руку встаю и я. Что мне делать?

— Если мои слова имеют для тебя силу приказа — вести людей в Хельмову Крепь, — твердо сказал Арагорн. — В крепости есть свой гарнизон, его хватит для обороны в случае нужды. После — можешь присоединиться к нашему войску... Если воля Теодена, государя этой земли, не будет иной.

Она чётко, почти как воин, склонила голову.

— Я исполню. Благодарю тебя.

Встала. Глаза её, прежде тревожные, стали сейчас почти спокойными, в душе словно что-то натянулось, как струна. Действовать. Не сидеть и не ждать. Жизнь обретала смысл.

…Когда войско войдет в стены Минас-Тирита и остановится, у нее будет время, чтобы под каким-то предлогом покинуть стены города — и направиться к Осгилиату.

Напрямик не поедешь — из города все просматривается, как на ладони, там видно, кто приближается к городу. Видно будет и ее. Чтобы не спохватились — лучше кружным путем.

Так или иначе — через несколько часов пути она доберется по берегу Андуина до Осгилиата... развалин Осгилиата, еще недавно удерживаемых Гондором. Теперь же эти древние руины были заняты врагом. И стоило подумать о том, как подойти — чтобы не получить стрелу в грудь прежде всяких разговоров.

Она думала над этим всю дорогу. Путей было два: таиться, попытаться подобраться незаметно, или идти в открытую. Если выбрать первый путь — это верная смерть: в таких случаях, если обнаружат, стрелять будут прежде, чем спросят, кто ты.

Она спешилась, взяла коня в повод, потрепала. Умные глаза смотрели на неё словно бы с сочувствием, как будто животное зотело подбодрить её, поддержать, да не знало, чем.

Она вышла на открытую местность и пошла вперёд. Длинные волосы она безжалостно состригла ещё в Хельмовой Крепи, и теперь было походе — мальчишка мальчишкой, мешковатая одежда, ветер треплет плащ...

Руины были поблизости. Высокие... и пустая земля перед ними, поле, пожухлая трава. Никто не подойдет незамеченным. Ее видели, конечно — она чувствовала на себе взгляды. И, когда до разрушенной стены оставалось уже совсем немного, вдруг знакомо свистнула стрела — и вонзилась у ее ног. Стрела с черным опереньем.

— Стой где стоишь, — произнес откуда-то сверху спокойный голос. — Что тебе надо?

— Стою, — так же спокойно отозвалась она. В глазах появился странный блеск. — Я Йовин, племянница конунга Теодена. Посланник Владыки Мордора, Эгленн, приходил ко мне недавно, он подтвердит. Я пришла, чтобы говорить с Сауроном.

— Ишь как осмелели, — еще один насмешливый голос сверху. — Ладно. Оружие на землю. Все. И заходи. Медленно.

Она аккуратно достала из-за пояса длинный кинжал, вытянула нож из-за сапога. Усмехнулась. Положила на землю.

И пошла вперёд.

Как только она вошла в тень древних полуразрушенных зданий — к ней одновременно шагнули двое воинов в черных доспехах. Потом появились еще несколько. Один — видимо, старший — осмотрел Йовин с головы до ног цепким взглядом, приказал своим коротко:

— Обыскать.

Йовин невольно сжалась, ощутив прикосновения мужских рук — поневоле вспомнился Грима. Но нет... Обыскали — тщательно, но без всякой скабрезности, какую можно было бы ожидать от изголодавшихся по женской плоти мужчин. Потом — она заметила — черные переглянулись между собой коротко, словно обменивались какими-то неслышными словами. Еще один кивок командира — и Йовин опомниться не успела, как ее запястья оказались стянуты узким ремнем. Не больно. Но надежно.

— И о чем же ты хотела говорить с Владыкой Мордора? — осведомился "черный".

— Я скажу это только ему.

— Вначале тебе придется сказать это мне. Я доложу о тебе — и Владыка решит, стоит ли ему тратить время на разговор с тобою.

Йовин усмехнулась.

— Когда воины Рохана точно так же захватили его посланника, они не стали настаивать и проводили его ко мне.

— Мы воины Мордора, а не Рохана, — отрезал "черный" и повернулся к своим. — Ладно. Пока — охранять ее. Доложу, посмотрим. Идите.

Ее подтолкнули в спину.

Она странно улыбнулась. Послушалась.

Здесь, оказывается, и подвалы уцелели. Впрочем, как иначе — здания без подвалов быть не могут... Темнота — глаз выколи. Только когда открывалась дверь, в дневном свете Йовин увидела, что вниз ведет выщербленная лестница. Ну, это как обычно, спуск в подвал... Лязгнула позади дверь, и наступил кромешный мрак. Только капала где-то внизу вода

Йовин осторожно пошевелила руками. Хорошо связали. Доложит, конечно, куда он денется. Подождём...

Ждать пришлось долго. На лестнице не усидишь все время — пришлось спуститься вниз, ощупью найти место посуше. Промозглый холод, мерное капанье воды... Должно быть, снаружи день сменился ночью, настало утро, снова прошел день... о ней словно не вспоминали. Лязг отворяющейся двери раздался внезапно. Но светлее почти не стало — снаружи были сумерки.

— Эй, ты там, — позвали сверху. — Выходи давай.

Она поднялась — охнула: ноги затекли. Что ж... пока всё идёт так, как она и рассчитывала, это хорошо... Медленно пошла наверх.

Ее ждали. То ли эти же воины, то ли другие... взяли за локоть, повели куда-то. Какая темнота вокруг, в этих стенах... Очередной поворот — и они вышли на открытую площадку.

Об этих существах Йовин уже успела услышать в Минас-Тирите. Назгулы, улаири, Кольценосцы... и их летучие твари, похожие на древних драконов, сеющие страх, несущие гибель... Она успела увидеть такую тварь в небе, когда та проносилась над городом — и ощутить ледяное дыхание страха, исходящее от нее.

Теперь крылатая тварь была совсем рядом. А ее всадник — высокая фигура в черном плаще, голова скрыта капюшоном, но видно, видно: там, под капюшоном, нет лица, одна темнота, и только призрачный взгляд... Всадник стоял поблизости. Ждал.

Увидеть вблизи эту жуть... Да, это было потрясением, как она ни готовилась. Одно дело — предполагать, и совсем другое — столкнуться лицом к лицу... если ЭТО можно назвать лицом... Говорят, они были людьми. Когда-то. Что же это за сила, способная так страшно изменять человека?..

Чтобы сделать эти несколько шагов вперёд, ей понадобилась вся её воля... но она сделала их. И подняла голову.

Назгул молча взял ее за плечо — она даже через одежду ощутила ледяной холод его руки. Значит, все же не совсем призрак... Подвел к своей крылатой твари и так же молча показал вверх, где было нечто вроде седла — забирайся, мол. По крылу?.. да, похоже, по крылу, вот и тварь словно подставляет... похоже, тварь не глупее коней.

Она ловко вскарабкалась наверх. Когда-то — теперь кажется, в другой жизни! — она училась не бояться. После того, как попыталась проехаться на необъезженном коне, и тот её сбросил. И в душе поселился страх. Мерзкий, прячущийся, который выползал внезапно... Сейчас он снова выполз, развернулся, встал во весь рост, стал огромной, неохватной, как бездна, реальностью. Она встряхнула головой. Что ж...

Обернулась на назгула.

— А вы умеете разговаривать, как люди?

— Да, — раздался голос. Шелестящий, негромкий, действительно какой-то призрачный. Йовин даже не заметила движения назгула — тот просто вдруг оказался рядом с ней, позади. Йовин увидела, как он что-то сделал с седлом, и она оказалась к нему притянутой, должно быть, чтобы не упасть в полете... Потом ледяная рука обхватила ее, прижала — от этих ледяных объятий стало нестерпимо холодно — и тварь взвилась в воздух.

Андуин сразу оказался внизу, они летели над водой, все выше, выше — к черным горам. Ветер хлестал в лицо.

Она сначала зажмурилась, — да, ничего себе, такой в одиночку может противостоять целой армии, если только стрелами их не закидать... Потом, прикрыв рукой лицо, осторожно открыла глаза, посмотрела вниз. Эх и скорость... Что себе лгать, ты же всадница, ты же любишь это, — когда от бешеной скачки замирает дух, когда земля несётся навстречу, мимо... а тут — простор... Как жаль, что нам, светлым, такое не дано, что такое — только через чёрное чародейство, через то, чтобы поступить на службу к Чёрному Властелину, заплатить человеческим обликом, и кто знает, чем ещё...

Они поднимались все выше, выше — верно, им же нужно было миновать рубеж черных гор — воздух становился ледяным. Но красота, окрывающаяся перед ее глазами, стоила того, чтобы замерзнуть. Тварь поднималась по спирали, у Йовин скоро начала кружиться голова, но она видела в наступающей темноте и ленту Андуина, уходящую к горизонту, и зеленые поля, и горы вдали, и Минас-Тирит, примыкающий к горной груди, и даже, кажется, где-то в бесконечном далеке угадывалось море и туманная дымка над ним — в красном огне заката... Все сделалось словно игрушечным, далеко-далеко внизу — и вот, наконец, они поднялись вровень с черными пиками, и тогда тварь зависла в воздухе — а потом заскользила вниз, туда, в пределы Мордора, все быстрее, быстрее, быстрее... и вот уже летела далеко внизу черная земля, местами рассеченная огненными трещинами, покрытая военными лагерями, и черный полог туч, который давно уже называли Завесой Тьмы, оказался совсем рядом, озаряемый вспышками Ородруина.

Гигантская башня Барад-Дура вырастала впереди.

Йовин молчала. Там, внизу, — кто из живущих мог бы сказать, что видел всё это? Она усмехнулась. Быть может, кто-то из тех, кто собирал сейчас войско, хотел бы оказаться на её месте, чтобы встретиться лицом к лицу с Врагом и повторить подвиг Исилдура. Подумалось: в преданиях говорится, что после того, как Саурон был развоплощён в Нуменоре, он уже не мог принимать прекрасное обличье и этим сбивать с толку людей и эльдар... Скоро она увидит это сама.

Они снизились, и Йовин сама не поняла, когда под ее ногами вновь оказался твердый пол. Верхняя площадка башни Барад-Дура... почти вровень с черными горами. Какое жуткое строение, не под силу человеческим рукам возвести такое. В призрачной руке назгула блеснул кинжал — и рассеченный ремень упал с ее рук.

— Идем, — все тот же шелестящий голос из темного провала под капюшоном. — Владыка Мордора ждет тебя.

Она на мгновение задержалась — в последний раз окинуть взглядом небо и простор. Затем решительно отвернулась.

— Идём.

Путь вниз по лестницам, не озаренным даже светом факелов, был не слишком долгим. Подумалось: как же они ходят здесь, в темноте? Или, может, они видят в ней? Только местами попадались подобия светильников — кристаллы на стенах, дававшие холодный голубоватый свет.

Наконец — анфилада просторных залов, освещенных огнем: змеи с огненными глазами извивались по колоннам, пламя вырывалось из их открытых пастей. Красиво. И жутко: мрак и огонь.

Отворяются сами собой, бесшумно, высокие, черного металла двери. Тронный зал, озаренный пламенем.

Она пошла вперёд. В памяти сразу всплыло: а ведь не она первая входит в такой вот тронный зал, и это было, было там, в давно читанных ею строчках, — про тьму и прохладные ладони, да, как же, тут я, уж извините, вас поправлю, господа менестрели, у них руки просто ледяные, интересно, почему... Интересно, почему — почему призраки, зачем — хотеть захватить мир, зачем посылать к ней посланника, который не сказал ни слова неправды, зачем...

Она заметила, что от этой толпы вопросов страх, как обычно, несколько стушевался, и приободрилась.

Этот, сидящий на черном троне, человеком не был. Величественная темная фигура, что-то вроде брони... нет, это не броня, — тут же поняла Йовин, — во всяком случае, не такая, какую носят смертные воины; серовато-белое, идеальных, но резких черт лицо, огромные глаза — алые, яркие, с вертикальным зрачком. Что-то вроде высокого венца-шлема на иссиня-черных волосах. И раскинутый плащ — да плащ ли, в самом деле? или, может, крылья?

Жуткий облик. Но называть его безобразным было нельзя; это была красота, но красота темная, устрашающая. Крылатая смерть, — вспомнилось. Его так называли, или кого-то из его улаири-кольценосцев?..

Он смотрел на нее, пристально, а взгляд — немигающий. Совсем. Дождался, пока она подойдет ближе и остановится, и заговорил первым. Глубокий голос, спокойные, короткие фразы...

— Ты хотела говорить со мною. Я готов тебя выслушать.

Йовин понимала, что при виде _такого_ любое нормальное существо поневоле грохнется на колени, и удивлялась, почему сама продолжает стоять. Машинально поднесла руку к волосам — детская привычка... вздрогнула: совсем забыла, что отстригла косу.

— Я думаю, тебе известно, что Светлый Совет собрал войско против тебя, Саурон, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Через своего посланника ты передавал мне, что нам не победить... что ж, это очень похоже на правду. Я не буду говорить о делах военных, — у меня нет прав решать их. Победите ли вы, или же мы сможем нанести урон твоим воинам, и возникнет нужда в переговорах, — нашим голосом на них стану не я. Я пришла, чтобы говорить о другом. Сейчас — недавно — я провожала в безопасное место наших беженцев, наших женщин и детей. Война — дело мужчин, и в этом с ними трудно спорить, — она позволила себе чуть усмехнуться. — И я пришла просить о том, чтобы война и оставалась делом мужчин. Я прошу тебя не мстить нам за наших мужей и братьев.

— Просишь, Йовин? — на бледных губах появилась еле заметная усмешка. — Меня, Владыку Тьмы, ты просишь о милосердии к врагам — при том, что ничего не можешь дать мне за это?

Йовин смотрела на него — открыто и с печалью.

— Что ж... Значит, наши женщины и дети враги тебе — так же, как ваши были врагами Войску Валар? Значит, для тебя законом стала месть без конца и без края, до последнего убитого с нашей стороны?

— Я еще не сказал этого, — так же ровно, без всяких видимых чувств, произнес Черный. — Я взывал к тебе, Йовин, зная, что ты достаточно разумна, чтобы понять необходимость в союзе со мною. Если бы ты приняла мое предложение и сумела бы с моей помощью удержать Рохан от союза с Гондором — сейчас ты не страшилась бы за судьбу своего народа. Но ты, из гордости своей, предпочла отказаться. Видимо, чтобы склонить тебя к благоразумию, тебе нужна была демонстрация моей мощи? Теперь земли Рохана, по сути, в моих руках, а вы — вы, Йовин, потеряли все. Скоро ваши мужчины потеряют и жизни — если не сложат мечи добровольно. Что, если я поставлю другое условие?

— Какое же?

— Рохан уходит из Гондора. А я — я не трогаю ни ваших мужчин, ни ваших женщин и детей.

— Я ведь уже сказала тебе, что не имею ни права, ни возможности решать вопросы войны. Что же — ты предлагаешь мне переступить через жизнь конунга и занять его место, чтобы получить это самое право? Переступить через жизнь Йомера, которому, если что случится, это место принадлежит?

Черный смотрел на нее своими нечеловеческими алыми глазами, в которых плясало, отражаясь, пламя — и молчал. Долго. Потом наконец проговорил:

— Иди. Тебе сообщат о моем решении.

Она резко развернулась, поднеся к груди невольно сжавшуюся в кулак руку. И, не оглядываясь, пошла к выходу. Эхо подхватывало её шаги.

Тот, назгул, ждал ее у дверей. Вышел вслед за нею, каким-то образом оказался впереди — и прошелестел негромко:

— Следуй за мной.

Она только кивнула, — боялась, что стоит попробовать что-то сказать, как сразу расплачется, а только этого не хватало. Через пару поворотов наконец взяла себя в руки.

Они все спускались, спускались... спуск сменился коридорами, пока, наконец, перед нею не распахнулась дверь комнаты.

— Это твое жилище здесь, — проговорил назгул. — Заходи.

Она вошла, обернулась.

— Думаю, вам этого не нужно, но обычным людям нужна еда. Ты не мог бы приказать, чтобы мне принесли поесть?

Она помедлила.

— И выпить. Чего-нибудь покрепче.

— Хорошо.

Дверь затворилась.

Снаружи была уже полная темнота — здесь, в первом из местных помещений, было окно. Высокое, узкое, как бойница. Но в комнате горели кристаллы, и оттого в ней было светло. В остальнм — обычная комната... вроде гондорских. Кровать под грубоватым покрывалом, стол, стулья...

Вскоре дверь приоткрылась. А на пороге стоял ее давний знакомый — Эгленн. Все как тогда, только сейчас одежда у него была явно чище, и в руках был поднос, уставленный едой. А на подносе — кувшин.

— Ты просила поесть, я принес, — спокойно сказал он.

Она сама от себя не ожидала, что так обрадуется, увидев здесь знакомое лицо.

— Спасибо, — отозвалась она, невольно улыбнувшись. — Ну, скажу я тебе, у вас тут... Я, конечно, предполагала, и знала, и читала, но чтоб такое... Ох.

— Ты ешь, — он поставил поднос на стол, открыл крышку в одной из посудин — ну точно, самая обычная картошка с мясом. Как и в Рохане, — Насчет, как ты просила, покрепче... Вот, — он сам налил из кувшина вино в черный стеклянный кубок, стоявший на столе. — Только вначале поешь все-таки, а то захмелеешь слишком.

— Я знаю, — она засмеялась. — Ты думаешь, я какая-то неженка, раз из рода конунга? Да мы с братом такое вытворяли...

Она налегла на еду, — и вправду проголодалась. Наконец взяла кубок, несколько мгновений смотрела на отражение огня светильников... выпила.

— У вас... странно, — глаза её словно переняли блеск кристаллов. — Интересно, в Ангамандо было так же?

— Ничто не может повторяться неизменным, — ответил Эгленн. — Как тебе вино? Это мы еще давно переняли — от наугрим... в светлых землях такого не делают.

— Необычно, — кивнула она и приложилась ещё. — Как там это было...

Терпкое в чаше вино — далеко до утра,

Лютня и флейта сплетают узоры мелодий...

Но неизбежно мы снова в дорогу уходим

И расстаемся — быть может, навеки: пора

Вслед за ветром.

Времени шаг — как шорох песочных часов:

Чашу прощанья наполним вином скитаний,

Выпьем за встречу в рассветный час расставаний

Это — Дорога; извечный и горький Зов -

Вслед за ветром

— Это ты где разыскала? — с интересом спросил Эгленн. — Не слыхал пока еще.

— А у нас, — она махнула рукой куда-то в сторону, особо не надеясь, что Эдорас действительно там. — Там ещё много чего есть...

— Что интересно, стихи о музыке и дороге есть у всех народов, — заметил Эгленн. — Что в Рохане складывают, что в Гондоре, что в Умбаре... по-разному, конечно, но чувства близки.

— Ну... наверное. Это вообще довольно древняя песня. Я их много знаю...

Она снова приложилась к кубку, посмотрела.

— Сидеть мне здесь, я чувствую, долго. Если песни не вспоминать, и вовсе от скуки помереть можно...

— У тебя хватило ума, тоже, явиться. Твои-то не поймут, думаешь, куда ты отправилась? И что теперь делать с тобой? Обратно вернешься — не поверят, что тебя просто так отпустили. Будут злоумышление искать.

— Арагорн знает, — коротко сказала она. — И ничего искать не будет.

Подалась вперёд.

— Послушай... Неужели он будет убивать женщин и детей?

— Не будет, — задумчиво произнес Эгленн. — Бессмысленно и гнусно. Но много ли проку, если они останутся живы, а их мужья, братья, отцы погибнут на войне?

— Я не могу отвечать за них, — с тоской сказала Йовин. — Как было бы лучше, если б миром правили женщины, которые знают, чего стоит жизнь... Знаешь, я там находила... ну, там, дома... Это древняя песня. Так страшно...

Растоптали эхо копыта коней,

В землю сталью подков втоптали крик;

Рассыпалось небо золою дней,

А на черных камнях умирала Ночь,

И белел луны искаженный лик

Над кровавым пиром недобрых гостей,

И стоял средь развалин один — Ученик:

Нет живых — а мертвым уже не помочь...

— Не надо, — резко произнес Эгленн, встал и отошел к окну. — Глупая девчонка, Йовин... Это наша песня. Не надо. Не трогай — _это_. Лучше подумай — что теперь прикажешь нам делать: посмотри сама! Как обуздать вас, не пролив ни одной капли крови — потому что иначе не будет смысла в том милосердии, о котором ты просила. Нас все равно проклянут.

— А вы... вы это можете? — она испуганно нырнула было за кубок, как будто за ним можно было спрятаться. — Да нет, я думаю — можете, ведь такая мощь может не только разрушать... Или я неправа?

— Разрушать — ума много не надо, — Эгленн так и не повернулся, смотрел в озаренную сполохами темноту. — Превратить всю землю до Моря в выжженную пустыню — теперь дело только лишь воли. Но много ли проку потом — воцариться на голой пустыне?

— Он ведь не человек, — осторожно сказала Йовин. — Если бы он был человеком, то я бы с тобой согласилась, потому что править в пустыне некем. Но много ли проку править рабами, без собственной воли, править чудовищами, — теми же орками? Править теми, кто наделён собственным разумом, кто может быть не согласен с тобой, кто в чём-то, быть может, даже и превосходит тебя, — вот это интересно. Но это если ты действительно мудрый правитель.

— Вам, Йовин, предстоит увидеть все своими глазами — рабство мы принесем или не рабство, — Эгленн повернулся, снова сел за стол, плеснул вина и себе. — Один хороший выход, к счастью, есть. Тоже мерзкий, конечно, но все же лучше, чем смерть. Надо же, даже название такое же. Минас-Тирит — и тогда был тоже...

Она нахмурилась, припоминая.

— Заклятье Ужаса? Тол-Сирион? Ох... Да если он просто явится туда, ужаса будет достаточно... А он правда с крыльями?

— Правда, правда, — насмешливо проговорил Эгленн. — У нас тут много всяких разных, летучих... не пешком же на такую высоту бегать, сама только представь.

— Да я уж вижу, — она налила себе ещё. — Ты-то сам как к нему на службу попал?

— Да так, — Эгленн пожал плечами. — Тут много таких... кто издавна. Это у вас только живут коротко, кто всего боится.

— Ну и не от этого, — обиженно сказала Йовин. — Что значит — кто всего боится? Просто у людей век такой короткий, даже у самых смелых. Вот дунаданы, они, конечно, да, они долго живут. Но на то они и дунаданы. Да сколько бы у меня ни было смелости, что хватило даже на то, чтобы сюда заявиться, пред светлы очи Саурона, — она невольно вздрогнула, — а всё равно моего века от этого не прибавится.

— Ты ведь не примешь Изменение, — довольно равнодушно ответил Эгленн. — Вот и останешься однодневкой. Как и твои дунаданы, впрочем... воспитанники нолдор, чего от них ждать...

— Какое такое Изменение? — удивилась Йовин. Она уже захмелела и радовалась тому, что её куда-то несёт, несёт... и что можно просто плыть по течению этого разговора и почти ни о чём не думать. — Ну-ка расскажи.

— Наверняка думала — почему у нас везде так темно, нигде света нет, как они тут ходят, что в стены не втыкаются. Думала ведь, признайся?

— Думала, — кивнула Йовин. — И не только об этом. О том, почему эти ваши назгулы такие, какие они есть. Почему ваши воины так мало между собой разговаривают. Много чего думала.

— Вот то-то и оно. Это для тебя, Йовин, у нас темно. А для наших — вполне нормально. Нет, конечно, не так, как было бы средь бела дня, но — примерно как в сумерках для тебя. Говорят вслух мало — потому что говорят мыслью. А назгулы... ну, это отдельная песня. Назгулы на прочих не похожи, и мало кому такой путь будет по силам.

Йовин пожала плечами.

— Проще было бы нормальные окна сделать. А говорить мыслями — это оно удобно, конечно...

— Это крепость, Йовин. Крепость, понимаешь? Здесь не живут. Почти. В жилищах-то конечно... кому ж понравится в темноте сидеть. Дневной свет всем нужен...

— Изменение, — напомнила Йовин. — Как это и что это такое?

— Это собирательное название, — Эгленн стащил с одного из блюд кусок мяса. — Во-первых, ряд изменений, подобных тому, что я уже описал. Во-вторых, изменения более важные... затрагивающие связь между фэа и хроа. Между душой — и телом. Те, что позволяют удлинить жизнь, в частности. У вас, людей, к счастью, изначально свободная душа... а вот с квенди сложнее. Им ведь как: если погибнут — Чертоги Намо, и либо перерождение и забвение, или вечное — до конца Арты — заточение. Не слишком приятная будущность, согласись. А мы давно уже научились давать фэа свободу — даже и фэар эльдар. Были среди нолдор те, кто это принимали, не желая попасть под Проклятье Намо.

Йовин обнаружила, что её кубок снова пуст, налила ещё. Подумалось: если бы Теоден узнал, что она в Барад-Дуре пьёт такое... как бы помягче сказать... да ещё и разговаривает с кем-то из "тёмных" не как с врагом... впрочем, последнее он бы одобрил, потому что, выходит, только таким способом и можно хоть что-то узнать, пытки куда менее эффективны... По крайней мере, она могла голову дать на отсечение, что того, что она услышала сейчас, никто из своих не знает.

— Послушай, Эгленн, я так понимаю, ты тоже проходил это... Изменение. Это как — больно?

Он почему-то улыбнулся.

— Нет, конечно. С чего бы? Или ты думаешь, как в том знаменитом тексте — "пытками и черным чародейством"? Не смеши...

— Ну... я же не знаю, — сказала Йовин. — А там было написано: "никто точно не знает, но говорят, что..." Вот ты проходил, ты знаешь, как это. Интересно было бы послушать... И ещё — интересно было бы понять, почему ты говоришь — "у _вас_, людей". Ты что — не человек?

— Как бы тебе сказать, — он улыбнулся. — А ты сама как думаешь?

— Никак, — честно призналась она. — Если бы ты так вдруг не сказал, — как будто это для тебя само собой разумеется, что мы, люди, это одно, а ты — другое, я бы и не подумала, что ты не человек.

— Человек, — проговорил Эгленн, но в голосе его угадывалось какое-то едва заметное усилие. — Хотя, конечно, и не такой, как большинство... Впрочем, у вас ведь, кажется, знают, что Владыке Тьмы простые люди не служат.

— Говорят, назгулы были принцами, — согласилась Йовин и покачнулась. — Ой. Ты, наверное, тоже был принцем?

— Нет. А назгулы — кто кем. Кто принцем, а кто и вовсе без роду-племени. Какая разница?.. Берен, великий герой, тоже был никем...

— Разницы никакой, наверное... А почему ты Берена героем называешь? Он же для вас вроде как не должен героем быть, а совсем наоборот...

Она заметила, что стенки почему-то начинают кружиться.

— Вот чем хорошо такое крепкое пить, так сразу страх исчезает... и тревога... и начинаешь верить, что всё будет хорошо... Ох. Вот только просыпаться наутро плохо... Ещё и потому, что сразу всё навалится.

— Я ведь не зря говорил — вначале съешь все... — Эгленн взглянул на нее с беспокойством. — Ладно, не бойся: если что, вылечим. Не у одной тебя похмелье бывает. Думаю, завтра он сообщит тебе свое решение... Как он тебе, кстати?

— Интересно, но жутковато, — честно сказала Йовин. — Совсем какое-то _иное_ существо... И как вы с ним общаетесь?

— Владыкам нужно подчиняться, общаться с государями дозволено лишь избранным, — со смехом сказал Эгленн. — Разве не так?

— А что ты смеёшься? У нас оно так, да. Забыл, как до меня добирался?

— Еще бы забыть. Помню. Не слишком приветливы твои роханцы, едва не пристрелили — за черную одежду... Впрочем, не они виноваты — время такое. Тебя и саму не слишком приветливо встретили, знаю. А знаешь, сколько было у нас попыток вот так — пробраться сюда? С понятной тебе целью? Искатели подвигов... Либо отчаявшиеся безумцы, либо, тоже бывает, подростки, а то еще — одно и другое сразу: не приведи Небо, если у мальчишки все родичи погибли на войне, в дружину не берут, а жажда мести жжет руки и сердце...

Йовин резко отвернулась.

— Вот я и говорю — лучше бы миром правили женщины. Если ты знаешь, как тяжко — создать жизнь, ты не допустишь, чтобы её уничтожали.

— У тебя есть возможность быть причастной к этому, — напомнил Эгленн. — Владыка будет рад видеть тебя своей наместницей.

— Замечательно, — усмехнулась Йовин. — А как же Теоден? А Йомер? У нас, знаешь ли, право _наследования_ престола. Он собирается убить их?

— Если они не захотят подчиниться, и будут призывать свой народ к оружию против нас — возможно, — жестко сказал Эгленн. — А ты полагаешь, что он должен уговаривать их — за кружкой вина? Поверь, Йовин, это бесполезно.

Йовин закрыла глаза. Этот странный человек, Эгленн... как-то так получилось, что до сих пор все слова его подтверждались. Надо попробовать подумать... хотя для этого не надо было столько пить, это правда... Заклятье Ужаса, как на Тол-Сирионе, — и выигранная война без единой капли крови, хорошо... А дальше? Дальше — он может диктовать свои условия кому угодно, даже Элронду... наверное. Народ своими глазами увидит, что воевать тут бесполезно, и сам, добровольно пошёл бы не за теми, кто призывает к войне, а за ней, кто хочет мира, тогда не надо было бы никого убивать... если бы. Если бы можно было поверить в эту жизнь без войн, в то, что говорить с тёмными можно вот так, как сейчас...

— Самое трудное — после, Йовин, — Эгленн смотрел на нее, она ощущала этот взгляд даже сквозь закрытые веки. — После того, что они пережили, после того, что им всем предстоит, после ужаса, после отчаяния и обреченности — признать себя побежденными, вернуться — в том же страхе, в неизвестности будущего перед лицом коварного врага, в сознании своей полной беспомощности, в унижении — и жить, подчиняясь воле того, против кого выходили с мечами. Пусть не во всем, конечно. Дела вашей страны — ваши дела, нас они не касаются. Но во многом нам все же придется диктовать свои условия. Это неизбежно...

Йовин встряхнулась и взглянула на него в упор.

— Я должна быть с моим народом, Эгленн. Что бы ему ни предстояло.

— Будешь, Йовин, будешь. Как бы то ни было, держать тебя здесь насильно никто не станет. Кстати... ты ведь не была вроде бы раньше в Гондоре?

— Нет, не приходилось... Послушай. Ты сказал — наместницей. Но много ли будет проку, если меня возненавидит мой народ — как ставленницу Мордора? Они сметут меня и выберут того, кто им будет по нраву. Если вы и вправду хотите мира, то утверждать свою власть вот так, силой ставя своих людей, — бессмысленно. Я могу взять власть, — она усмехнулась, — я готовилась к тому, что мне, может быть, придётся это сделать, но править сквозь ненависть — это ненадолго, поверь.

— Правит не всегда тот, кто сидит на троне и носит княжеский венец, — пожал плечами Эгленн. — Посмотрим. Быть может, удастся договориться и с Йомером... в Теодена я не слишком верю, признаться. Так я вот почему спросил тебя о Гондоре: мне стало интересно, как к вам попали наши песни. Да еще такие старинные, из тех времен, что вы зовете предначальными...

— О, по-разному... Есть книги, — кто-то переписывал с более древних, а уж откуда что взялось, теперь и не найти... а что-то попало от перианов Ирисной Низины. Давно тоже было, теперь и народец-то этот исчез. Самые страшные от них... не знаю уж, почему их тянет такие сочинять.

— Сочинять? — усмехнулся Эгленн. — Да ведь перианы и сейчас живут в своей стране — в Шире. Вот откуда, значит... ну что ж, немудрено. Они сами утеряли почти все эти хроники, а у вас, значит, сохранилось...

— Ишь ты, — Йовин улыбнулась. — А мы думали, перианы сгинули навеки, как и многое в нашем мире... Думали, что от них остались только эти песни, да и то многие полагают, что этот народ — сказка...

Она поднялась, подошла к окну.

— Значит, говоришь, завтра...

— Он не убьет их, — Эгленн подошел следом, встал чуть позади — так, что в стекле окна (ровном, идеальном, даже в Гондоре таких не было...) возникло его отражение. — Не бойся, Йовин.

— Я верю твоему слову, — тихо сказала она и обернулась, встретилась с его тёмно-зелёными глазами. — Но ты поймёшь меня, если я скажу, что эта ночь для меня станет самой длинной и тяжкой за всю мою жизнь...

— Хочешь, помогу заснуть? пройдет быстро...

В её взгляде на миг метнулся страх, который она тут же спрятала за длинными ресницами.

— Что ж... наверное, это было бы лучше всего. Терпеть не могу ждать.

— Ложись, — он откинул покрывало с кровати. — Только разденься сначала. Можешь меня не стесняться, знаешь, сколько я женщин повидал на своем веку... и раздетых тоже. Не в дорожной же куртке тебе спать.

Йовин смущённо засмеялась. Вот этого Теоден бы точно не одобрил. Скинула куртку, стянула сапоги, штаны... осталась в рубашке и быстро нырнула под покрывало.

Эгленн сел рядом, улыбнулся, положил ладонь ей на лоб.

Холодная... не такая, конечно, как у назгула, но все равно — очень холодная. Хотя сейчас это было скорее приятно. Слегка закружилась голова, и все вокруг начало уплывать в сонную глубину. Где-то в высоте загорелись звезды — прямо сквозь стены крепости. Пели, танцевали, сплетались хороводами, и звучала музыка, ясная и печальная, и настолько красивая, что на глаза наворачивались слезы. Исчезло время.

А потом вдруг Йовин обнаружила, что смотрит в низкий потолок. А за окном — день. Если это можно было так назвать, конечно. Здешний день более напоминал сумерки.

Сначала мысли плавали, — интересно, что это за комната, как она сюда попала... а потом словно что-то щёлкнуло, и всё вспомнилось вмиг.

Барад-Дур.

Она резко села.

На стуле рядом лежала ее одежда — аккуратно сложенная. На столе уже стоял завтрак: нарезанные овощи, хлеб, кружка с чем-то горячим — шел пар... Похоже, кто-то позаботился. Эгленн, наверное, кому же еще!

Она улыбнулась, — приятно, да... Но мысли тут же переехали туда, в Гондор, где люди собирались в последний безнадёжный бой.

Нет.

А ведь между их верой в то, что они все погибнут, и её — в то, что крови не будет, — только одно, только одно слово, и тёмно-зелёные глаза, в которые как будто заглянула Вечность... Посланником был. Интересно, кто же он при Сауроне? Советник, наверное...

В комнату постучали.

Йовин встрепенулась, поспешно натянула одежду.

— Да?

Дверь открылась — на пороге стоял один из здешних черных воинов. Не Эгленн, увы, нет... Он поклонился и произнес:

— Владыка Мордора призывает тебя, госпожа Йовин, чтобы передать свою волю. Готова ли ты?

Она машинально поправила волосы, выпрямилась.

— Да, готова.

— Тогда идем.

Путь она не запомнила бы и в этот раз. Но вот — знакомая анфилада мрачных галерей, знакомый тронный зал... Пустой. Прямо на ее глазах над троном взметнулся черный вихрь — и соткался в подобие человеческой фигуры.

— Подойди, — на этот раз Саурон даже говорил не по-человечески — звучало, казалось, все пространство зала.

Медленно — она сама не могла понять, почему, — она пошла вперёд. Что-то будет... Какой же он огромный, этот зал, у них в Эдорасе, конечно, тоже дворец, но какой-то... жилой, что ли, а здесь...

— Твоя просьба будет исполнена, — прозвучало вокруг. — Я клянусь, что никто из моих воинов не поднимет меча против беженцев Рохана. Ты довольна?

— Да. Очень. Благодарю тебя.

Она замолчала. Надо полагать, это не всё... но не стоит отвечать, пока тебя не спросили. Спросит — ответим...

— Ты можешь возвратиться к своему народу — или оставаться здесь столько времени, сколько пожелаешь. Но если ты выберешь первое — я попрошу тебя доставить в Гондор мое послание.

Йовин задумалась. Остаться, потом вернуться к своим, когда всё уже закончится, возникнуть, словно из ниоткуда... будут вопросы, на которые будет страшно трудно отвечать, а не отвечать ещё трудней. Вернуться сейчас, взять письмо означает открыть, где она была. Впрочем... Впрочем, Арагорн это знает и так.

— Я вернусь сейчас и возьму твоё послание.

— Хорошо. Вот оно, — он протянул ей запечатанный свиток — тоже черный, во всяком случае, в свернутом виде. — Это — предложение о мире между мною и Гондором. Не разворачивай свиток в пути. А теперь иди. Тебя проводят и доставят в Осгилиат.

Она склонила голову — чётко, как воин, — и пошла к выходу из зала. Не разворачивай, ишь ты... мог бы и не говорить, право слово. Если это не мне, то какое моё дело?

За дверьми ее встретил Эгленн. Спросил сразу, без обиняков:

— Ну что? Возвращаешься, конечно же?

— Возвращаюсь, — кивнула Йовин. — Нет смысла тянуть.

— Ладно. Пойдем, провожу... мы уже знали, что ты решишь, нетрудно догадаться. Тебя ждут. Что ответят вожди Гондора, тоже понятно...

Он первым пошел вперед.

Она зашагала следом. Всё правильно, они должны были всё просчитать, как же иначе... опыт многих и многих военных веков. Подумалось: а обратно — тоже на той крылатой твари?

— Может, хочешь на коне? — спросил Эгленн, не останавливаясь. — На крылатом коне. Привычнее будет, должно быть.

Мысли читает, наконец поняла Йовин. Ну что ж теперь с ним делать...

— Летать — не привычнее, — улыбнулась она. — А так — да, конечно.

На верхней площадке их ждал конь. Черный красавец... оседланный, с умным взглядом.

— Он сам знает, куда лететь, — Эгленн потрепал коня по гриве. — Тебе остается только быть всадницей. В Осгилиате тебя встретят... только смотри осторожнее, чтобы на обратном пути в город свои не подстрелили. Могут и не узнать, мало ли что.

— Я на нём только до Осгилиата, — глаза Йовин загорелись, она ловко и привычно взлетела в седло. — А там меня мой должен ждать... Заждался уже. Проберусь, не впервой.

Она взглянула туда, вперёд, на горы... и вдруг поняла, что это — всё. Обернулась.

— Что ж, Эгленн. Прощай... и — спасибо.

— Не прощайся, — ответил он. — Увидимся еще не раз, наверняка. Удачи тебе. Лети.

Она натянула поводья, коснулась шеи коня, и тот прянул в воздух.

Пробираться в Минас-Тирит тайком было сложно. В конец концов она просто пошла на дозорных, — рассмотрела своих, роханских, те узнали, а дальше было просто. И — долгий путь с расспросами по дороге: где Арагорн, где же?

Наконец путь был окончен, распахнулась дверь.

— Арагорн. Я вернулась.

— Я тебя ждал, — он повернулся к ней. — Надеялся, что ты все же вернешься. В отличие от Теодена... Ну что? Удалось тебе хоть чего-нибудь добиться?

— Смотря что для тебя означает — добиться. Саурон дал клятву не поднимать меча против тех, за кого я просила, — против беженцев Рохана... Но больше я говорила не с ним, а с этим... так и не поняла, кто он там. Эгленн. Вот тут мне сказали многое, очень многое... И ещё у меня есть послание к вождям Гондора, которое я бы хотела отдать не Денетору, а тебе. Поскольку ты, как наследник Исилдура, имеешь больше прав именоваться вождём — и не только Гондора, а и других людских земель, где помнят, что такое дунаданы. Вот оно.

Йовин протянула ему свиток.

— Ладно, посмотрим, — Арагорн принял свиток, развернул, пробежал глазами. Вздохнул, положил его на стол.

— Я, конечно, передам все это Денетору и прочим вождям... но, говоря честно, я подозревал о таком. Безнадежно — не пойдет Денетор на мир. И тем более — на вассалитет. На мир я пошел бы. Но если я заявлю это во всеуслышание — боюсь, для меня тем все и кончится.

Йовин посмотрела на него как-то странно.

— Я тоже согласилась на мир. Не на вассалитет. Правда, я говорила не с Сауроном, — с Эгленном...

— Он... — Арагорн запнулся. — Он его советник. Он передаст твои слова Саурону. Ладно. Нужно передать эти новости Денетору... Идем.

...Йовин не хотела признаваться даже самой себе, как страшно не хочется ей идти на этот совет. Посмотрела на Арагорна — похоже, его одолевали те же мысли. Ну что ж...

Высокий зал казался пустынным, несмотря на то, что в тронной его части, рядом с креслом, где сейчас сидел Денетор, было довольно много народа. Военачальники Гондора, младший сын Денетора Фарамир, конунг Теоден, Йомер, Олорин... дожидались, похоже, только Арагорна. И, когда они с Йовин вошли и приблизились — все взгляды обратились на них. Денетор поднял тяжелый усталый взгляд.

— Ты все же вернулась из-под Завесы Тьмы, — произнес он, глядя на Йовин. — Вернулась живой. Почему он отпустил тебя?.. Что он замыслил теперь?..

Йовин на миг смутилась: не ожидала, что вот так, сразу.

— Об этом следует спрашивать не у меня, а у него, я думаю... Я привезла послание и передала его Арагорну, как нашему вождю и наследнику Исилдура. В этом послании он предлагает мир. Может быть, меня отпустили в знак того же.

— Мир! — видно было, что Денетор едва сдержал гнев. — Мир — стать его рабами, признать его господином над нами, не так ли? Арагорн!

Денетор протянул руку, и Арагорн вложил в нее черный свиток. Наместник развернул его, пробежал глазами — и вдруг отбросил с нервным смехом.

— Так и знал, — повторил он. — Так и знал. Сложите оружие, признайте себя моими подданными, покоритесь моей власти, сдайте мне ваши страны — и я великодушно пощажу вас.

— Что же, Наместник, — негромко сказал Гэндальф. — Твой ответ — нет, быть войне?

— Лучше погибнуть в бою, сохранив свободу и доблесть, чем стать рабами, утратить самих себя и остаток жизни провести, ползая перед ним на коленях, и глядя бессильно, как мрак заполняет земли, бывшие когда-то свободными, — Денетор медленно перевел на Гэндальфа взгляд. — И народ Гондора согласен со мною. А ты, Олорин, считаешь иначе?

— Нет, почему же, — сказал Гэндальф. — Я считаю, что свобода стоит того, чтобы драться за неё даже тогда, когда всё кажется безнадёжным.

— Верно ли, Митрандир, что балроги, великое древнее лихо, снова вышли на свет? — Денетор не отводил от Олорина взгляда.

— Верно, — кивнул Гэндальф. — Верно. Когда владыки эльдар Артанис и Элронд, не вняв моему совету, всё же согласились пойти на союз с Саруманом и заманить Саурона в ловушку в Изенгард, там была великая битва, в которой участвовали и балроги, и духи льда. Сейчас балроги выжгли орков Сарумана, как палую листву, и снова ушли под землю, в пещеры Мглистого. Только, думаю, теперь они уже не будут спать.

— Крылатые твари — назгулы. Балроги. Что можем мы противопоставить всему этому? — Денетор вздохнул. — Я хочу выслушать, что скажет каждый из вас.

— Позвольте мне начать, — сказал Гэндальф, и не видно было, что этими словами он спрашивает разрешения. — Первое, что я хотел бы, — это ответить на твой вопрос, Денетор. Противопоставить — ничего. Элронд и Артанис, с эльфийскими Кольцами, Саруман со своей мощью майа Валинора потерпели поражение. Мы можем дождаться дружин эльдар, можем соединёнными силами пойти на штурм Мордора, чтоб положить там множество наших воинов. И это — всё, на что способен сейчас Светлый Совет. Всё, если пытаться действовать силой.

— Что же предлагаешь ты? Пойти на союз с Врагом?

Гэндальф усмехнулся.

— На союз — нет. Но я бы пошёл на переговоры. Думаю, все согласятся со мной в том, что очевидно: если бы нас хотели уничтожить, то это было бы уже сделано. А раз этого нет, раз с нами пытаются разговаривать, — да, согласен, не самый лучший способ вести беседу, занеся над головой меч... Так вот. Раз с нами всё же пытаются разговаривать, значит, можно и ответить. И в качестве того, кто будет говорить с ним от имени нас всех, пойду я.

— Конечно, он пытается говорить — ведь ему нужны покорные рабы, а не пустынная земля до горизонта! — Денетор расхохотался. — Олорин, ты надеешься смягчить условия, на которых он оставит нам жизнь? Скажи уж прямо: это — единственное, на что мы можем рассчитывать.

— Пожалуй, что так, Денетор. Итак, я отправляюсь.

Гэндальф встал.

— Не стоит терять время.

— Идите, — велел Денетор. — Идите все. Ничего нового мы не узнали.

И он первым поднялся и прошел к выходу из зала — по прежнему величественный и гордый, и только Олорин понимал, чего ему это стоит.

Гэндальф подошёл к Арагорну и Йовин.

— Как и следовало ожидать, — задумчиво сказал он. — Как и следовало. Надеюсь, мне удастся отговорить его от дурацкой идеи сделать всех своими вассалами. В этом он неправ.

— Олорин, — заговорил Арагорн. — Мы с тобой понимаем друг друга. Он никогда не допустит, чтобы мы, какую бы степень свободы ни сохранили, имели возможность вооружаться против него. Я не имею в виду именно нас — а все множество людей Гондора и Рохана. А ведь так будет, ты знаешь. Во всяком случае, здесь, в Гондоре — будет непременно, если оставить свободу полностью распоряжаться своими делами. Называть можно как угодно: вассалитет, или как-то иначе — суть от этого не изменится. Оставь полную свободу — и то тут, то там начнут возникать и разгораться очаги ненависти против него. Потому думается мне — о чем бы ты с ним не договорился, Гондору ты свободы не выторгуешь.

— Ну хорошо, давайте все пойдём и поляжем костьми у Врат Мордора, — невозмутимо отозвался Гэндальф. — Кому от этого станет легче?

— За это я и не ратую, — отозвался Арагорн. — Я лишь к тому, чтобы ты не обольщался... сам знаешь, чем. Как бы то ни было — мы остаемся врагами. И не наши отношения делают нас врагами, а все то, что за нами стоит. Многовековая ненависть, живущая в душах людей. Память войн, потерь, страданий, которую не вытравишь ни за год, ни за столетие...

— Ну так надо хотя бы начать, — заметил Гэндальф и зашагал к выходу.

— Куда же нам еще деваться, — проговорил ему вслед Арагорн.

Олорин ушел в Мордор...

И вот — без предупреждения. Той же ночью из-за черных гор пополз мрак. Низкий, клубящийся, стелющийся почти по земле, с проблесками молний. И следом, под покровом этой темноты, из Мордора, от Минас-Моргула, пошли войска. Не орки: все были люди, черные воины. Из Минас-Тирита все вплоть до ленты Андуина и дальше просматривалось, как на ладони — было видно, что войско это таково, что у всего Гондора, и у эльдар, вместе взятых, не хватит сил, чтобы с ним справиться. Но — ни осадных башен, ни чудовищ-троллей... которые, как знали в Гондоре, Мордор часто использовал. Только люди. Всадники на черных конях, и пешие тоже. Как войско переправилось через Андуин — осталось непонятным: но лента огромной реки войско не задержала ни на миг. И вот — молнии в нависшем мраке, окружившем город со всех сторон, и девятка улаири на своих крылатых тварях кружила над стенами города, и было некуда деться от страха, который исходил от них.

А потом войско остановилось на отдалении — не подходя к Вратам Минас-Тирита. И воины на стенах Минас-Тирита увидели, как от войска отделился всадник — один-единственный — и направился к Вратам.

Они все стояли на стенах — Арагорн, сыновья Денетора, роханцы. Арагорн присмотрелся... Йовин вопросительно посмотрела на него, тот кивнул, — да, точно, это он, больше некому.

Воины неподалёку натянули луки и взяли Эгленна на прицел.

Всадник знал, что на него смотрят. Остановился перед Вратами. И заговорил, громко и отчетливо, так, что слышно его было, казалось, во всем городе.

— Мое имя — Эгленн. Я глашатай Саурона, и принес вам, люди Гондора, его волю. В последний раз мы призываем вас. Вы видите сами — борьба с Владыкой Мордора бессмысленна. Сложите оружие, и мы обещаем — все вы останетесь живы. Иначе — ваш город будет захвачен еще до рассвета.

Денетор коротко рубанул рукой воздух, и Йовин в ужасе сжала руки: со стен в Эгленна, словно стая оголодавших до крови птиц, полетели стрелы.

Тот вскинул руку повелительным жестом — и стрелы изменили направление, ни одна из них не попала в цель. А следом все небо разорвала зеленоватая вспышка молнии, на миг озарив равнину мертвенным светом, и завеса тьмы, окружавшая город, начала смыкаться — медленно, но неотвратимо, наполняя душу ужасом, от которого не было спасения.

Черные войска стояли, не двигаясь. Ждали. И стало ясно, что не силой мечей будет захвачен город. Иной, куда более страшной — темной, колдовской, непонятной...

Ужас сковывал, подавлял, — Йовин видела, как искажались в страхе лица самых бесстрашных воинов... Кто-то пытался бороться с этим, — отворились ворота, наружу вылетело несколько всадников в безумной самоубийственной атаке, помчались туда, в сторону тёмного воинства.

Войско стояло недвижно. Йовин увидела, как коней словно что-то резко остановило — всадники слетели с них, упали оземь, как черные воины быстро, слаженно и четко подняли упавших, перекинули через своих коней — а гондорцы почему-то не сопротивлялись вовсе — и умчались куда-то в сторону.

А тем временем завеса тьмы сомкнулась над Минас-Тиритом — и поползла вниз, вязкая, клубящаяся. Со стен нижнего яруса, где оставалась Йовин, было видно — вот верхний ярус города скрылся под нею — во тьме исчезли огни факелов на стенах, скрылись в ней белые стены. Вот — следующий ярус... А облако все ползло и ползло вниз, неотвратимое, как лавина. А ведь там, в этих ярусах, были гарнизоны, там были воины, ждали часа, когда придется защищать город от ворвавшихся врагов... И самое страшное — Йовин вдруг осознала — тишина. Полная тишина. В тех ярусах никто не кричал, ни звука не доносилось оттуда.

Облако уже скрыло большую часть города.

Оставалось только стоять, смотреть на это... и ждать. Денетор вдруг повернулся к ним — к Арагорну — бледный, как смерть.

— Арагорн. Нам конец. И знай — Митрандир нас предал.

В следующий миг — Йовин не успела даже охнуть, — перед глазами мелькнул его клинок, и он сам, своей рукой нанёс себе удар чуть ниже шеи. Наместник медленно осел на землю возле стены, глаза стремительно стекленели.

Арагорн подхватил его — и опустил на землю.

— Что же ты сделал... — прошептал. Перевел взгляд на Йовин — счастье еще, что Боромира не было рядом, он не увидел самоубийства своего отца. Не хотел жить. Не сможет. А ведь Эгленн сумел бы его исцелить... Нет. Его душа не захочет вернуться...

Облако было уже совсем рядом, и верно — в нем стихали все звуки, все голоса, команды, отчаянные приказы, долетавшие сверху... ничего. Вот уже совсем рядом. Какая-то сотня шагов. И бежать — некуда. Разве что броситься со стены. Ближе. Ближе... какие-то тени клубятся в наползающем мраке...

Йовин было страшно. Она не боялась крови, но смерть — так близко, в двух шагах... Казалось, сам воздух вмиг изменился, стал густым, давящим, и трудно дышать, и хочется избавиться от всего этого, как угодно... Она поняла, что стоит, прижавшись к стене. Выпрямилась. Сделала шаг, другой... никогда ещё это не было так тяжело — просто идти.

И она пошла туда — прямо в чёрное облако. Избавиться. Скорей бы...

Можно было и не идти. Еще минута — и облако закрыло их всех. Йовин шагнула в него первая — и тут же поняла, о чем говорил Эгленн там, пару дней назад.

На нее мигом обрушилась слабость. Страшная слабость, такая, что она тут же упала, не в силах устоять на ногах. Не поднять руку, не пошевелиться... впрочем, нет: пошевелиться можно, наверное, можно и говорить, но с трудом. И дышать тяжело. Трудно. Как будто она зависла на границе между жизнью и смертью. Сплошная вязкая тьма кругом, словно в Чертогах Мандоса...

Вот, значит, что... они возьмут город — не потеряв ни одного своего воина.

А облако тьмы тем временем накрыло весь город. Накрыло, и сползло с белых стен, и остановилось — в каких-нибудь десяти шагах от замершего у Ворот всадника — Эгленна.

Следом в облако вонзились назгулы — вся девятка. И не прошло и нескольких минут, как врата Минас-Тирита распахнулись.

Эгленн отъехал в сторону, освобождая путь. И черные воины, так же спокойно, как раньше, словно механизмы, а не живые существа, пошли в эти ворота.

Арагорн, навалившись на стену, смотрел вниз. Надо было как-то помочь Йовин, хоть что-то сделать... Он страшным усилием воли заставил себя встать, подойти. Чуть не упал рядом... удержался. Медленно, до жути медленно... как будто растягивается само время... Поднял её с земли и повёл вниз, — туда, к воротам. Наружу.

Мимо них шли черные воины. Никто не остановил их, никто не задержал. Только несколько взглядов — и все. Они беспрепятственно дошли до ворот; черные сторонились, пропуская их — и шли дальше. В город.

Эгленн стоял у ворот, чуть в стороне, уже спешившись. Ждал. И, как только они покинули облако — силы вернулись.

Йовин подняла голову, вздохнула — казалось, сам воздух вдруг стал другим, свежая, будящая волна... она обнаружила, что её ведут чьи-то руки, держат — крепко. Попробовала высвободиться, — её отпустили, и она сразу же споткнулась. Её подхватили.

— Держись, — сказал Арагорн. — Уже всё.

Йовин обернулась, — равнина, простор...

Простор. И черное воинство, и облака мрака над ним.

Откуда-то появилось знакомое лицо — Эгленн. Подхватил ее, помог сесть на землю.

— Еще не все, Арагорн. Все только начинается. Самое трудное впереди.

— Денетор мёртв, — коротко сказал Арагорн. — Теперь будет либо новый Наместник — скорее всего, Боромир, — либо я заявлю права на престол и стану Королём.

— Кто бы ни был — ему придется принять наши условия. Придется. И этот разговор произойдет совсем скоро, Арагорн, — Эгленн поднял голову — и посмотрел туда, наверх, где под облаком мрака лежали городские стены. — Что думаешь ты — Боромир проклянет нас и откажется повиноваться?

— Насколько я его знаю, да, — Арагорн с тревогой посмотрел на Йовин. — Отойдём-ка.

Эгленн кивнул, и они отошли в сторону — Йовин поняла, что те хотят поговорить наедине. Даже звать не стала. Только одно недоумение оставалось: значит, они знакомы...

— Мне не удержать тех, кто жаждет мести, а править сквозь такое сопротивление — не выйдет, бесполезно. Если я стану королём и дам тебе вассальную клятву, это будет не царствование, а одно название. По-моему, — он посмотрел вдаль, — все эти истории с титулом, с наследованием престола сейчас на глазах становятся пустым звуком. Я вижу, ты не хочешь крови, — так вот, мой совет. Пусть их вождём будет Боромир. Пусть. А тем, кто не хочет воевать, я предложу уйти со мной. На север.

— Вождем может быть кто угодно, — жестко ответил Эгленн, — но в Гондоре отныне будут мои законы. Ты волен уйти — но знай: другого человека, кто сумел бы бескровно удержать Гондор от ненависти, нет. А если кто и найдется — он будет заведомо хуже тебя. Так что решай.

— Это сложно. Для человека, пусть и по происхождению от нуменорцев, — сложно. Мне понадобится то, чего у меня нет, чего не умеем мы, люди.

— По-моему, тебе понадобится только не разрушать впечатление, что ты враг мне, который соглашается на мои условия лишь для того, чтобы спасти свой народ. Остальное я дам тебе... все, что потребуется.

— Что ж... — Арагорн помолчал. — Не хотел я этого. Не хотел власти. Но — пусть будет так... Эгленн. Только ответь мне. Гэндальф действительно на твоей стороне, или перед ним мне тоже предстоит притворяться? Согласись, скрыть что-то от майа...

— Он знает все, что знаем мы. И... Он недавно спас меня. Буквально — спас. Я ведь не сумел бы вырваться, я все силы потратил на то, чтобы вышвырнуть Курумо... Сарумана — за Грань. Тогда Элронд и Артанис и использовали момент... Олорин умен, Арагорн, и дальновиден. Он ученик Ирмо.

Арагорн улыбнулся — чуть ли не впервые за всё это время.

— Я рад. Поверь.

— Я-то уж как рад, — Эгленн вздохнул. — Ладно. Слушай. Ваших людей придется увести из города. Раненых ваших забрать не удастся, одно плохо: многие не выдержат пути, мне уже сообщили. Ну ладно, об этом мы позаботимся. А сейчас я хочу переговорить с Боромиром. По крайней мере, — он усмехнулся, — убедиться.

— Он был во главе одного из отрядов, готовился встречать ваших у ворот. Если я не ошибаюсь, то я видел его в числе всадников, которые помчались тогда в атаку.

— Тем лучше. Тогда его сейчас доставят сюда.

— А ты, — добавил Эгленн, — ты отойди, Арагорн. Возьми Йовин, и стойте в воротах, за ними. Не нужно, чтобы он видел вас рядом со мной.

Арагорн согласно кивнул, направился к Йовин. Всё-таки. Всё-таки — власть. И в тяжкое, страшное время.

— Пойдём, госпожа Йовин, — он подал ей руку. — Пойдём к нашему народу. Мы опора для них, — не мне тебе объяснять.

Она оперлась на него, встала. Оглянулась на Эгленна.

— Давно вы знакомы?

— Не очень, — коротко отозвался тот. — Пойдём.

Арагорн оглянулся — успел увидеть, как к Эгленну подошли несколько черных воинов... а в их кольце — знакомая фигура. Боромир. Обезоружен, конечно же... только что не связан почему-то. Тут же понял: нет необходимости. Должно быть, они все теми же чарами держат его в обессиленном состоянии, когда он все равно не может сопротивляться.

Боромир смотрел на Эгленна — открыто, с вызовом, бесцеремонно разглядывал, как какую-то тварь.

— Что ж, — сказал наконец. — Могущество твоё велико, и вправду, иначе вряд ли госпожа Йовин польстилась бы на тебя.

— Слушай меня, Боромир, — заговорил Эгленн спокойно и невозмутимо. — Как я и предупреждал — город ваш захвачен. Но все ваши воины живы — Владыка не хочет лишней крови. У вас нет иного выхода, кроме как подчиниться. Нам же нужен на троне Гондора человек, который не станет разжигать в людях ненависть против нас. Отец твой мертв — он покончил с собою несколько минут назад. Будешь этим человеком ты, или Фарамир, или Арагорн, или кто-либо иной из Гондора — нам безразлично. Но все же я предлагаю тебе отринуть наконец ненависть и понять, что с нами можно говорить не только на языке клинков.

Лицо Боромира исказилось.

— Ты лжёшь. Эти чары твой хозяин наслал, чтобы затуманить разум, чтобы лишить нас воли. Отец мог оборвать свою жизнь только под их действием. И ты пытаешься обмануть меня заверениями? Неужели ты действительно думаешь, что я подчинюсь твоему господину? Никогда. Никогда. Знай, я скорее умру, чем покорюсь. И если каким-то чудом мне удастся вырваться на свободу, десятки, сотни ваших воинов падут от моей руки, вы увидите воскресший призрак Берена! Я клянусь убивать вас — до тех пор, пока не буду убит сам, и если у тебя достанет трусости убить меня сейчас, когда я безоружен и связан, — что ж, я буду только рад и удовлетворён. За мной следом поднимутся другие, кого только вдохновит моя смерть. Этой войне не суждено кончиться так, как хочет ваш Владыка.

Эгленн повернулся к своим воинам и приказал коротко:

— Его брата доставить в Барад-Дур. А этот... — он вновь повернулся к Боромиру. — Ваши люди должны будут уйти из города. Поведет их кто-то, или они пойдут сами — неважно. Можешь присоединиться к ним, можешь остаться и продолжать изрыгать свою злобу. Но ты ошибаешься, если думаешь, что твои слова задевают хоть кого-то из нас.

— Если бы они не задевали тебя, ты не счёл бы нужным говорить об этом, — хищно усмехнулся Боромир. — Тебе не запугать меня тем, что ты берёшь в заложники моего брата. И, раз так, — я пойду к моим людям.

— Присоединишься, когда пойдут, — ответил Эгленн. И пошел прочь, к вратам, где ждали его Арагорн и Йовин — о которых Боромир пока не знал.

...Эльфийское воинство надвигалось, как далёкое светлое облако. Казалось, Элронд собрал чуть ли не всех эльдар Эндорэ, хотя, конечно, это было не так, — но их и вправду была тьма. Сам он, и Артанис рядом, ехали в центре, словно прикрывая своих воинов незримым щитом _силы_, — впрочем, именно так и было.

Глорфиндейл повернулся к Элронду.

— Я чувствую присутствие улаири. Они в воздухе, возле Андуина... близко. Следят.

Улаири не приближались к светлому войску, следили с отдаления. Но, пока войско двигалось — становилось ясным, что там, у Минас-Тирита, происходит неладное. Небо было покрыто низкой черной пеленой, ее разрывали беззвучные молнии, окрашивая землю в кровавый цвет. Завеса Тьмы. Еще никогда она не надвигалась столь явно.

Элронд коротко взглянул на небо, — и откуда-то с немыслимой высоты к войску спустились огромные крылатые силуэты.

Орлы.

— Разведать, — коротко сказал Элронд.

Воинов Минас-Тирита, отошедших уже на достаточное расстояние, они, конечно, сумели бы увидеть. Одно должно было оставаться непонятным. Как их сумели заставить уйти — вот так, без боя? Почему они безропотно уходят? Впрочем, нет... не безропотно, не все. Было несколько групп, которые остановились на отдалении от Минас-Тирита — и стояли пока без движения, видимо, не решались ни уйти, ни возвращаться к захваченному городу.

Элронд прикрыл глаза, и один из орлов резко снизился над гондорцами. Пролетел раз, другой, — словно направление указывал. Туда, к приближающемуся эльфийскому воинству.

Другие в это время направились к Андуину, выстраиваясь для атаки.

Девятка, видимо, была готова к атаке всей этой орлиной мощи. Девять черных точек зависли вдоль ленты Андуина в воздухе, не приближаясь, не удаляясь. Ждали — в то время как облако гигантских птиц неслось к переправе.

Предупреждения не было. Те, кто видел происходящее с равнины — немногие оставшиеся гондорцы, и, издалека, войско эльдар — замерли от ужаса. Откуда-то с неба, из Завесы Тьмы, ударила молния, и ветви ее зазмеились слепяще-алым, протягиваясь к каждой из черных тварей. А затем алое растеклось между всеми улаири, образуя единое поле огня, кажется — от горизонта до горизонта, и поле это рванулось вперед, не ложась на равнину — со стремительной, бешеной скоростью. В какую-то пару секунд бушующее пламя поглотило мчащихся вперед, не успевших, да и не сумевших бы отпрянуть птиц, прокатилось сквозь них, и рассеялось, оставив после себя лишь огненный жар, и те, кто смотрел снизу, увидели жуткое зрелище — как вниз падают даже не горящие птичьи силуэты, а крупный черный пепел. Словно черный дождь шел с неба.

— Дагор Браголлах, — прошептал Глорфиндейл.

— Вперёд, — жёстко сказал Элронд. — Пощады не будет.

— Куда, к переправе?

— Да.

Ему повиновались, — кто-то с ужасом в глазах, кто-то — не раздумывая, с отчаянными улыбками обречённых.

Путь к переправе был свободен. Только девятка все так же висела над лентой реки, под черным небом. Восхода этим днем, похоже, ждать действительно не приходилось...

Им никто не препятствовал. Никто не останавливал. И вот уже под копытами тот самый черный пепел — Эру, вся равнина покрыта этим пеплом, что еще час назад был живой плотью, и ничто не мешает Врагу превратить в пепел их самих...

Где было темное воинство — они уже не поняли.

Лента Андуина, черные, бушующие воды. Разрушенный город — Осгилиат.

Пустой. Каменные зубцы полуобвалившихся стен, сухая трава под ногами и камень, камень, камень... Никто их не встречал ни мечами, ни стрелами. Только улаири в небе. Высоко.

Элронд повёл рукой — и прежде чёрная вода вмиг превратилась в замёрзшую сверкающую гладь. Высоко над водой простёрлась водная завеса.

— Вперёд, — проговорил он.

— Стойте, — раздался вдруг повелительный голос, исходивший, кажется, одновременно отовсюду. И прямо впереди, над водой, возник огненный смерч, сложившийся в призрачные очертания человеческой фигуры с крыльями черного пламени. Не один из улаири, нет. Сам Враг явился сюда, к переправе?..

— Не довольно ли вам испытывать мое терпение? Ваш бой безнадежен. Я не хочу вашей гибели — ни эльдар, ни людей. Уходите — и вы будете живы. Не поднимайте меча против нас — и живите в собственных землях. Уходите! Ваша битва проиграна.

В рядах эльдар как волна прошла, — страх. Элронд понял, что сейчас рискует потерять власть над своим воинством, что ещё секунда, и они бросятся прочь, спасаться бегством.

— Вперёд, — крикнул он и первым ступил на лёд, созданный своею рукой.

Следом за ним — пошли. Не все, нет. Но многие, очень многие.

Нет, черный лед под их ногами не превратился вновь в воду — хотя каждый понимал, сколь ненадежна эта опора.

Призрачно-черная фигура исчезла — и в тот же миг с низкого, нависшего совсем близко, давящего черного неба водопадом обрушилась тьма. Тьма и ужас, бессмысленный, первозданный, леденящий, до самой середины сердца и души... Никто из ступивших на черный лед не видел подобного прежде — но все помнили: древний Минас-Тирит. И оружие, что использовал Враг. Старое, надежное, проверенное оружие — страх. Кто мог противостоять ему? разве только носители Колец, разве только — возможно, с трудом — Глорфиндейл... больше — никто. Вот оно как, значит, было — Заклятье Ужаса... эта мысль была последней связной мыслью, промелькнувшей в мозгу остальных эльдар. В считанные секунды войско охватил хаос. Бежать — вот единственная мысль, что осталась. Или — что им позволили оставить?.. Бежать. Прочь. Прочь, куда угодно, только назад, назад, назад!!

Элронд с тоской глядел на то, как рассыпалось и исчезло всё его воинство, а с ним — его последняя надежда... да что там. Что притворяться перед собой, надежды этой не стало в тот момент, когда там, далеко, возле Изенгарда полыхнул перед ним золотой свет, и рухнули оковы и Колец, и духов льда...

Он медленно шёл вперёд. Просто шёл по замёрзшей чёрной реке. Следом за ним — в отдалении — шла сумевшая противостоять заклятью Артанис.

И более не осталось никого.

Никто их не останавливал. Андуин был широк... лишь две одинокие светлые фигурки на черном льду, и видно было, как подо льдом, в глубине, бушует водяной поток, отражающий зарницы. Казалось, во всем мире только и осталось, что чернота и огонь.

Противоположный берег Андуина был пуст. Должно быть, Враг берег свое войско... для чего?.. Оставалось только гадать. Для предстоящих завоеваний в землях Гондора и других светлых земель?..

Они наконец выбрались на другой берег. Оглянулись в растерянности...

Огненные смерчи низринулись с неба и замкнули их в кольцо. Балроги. Пылающий жар исходил от человекоподобных огромных фигур.

Элронд улыбнулся — совсем безумная улыбка, как будто с ним в Эндорэ вернулось огненное безумие Феанаро. И пошёл, выхватив меч... с клинком против пламени.

Артанис вздрогнула, хотела было его остановить... и поняла: тщетно.

Удар огненного хлыста — и меч оказался вырван из руки. Хлыст взлетает снова — Элронд успел осознать, что огонь словно бы пригасил свою силу — и огненная плеть смыкается вокруг тела, охватывая запястья, захлестываясь на горле жгущей петлей... Знакомо. Они недавно делали так же. Рядом вскрикнула от боли Артанис — хлыст другого балрога выбил оружие и из ее рук.

Их не хотели убивать. Огонь не сжигал, он лишь сковывал.

"Всё кончено, Артанис, — Элронд говорил даже и не мыслями, взглядом. — Уходим".

"Уходим", — согласно кивнула она.

Жажда смерти... сильнейшее из чувств, сильнее могла бы быть только жажда жизни. Но жить в мире, где правит страх, где чёрный пепел сыпется с неба и застилает цветущую равнину, они не хотели. И потому — широко раскрытые глаза становились невидящими, а зрение души, напротив, видело стремительно приближающуюся чёрно-фиолетовую мглу: Чертоги. И где-то там, в глубине их, — острый пронизывающий взгляд Намо, Владыки Судеб. Он ждал их. Давно. И наконец дождался.

"Оставьте их, — мысленно велел Эгленн. — Поздно. Что ж..."

Балроги расступились — и огненный смерч на этот раз сложился в фигуру обычного человека. Эгленн склонился над Артанис, чьи глаза были раскрыты, но уже ничего не видели перед собою — и осторожно снял с ее пальца Кольцо. Снял — и закрыл ее глаза. Ничего... Ничего. Намо будет милосерден — скоро она увидит брата...

Теперь — кольцо Элронда. Арвен осталась в Имладрисе — скоро ей принесут скорбную весть... Эгленн выпрямился — и посмотрел вверх, на Девятку.

"Отнесите их тела в Минас-Тирит. Нужно будет похоронить их, как подобает... или отдать их тела эльдар."

— Вот и всё, — негромко сказал Олорин совсем рядом. — Последние из нолдор ушли за Море. Да обретут наконец мир их души...

— Не последние, — ответил Эгленн, не оглядываясь. — В их дружинах были еще нолдор. Жаль. Жаль Артанис. Может быть, мы сумели понять бы друг друга. Сумели же некогда с ее братом...

Он посмотрел на Минас-Тирит вдали.

— Все. Я снимаю Заклятье, или они в своем бегстве раздавят друг друга. И без того уже... да, несколько десятков раненых... Как и тогда. Впрочем, тогда было сложнее, Олорин, знаешь — там был Сирион, они просто бросались в воду...

Пока он говорил эти слова — черная завеса над равниной поднималась все выше и выше. Исчезли огненные зарницы, темнота понемногу рассеивалась, и становилось светлее.

— Ты мне кое-что обещал, — Олорин неторопливо достал трубку.

— Что угодно, Олорин, — Эгленн смотрел в небо, и там, наверху, вдруг в прорыве черных туч показалось взошедшее солнце. Не солнце-ладья Ариен, а настоящее Солнце — звезда этого мира. — Я твой должник.

— Ты обещал позвать меня, когда соберёшься вернуть Мелькора, — спокойно сказал Олорин. — Сейчас этому уже ничто не мешает, а твой брат... он — там же, за Гранью. Понимаю, у тебя не было выбора, но даже Валар не властны над тем, что там происходит. Меня это беспокоит. И очень. А потому — не медли, и отдай мне эльфийские Кольца. Думаю, что я найду им должное применение.

— Да, — Эгленн кивнул и протянул ему два Кольца. — Меня другое беспокоит, Олорин. Боюсь, что не утаить от взгляда Валар возвращение Мелькора. Боюсь я второй Войны Гнева.

— Одно из двух, Гортхауэр, одно из двух, — Олорин принял Кольца и мгновенно спрятал их, они растворились, как будто их не было вовсе. — Делай — или оставь всё как есть. Выбор за тобой.

— Я не могу оставить там — его. Я сделаю. Скоро. А пока — еще дел у нас... — он покачал головой. — Дел невпроворот, только поспевай. Эльдар сейчас придут в себя, надо думать, многие из них захотят все же выяснить, почему их не убили, и что все же случилось. Видишь — я не случайно открыл им свет Солнца. Арагорн должен все же настоять на принятии трона Гондора — пусть его считают тем, кто под гнетом темной силы сумел отстоять свободу для своего народа. Фарамир... С Фарамиром я еще побеседую. Дел много.

— Дел много, — Олорин тоже улыбнулся, попыхивая трубкой. — И да, кстати...

Он снял шляпу, легко кинул её в воздух. Та вспорхнула, словно испуганная птица, и медленно опустилась на чёрную воду Андуина, — та освободилась от льда в тот момент, когда Элронд навсегда перестал видеть землю Эндорэ. А в следующее мгновение привычный всему Средиземью облик старика стал бледнеть, растворяться, несколько неуловимых мгновений было вообще непонятно, кто это... потом — враз — настала ясность. Рядом с Эгленном стоял молодой... нет, всё же не человек, глаза выдавали: светло-серые с отливом в зелень, меняющиеся, как у Ирмо. Светлая улыбка и какая-то своеобразная неправильность черт лица, от которой сразу теплело на душе.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал Олорин. — Думаю, так будет гораздо удобнее. Сам посуди, странно: все воевавшие с тобой либо умерли, либо покинули Эндорэ, а старый бродяга Гэндальф целёхонек.

— Не привык я к такому твоему облику,- признался Эгленн, отступив на шаг и рассматривая его. — А что же будет с Гэндальфом? Что мы скажем другим, тем, кто знал тебя, но перед кем всего не откроешь? Что — Гэндальф сгинул в застенках Черной Башни? Гэндальф сбежал в Валинор? Тоже, знаешь, не самое лучшее.

Тот хитро улыбнулся.

— Посмотрим... Эгленн. Посмотрим.

— Ни перед кем не раскрывай моего облика, — предупредил Эгленн. — Не хочу, чтобы они знали. Не хочу видеть страх в их глазах. Пусть, может быть — позже. Когда они перестанут страшиться нас. Но не сейчас. А до той поры я буду оставаться Голосом Саурона... да, пожалуй: бывшим нуменорцем из предавшихся Тьме.

— Неплохо, — одобрил Олорин. — Хороший выход.

Он задумчиво посмотрел вслед улетавшему дымку из трубки, — тот складывался в кольца. Одно, два, три... Кольцо. Замкнувшаяся история Арды. Попытки вырваться — и снова, и снова туда же, начинать с нуля, начинать с того же... Сколько уже приходилось делать это тому, кто стоит сейчас рядом с ним... И очень хотелось верить, что именно сейчас это заклятое кольцо, кольцо ненависти, войн и мести будет разомкнуто. Навсегда.

...Глорфиндейл так и стоял на самом берегу, не в силах пошевелиться. Стройные ряды, которые враз замерли в панике, самые смелые, ступившие на чёрный лёд... и ушедшие туда, на тот берег, Артанис и Элронд. Он знал, что они не вернутся. Знал, и — душа рвалась туда, за ними.

Когда леденящий ужас стал спадать, и вдруг грянуло солнце, прорвавшись на миг, он вздрогнул. Стал звать, собирать тех, кто теперь, стыдясь своего страха, не мог теперь поднять глаз. Его слушались, ему повиновались — как единственной опоре, последней оставшейся надежде.

Теперь разрозненное, потерявшее цельность войско эльдар остановилось на небольшом отдалении от захваченного Минас-Тирита. Завеса Тьмы почему-то поднималась, ветер разметал по небу клочья черных туч, и наконец, вселяя в сердца надежду, проглянуло утреннее солнце. Но на победу надежды уже не было.

Однако ясно: если бы их и вправду хотели уничтожить — сожгли бы так, как сожгли орлов. Что же нужно Врагу?..

И спустя час, когда тьма, еще недавно нависавшая над ними, ушла к границам Мордора — Глорфиндейл увидел, что от переправы к ним приближается отряд всадников на вороных конях.

Глорфиндейл резко поднял руку, приказал остановиться. Свои встали за его спиной, — тесным строем. Молча ждали.

Всадники приблизились, и стало видно, что у двоих их них с собой... Глорфиндейл понял сразу. Тела. Тела Артанис и Элронда. Причем — это было странно и жутко — мертвая Артанис словно бы сидела, запрокинув голову на плечо черного воина; боевого шлема на ней уже не было, знаменитые золотые волосы разметались по плечам...

Один из всадников приблизился к Глорфиндейлу.

— Элронд и Артанис предпочли _уйти_, — произнес он. — Мы возвращаем вам их тела.

— Спасибо, — горько и коротко, как плетью хлестнул. — Милостивые победители.

Он, не глядя, жестом позвал своих.

— Кроме того, мы хотим говорить с тобою, Глорфиндейл, о дальнейшем, — продолжил человек. — Согласишься ли ты на переговоры — на переговоры, подчеркиваю, а не на обмен оскорблениями?

Глорфиндейл не смотрел на него, — смотрел на эльдар, которые бережно, будто спящих, уносили своих вождей, куда-то подальше, чтобы никто не видел их скорби.

— Переговоры могут быть между равными, — сказал наконец. — Сейчас разговор может быть только один: вы диктуете условия, мы их выслушиваем. Что Саурон хочет от нас?

— Прекращения войны, — сказал человек. — Вы должны сложить оружие и принести клятву не выступать против Владыки Мордора и его союзников. Владыка не имеет ничего против синдар, издавна живущих в землях Средиземья. Пусть приносят клятву — и уходят, и живут, как прежде. Вмешиваться в дела их народов он не станет. Но к нолдор у него нет доверия: они должны покинуть Эндоре.

— Я не покину Эндорэ, — отчеканил Глорфиндейл. — Эта земля стала моей родиной. Я уже умирал здесь, и я вернулся. И если моё присутствие здесь не угодно Владыке Мордора... прошу прощения, теперь его следует называть Властелином Эндорэ, — то это уже его дело. Только воля Валар могла диктовать нам, можно или нет уйти за Море, а вовсе не его. Каждый из свободного народа нолдор будет сам решать свою судьбу, уходить ли, оставаться ли. Я решил.

— Терпение Владыки велико, но не безгранично, — проговорил человек, пристально глядя на Глорфиндейла. — Пусть будет так, как ты говоришь, но знай: те из вас, кто станут злоумышлять против него, кто станет призывать к оружию и к мести, будут уничтожены.

— Это всё? — спросил Глорфиндейл, глядя на всадника в упор.

— Все. Если тебе есть, что передать Владыке — говори. Я — его Голос, и он слышит все, что слышу я.

— Нет, — Глорфиндейл даже сам удивился, насколько спокойно прозвучал его голос. — Передавать ему мне нечего.

— Тогда прощай.

Всадник развернул коня, и поскакал обратно — к переправе. Вслед за ним — остальные.

...О том, что Врата Мордора отворились, они узнали почти сразу. По давнему плану, осуществления которого больше всего страшились, бесшумно и быстро заняли места, — каждый знал, куда ему идти, и за какой проход стоять насмерть. Фарамир притаился у самого озера, — тут был узкий проход, мимо — никак, только прямо под ним, внизу.

И — наконец.

Он не знал, скольких ему удастся снять, прежде чем его самого враги положат рядом с убитыми. А потому — привычными быстрыми движениями доставать стрелы и бить их, одного за другим.

Враги умели стрелять не хуже. И распознавать, откуда исходит опасность — тоже. Но в этот раз прибавилось и нечто новое. Темное чародейство?.. Словом, как это называется, Фарамир не знал; вот только снять он успел лишь двоих врагов. Следом началось неожиданное. Один из черных выпрямился, глядя прямо на него, словно видел через все укрытия, и медленно, как будто и не под прицелом стрел стоял, поднял руку, указывая на Фарамира; у того вдруг ослабело все тело, так, что он не мог даже пошевелиться. И тут же — свист стрелы, и в грудь вонзается острие. Дрожит древко с черным оперением, и становится очень больно, и перед глазами все затягивает красным...

Он пошатнулся, теряя равновесие, теряя ощущение тела... каким-то краем сознания, уже почти отключаясь, почувствовал: куда-то летит... потом его обдало ледяной волной, вода сдавила, стало нечем дышать. Понял: озеро, он тонет... и где-то высоко-высоко над головой остался призрачный свет — остатки дня. Это было так жутко — пытаться вдохнуть и захлёбываться, мучительно осознавая, что идёшь ко дну...

Последней вспышкой сознания он успел ощутить, как что-то темное сверху подхватывает его, тянет вверх, неотвратимо, отдаваясь в груди острой болью. Потом все исчезло.

В маленькой каменной комнатушке было темно. В высоком узком окне — далекие сполохи, но небо, черное клубящееся небо, было, кажется, совсем рядом. Равно как и противоположная стена... пара шагов, и все. Совсем близко. Черный голый камень.

Потом пришла боль в груди, за нею — ощущение усталого, измученного тела. Но лежал он все же на кровати, раздетый, под серым грубым одеялом, и рана его была перевязана — явно умелыми руками.

Поначалу мыслей не было вовсе. Темнота подавляла, приносила ощущение безнадёжности, тревожного тоскливого ожидания... что-то было такое, совсем недавно...

Да.

Точно.

Ждали. И дождались.

Он рванулся — вскочить, крикнуть — где же он, где, что произошло, это не Гондор, да что же это такое?!..

А действительность приносила только один ответ.

То, что открывалось за окном, могло быть только в одной стране. Да и облака могут быть так близко только в одном месте... Это не Гондор, конечно. Это Мордор. Мало того: это сама Черная Башня.

Плен.

Осознание этого нахлынуло жесточайшей волной отчаяния, как будто сама Смерть встала рядом и, хмуро улыбнувшись, поманила к себе.

Она приходила не впервые, и проходила рядом, и царапала... но сейчас стала почти зримой, казалось, — повернись, и увидишь...

И Фарамир повернулся.

Туда, к окну.

Хватаясь за стену, поднялся. Страшно закружилась голова. Подумалось: как хорошо, что здесь всего пара шагов...

Подошёл к окну... да что там, еле дополз. Лучше умереть свободным, чем жить рабом... Умереть.

Нет, это было невозможным. Окно слишком узкое — не протиснуться. Но стало видно, что высота тут и правда, наверное, страшная... где земля? непонятно. Далеко внизу?.. Только черные тучи и зарницы в них, без грома, одни змеящиеся алые молнии.

— Куда же это ты собрался? — резкий женский голос позади.

Фарамир вздрогнул. Следят. Конечно же. Наивно было думать, что за ним, сыном Наместника, попавшим в плен — и не будут следить.

Медленно обернулся.

Это было вторым потрясением. Потому что перед ним стояла, несомненно, эльфийка, и эльфийка, принадлежавшая к какому-то из высших домов — судя по внешности. Золотистые волосы, собранные в красивую прическу, огромные зеленые глаза, прекрасное лицо.

Холодное и твердое. И черная мужская одежда. Почти такая же, какая была на всех воинах Врага, что Фарамиру довелось видеть.

— Решил выбрать самый легкий путь, доблестный воин — сбежать в смерть? Этого тебе никто не позволит. Ложись обратно, тебе еще рано подниматься.

— Лучше смерть, чем позор плена, — с трудом выговорил Фарамир и невольно схватился за грудь от боли. — Вот не думал, что эльда может стать рабом Врага...

Эльфийка только презрительно усмехнулась — да и то едва заметно. Подошла к нему, подхватила — руки у нее оказались неожиданно по-мужски сильными, несмотря на видимую хрупкость — и едва ли не силой заставила его подойти к кровати.

— Ложись, — повторила она. — Не веди себя, как ребенок.

Ему ничего не оставалось, кроме как покориться... да что там, он просто свалился на кровать, тяжело дыша. Как ребёнок, как же... Сколько веков она живёт на свете... но КАК — как могло это быть, как он сумел запутать в своих чёрных сетях разум эльфа?! Поистине ужасна будет судьба Средиземья, раз возможно такое...

Она оглядела его цепким, пристальным взглядом — словно оглядывала не человека, а испорченную вещь, которую необходимо починить. Поправила повязку на его груди, на несколько секунд задержала над нею ладонь, от ее пальцев потекла прохлада, и боль начала ослабевать. Эльфийка выпрямилась.

— Вот что, Фарамир, сын Наместника, — произнесла она. — Как ты уже верно понял, сбежать в смерть тебе никто не позволит. Ты был ранен, и сильно, и погиб бы, если б не мы. Вернее всего было бы оставить тебя своей судьбе, но Владыка счел нужным спасти тебя, и сохранить тебе жизнь. Зачем — я догадываюсь... хотя и не скажу, что мне приятно было иметь дело с тобою, и лечить тебя — ибо на твоей совести жизни множества наших, которых ты убивал отнюдь не в честном бою, а обманом. Но я позабочусь о том, чтобы твоя фэа не покинула тело... во всяком случае, до тех пор, пока ты нужен Владыке. Если у тебя есть вопросы — задавай.

Фарамир криво усмехнулся.

— Честный бой... О какой чести может идти речь — с вами? Мне нечего спрашивать у тебя. Единственное, что сейчас волнует меня, — это судьба Гондора... впрочем, догадываться я тоже умею. И не скажу, что мне приятно иметь дело с тобой... в свете этих догадок.

— Минас-Тирит захвачен, — эльфийка жестко усмехнулась, словно ей было приятно это событие — да впрочем, очевидно, так оно и было. — А соединенное войско Элронда, Артанис, Кирдана и Трандуила обращено в бегство. Ты это хотел узнать? Теперь — знаешь.

— Спасибо, — это прозвучало так язвительно, как только Фарамир был способен. — У меня больше нет вопросов, ты можешь уходить. Когда твой Владыка соизволит сообщить, что хочет так или иначе распорядиться мною, пусть пошлёт тебя. Думаю, тебе нравится бегать по его приказаниям, как собачонке.

— Глупец, — спокойно произнесла эльфийка. — Мальчишка. Он мой друг. Уже много тысячелетий.

Фарамир резко расхохотался. Боль снова пронзила грудь, но ему было всё равно.

— Неужели? Да, хорошо же он тебя заворожил, раз ты сама в это веришь.

Она, видимо, чувствовала его боль, потому что сразу же оказалась рядом, и снова тонкие пальцы прошлись по его груди, отгоняя боль — уже всерьез, боль исчезала с каждой секундой, но вместе с этим надвинулась слабость, такая, что и рукой-то пошевелить было сложно.

— Я — почти ровесница этому миру, — произнесла эльфийка, словно между делом. — И речи, подобные твоим, я слыхала тысячу раз.

Выпрямилась. Оглядела еще раз, словно прислушиваясь к музыке его хроа — и вышла.

Фарамир закрыл глаза. Друг, видите ли. Ровесница Арды. Эльдэ. Расскажите это кому-нибудь другому...

Время здесь тянулось мучительно медленно, однообразно. За окном — все те же сполохи, день, ночь — не поймешь. Один раз принесли еду; не эльфийка, просто человек в темной одежде. Поставил рядом с кроватью — и вышел. Есть хотелось, очень, а еда была отнюдь не "темной" — нормальная вкусная еда. Сутки прошли?.. Меньше?

Он словно ушёл в себя. Раз его спасали, раз оставили в живых, значит — зачем-то. Подождём.

Теперь, когда первый ужас случившегося отступил, он понимал, что жизнь — это страшно, немыслимо много. Как знать, сколько их осталось сейчас, гондорцев, как знать, кто на свободе, кто — здесь, в плену... Как знать. Раз ты жив, значит, есть возможность обрести свободу, а там... Вот когда ты умер, тогда уже точно всё кончено.

Подождём.

Шаги в коридоре он не услышал; дверь отворилась внезапно. И сразу же все ухнуло вниз, куда-то далеко-далеко, в бездну, а здесь, наверху, остался один только страх. Первой в комнату вошла все та же эльдэ; квенде, вернее. Следом за ней вплыла темная, полубесплотная призрачная фигура. Назгул.

Фарамир понял, что попросту потерял дар речи. Только смотрел на это чудовище... и тщетно пытался представить себе, что его ждёт. Воображение отказывало.

Краем сознания Фарамир еще воспринимал, что взгляд золотоволосой эльфийки сделался странным, сосредоточенным... и он понял — должно быть, эти двое говорят, разговаривают между собою... мысленно...

Темная бесплотная фигура надвинулась вплотную, и призрачная рука легла Фарамиру на лоб.

Ледяной, невыносимый холод, проникающий в мозг, а вместе с ним — чужая сила, чужая воля... он понял — они раскрывают его память. Все, что он знал, сейчас обнажалось перед взглядом темной твари, со всего срывались покровы. Стремительно промелькнуло перед глазами детство, юность... война, их походы, тайные укрытия, засады... что они ищут? для чего им это нужно?..

Он отчаянным усилием воли попытался сопротивляться. Не пускать. Любой ценой. Что бы им ни было нужно, раз это нужно им — этого нельзя допускать.

Он стиснул зубы, понимая, что надолго его не хватит.

В мозг ворвалась боль. Этому, черному, его сопротивление было безразлично; он ломал его, словно сминал пожелтевший от времени лист бумаги.

— Не надо, Аргор, — вдруг услышал Фарамир голос эльде. — Хватит с него, он и так на грани. Ты ведь уже все узнал.

И все закончилось. Перед глазами все плыло, но он все же видел, как эльфийка стоит рядом, и руки ее протянуты к назгулу, и касаются его груди, словно останавливая, не допуская.

Фарамир закрыл глаза. Не видеть. Не видеть эту призрачную сволочь, которая вот так, запросто, лезет в чужую душу. Он задыхался от бессильного гнева, от ярости, — как будто у него только что, сейчас, украли самое дорогое, что у него было, и теперь бесстыдно разглядывают его жизнь...

— Вы же хотите этого, — услышал он вдруг голос эльфийки совсем рядом, красивый, вкрадчивый. — Вы ведь хотите — жестокости, пыток — чтобы чувствовать себя правыми. Доблестными героями перед лицом коварного врага. Что станет с твоим рассудком, герой Фарамир, если ты не получишь этого? О каких кознях Врага нашепчет тебе твой разум?.. Самое страшное для таких, как ты — шоры, сорванные с глаз. Лучше радуйся, что мы отнимаем у тебя — а не добавляем в твое сознание то, что станет воистину страшной пыткой: умение _видеть_.

Фарамир не ответил и даже не открыл глаз. Говори, говори...

Он почувствовал, что она отстранилась от него. Следом легкое движение воздуха — наверное, закрылась дверь — и вновь пришла тишина.

Он тихо вздохнул. Хотим мы этого, как же... Что ты понимаешь, вражья тварь. Судишь по себе... Единственное, чего я действительно хочу, — это тихого летнего неба, и шороха струй, и лесной прохлады, когда зелёные ветви ласково касаются лица. Когда над головой, где-то в вышине, светит солнце, и его лучи будят тебя поутру. Когда так легко мечтается, и видятся далёкие прекрасные земли, полные благодати, мира и покоя... Вот этого я хотел бы здесь, для этой земли. Но с вами, увы, это невозможно.

Его, похоже, оставили в покое. Сутки прошли, другие, третьи... однообразно. За окном то наступала непроглядная темень, то становилось чуть светлее. Не более того. Два раза в день приносили еду — и Фарамир понимал, что если он откажется, его заставят каким-нибудь очередным чародейством. Чувствовал себя он, однако, все лучше и лучше. Рана уже почти не болела — и без чар странной эльфийки; вернулись силы.

Потом однажды дверь открылась. Вошла все та же эльдэ. Оглядела его своим неприязненным взглядом, и вдруг спросила:

— Хочешь на свободу?

— Глупый вопрос, — он пожал плечами. — Если ты пришла только для того, чтобы спросить это, — то глупый. Однако я думаю, что не только.

— Я не имею права освободить тебя, но вижу, что ты устал от нашей вечной темноты. Я могу отвезти тебя туда, где все так же, как в твоих мечтаниях, — она усмехнулась, — не удивляйся, я умею ощущать такие вещи. Хочешь?

— Какое твоё дело до того, что я хочу? — он жёстко усмехнулся. — Ты ненавидишь меня, я твой враг, ты — мой. Мне не нужны подачки.

— Ненавижу? Ну что ты... Мне жаль тебя, Фарамир, сын Наместника. Я могла бы сделать тебя одной из нас... Но ты и так настрадался, и я не хочу отнимать у тебя последнюю опору в жизни — твою веру в свет. Тем не менее, я хочу помочь тебе — так, как могу. И не говори, что лучшей помощью будет оставить тебя в покое.

Фарамир посмотрел в сторону.

— Ты не в состоянии отнять у меня веру в свет, даже если очень захочешь.

— Ну уж — не в состоянии, — улыбнулась она. — Хватило бы нашей памяти... Только ЭТОЙ пытке я тебя не подвергну. Ты, может быть, не поверишь, но я вовсе не жестока. Хэлкар... тот — да. Тот мог бы. Он бы показал тебе твой благородный и возвышенный Нуменор, о котором ты грезишь... Но я — нет. Ты всего лишь человек, в конце концов...

Фарамир выпрямился.

— Знаешь... Если тебе так хочется, я скажу. Да, я хочу на свободу. Да, единственное, чего я хотел бы в жизни, — это никогда не видеть вас. Никогда не слышать о вас. Жить в мире, где вас нет. Где некому обливать грязью всё самое благородное и чистое, что есть на свете. И — покажи мне вашу хвалёную память. Я хочу знать, каково ваше самое страшное оружие, которым вы так гордитесь. Мне, знаешь ли, уже нечего терять.

— Покажу, раз ты такой смелый, — помедлив, проговорила эльфийка. — А пока — к слову... Ты, конечно, не знаешь — но здесь, у нас, была Йовин, ристанийская княжна. Сама явилась...

— Да? — устало удивился Фарамир. — И чем же вы её приманили?

— Почему — приманили? Она пришла сама. Пришла, чтобы просить за женщин и детей Рохана, оставшихся без защиты после того, как все войско Рохана ушло на помощь к Гондору. Просто так, ничего не могла предложить взамен — и все же надеялась...

Фарамир посмотрел в стену.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом?

— Достойный поступок, — пояснила эльде. — Думаю, решиться на такое гораздо сложнее, чем исподтишка посылать во врагов стрелы из засады.

Фарамир усмехнулся.

— Это война, дорогая моя эльдэ. Или ты — или тебя. И чтобы — не тебя, есть средства. Далеко не все битвы выигрываются в открытых столкновениях. Твой Владыка, кстати, это знает. Именно так он привёл к гибели Нуменор.

— Именно поэтому ваш город захвачен без единой капли крови, пролитой вашими воинами. Или — воинами эльдар. Две смерти... Артанис и Элронд; и те — предпочли уйти сами, когда увидели, что их дело проиграно.

Фарамир вздрогнул. Без единой капли крови? Владыки эльдар мертвы?!

— А Митрандир? — сорвавшимся голосом спросил он.

— Митрандир, — произнесла эльде со странной интонацией. — Митрандир жив.

Издевается, подумал Фарамир. Наверняка он в плену, его ведь нельзя убить. Умно... обезглавить Светлый совет, остальные не представляют опасности... Умно. Правда.

— Да, убить его нельзя... — согласилась эльде. — Но уверяю: ВЫ — ни Гондор, ни иные ваши страны — никогда больше его не увидите.

Фарамир почувствовал — как будто что-то оборвалось внутри. Вот оно как... Вот так оно, оказывается, бывает — конец всему. Конец всем надеждам. Беспросветность.

— Знаешь, Фарамир... я ведь хотела свозить тебя далеко на восток — туда, где есть солнце, где зеленые поля и холмы, где деревья, реки и травы — все, как ты любишь — чтобы ты отдохнул от здешней тьмы. Но сейчас... — она покачала головой. — Что-то расхотелось. После твоих слов о том, что "это война". Ты похож на нуменорцев, это правда. "Это война, а в войне все средства хороши". И потому не буду я открывать тебе свою память. Это, знаешь ли, тоже... Личное. Не хочу, чтобы ты прикасался к нему. И еще не хочу, чтобы ты стал одним из нас. Мерзко будет тебя здесь встречать...

Он усмехнулся.

— Обойдусь, знаешь ли.

— Хотя, как я понимаю, именно для этого тебе и сохранили жизнь... Чтобы черным чародейством исказить твое тело и душу, — эльде засмеялась. — Так что тебе многое предстоит.

Фарамир с видимым усилием улыбнулся.

— Мне, в общем, неважно, поверишь ты мне или нет, но я скажу тебе правду. Мне уже всё равно. Мне безралично, что со мною станет. Делайте, что вам угодно.

Он встал, решительно подошёл к окну и отвернулся от эльдэ. Там, снаружи, был вечный мрак Завесы Тьмы, и похожий мрак — только отчаяния, — затопил сейчас душу. Единственное, что они могут ещё, — это мучить его ожиданием этих обещанных "изменений". Но этого он им не позволит. Какая разница, когда этому быть, сейчас или через годы... Нет. Просто — нет. Барьер из "нет" в мыслях и чувствах. Пусть. Пусть говорят и делают всё, что хотят.

Эльде на несколько минут вышла — и вернулась, принеся с собою сверток. Одежду.

— Одевайся, — сказала она. — Твоя одежда, выстиранная, чистая.

Тот пожал плечами. Развернул, — действительно, это его... Не торопясь, оделся.

— Иди за мной, — коротко велела эльде.

Путь по совершенно темным, лишь редко-редко где озаряемым светильниками коридорам, был долгим. В темноте только и видно было, что золотистые, словно светящиеся волосы эльфийки. Наверное, у Галадриэль были такие же... Шли наверх. Когда они вышли наружу — оказалось, что они почти вровень с Завесой Тьмы. До нее было совсем близко.

Ветер... холодный, свежий.

Ветер... он только сейчас понял, как дико стосковался по нему, по вольному воздуху, по простору... По свободе. И эта тьма, этот вечный мрак здесь, который давил, пригибал к земле, стремился поставить на колени.

То, что он увидел вдруг — его изумило. Конь. Крылатый конь, черный, как сама ночь, крупнее обычных... и крылья, похожие на крылья орла, только огромные. Конь явился откуда-то снизу, описал круг вокруг площадки — и опустился на нее. А эльде подошла к этому странному существу, и, как ни в чем не бывало, потрепала его по холке. И вскочила в седло.

— Ну, Фарамир, иди же сюда, — позвала она. — Ходить разучился? Забирайся в седло, спереди.

Фарамир несколько мгновений стоял в оцепенении. Да, он слышал... что "тёмные" украли у ристанийцев чёрных коней, всех до единого. Но чтобы сделать с ними — такое?! Бедные лошади...

Он подошёл, молча прижался лбом к горячей конской шее. Прости меня, дружок, что мне тоже придётся заставлять тебя что-то делать...

— Наши это кони, наши, — услышал он голос эльде. — С древности этот род с нами. А чем тебе не нравится? Они сами никогда не отказались бы от крыльев...

Эльде обхватила его, крепко, не вырваться, и конь прянул в воздух, к ужасу Фарамира — прямо в черную Завесу Тьмы, которая, против ожидания, оказалась отнюдь не плотной. Но чернота охватила, как сама безвременная ночь. Только ветер в лицо, и тьма, тьма, тьма... каким-то шестым чувством Фарамир понимал, что летят они вверх.

— Не бойся, — проговорила сзади эльдэ. — Скоро закончится, скоро будет свет. Очень много света. Ты такого никогда не видел в вашем сумрачном Гондоре.

Вокруг постепенно становилось светлее. Уже не мрак — а белесая влажная пелена была вокруг, как будто густой-густой туман, или молоко. А потом вдруг — внезапно — туман исчез, и в лицо ударило солнце, ослепительное после вечной темноты.

Они летели над полем, до боли белоснежным, простиравшимся от края до края неба, прекрасным ослепительно, едва ли не в буквальном смысле слова. И небо было настолько голубым, настолько ясным, какого он еще никогда не видел. Вокруг тянулись и сплетались, уходили вниз белые живые волокна тумана, а где-то далеко, у самого горизонта, вверх поднимались облачные башни. И ветер, ветер в лицо...

Он смотрел, как заворожённый. Время исчезло, исчезла тьма, война, поражение... Осталась лишь тоска где-то там, в глубине души, и хотелось крикнуть, — ну почему же, почему не всегда — это, зачем вы прячетесь под Завесой Тьмы, и будь она проклята навеки, эта война...

— Что, нравится? — спросила сзади эльде. — Еще бы! Это настоящее солнце, не ладья Ариен... Вот так и живете всю свою жизнь, не видя подлинного мира.

Куда именно они летят — понятно не было; никаких привычных ориентиров. Судя по всему — на восток. А белое поле казалось осязаемо-плотным, казалось — спрыгни с коня, и легонько спланируешь вниз, и поле это примет, как снег, и ты пойдешь, утопая в нем по колено...

Фарамир усмехнулся. Ему резко расхотелось возражать, спорить, что-то доказывать... Зачем? Они не поймут друг друга. Никогда. Так что пусть будет — только солнце, и полёт, и небо, и больше ничего. Как впереди. Ничего.

Смотреть на это можно было, кажется, бесконечно. Но кем бы ни была эта эльфийка — света, как дОлжно прислужникам Врага, она явно не боялась. А вот у самого Фарамира глаза слезились и болели от ветра и света.

Наконец белое поле внизу начало разреживаться, превращаться в облака, какими их можно увидеть с некоторых горных вершин; и Фарамир увидел, что внизу простирается зеленая земля. Леса на равнине, поля... Они снижались — и он заметил, что земля эта не пустынна: ленты трактов, пятна поселений, да сколько их тут, оказывается!

А вдали вырастало... ему показалось — море. Водная гладь.

Он понимал, что завезли его очень, очень далеко. Как знать, зачем... Может быть, просто затем, чтобы он никогда не вернулся обратно, в Гондор. Никогда не смог больше вести войну вблизи Мордора. Что ж... Он опустил голову. Умно. Очень умно.

Морю здесь, конечно, было взяться неоткуда. Но на картах он видел — кажется, глубоко в землях Мордора было озеро... "горько-соленое озеро Нурнен", так его называли. Это — оно?..

Конь наконец опустился на землю, вернее, на траву, а она здесь была высокой, густой, и здесь, похоже, было то южнее, то ли еще что — но если в Гондоре уже была осень, то здесь — словно позднее лето. Высокие стебли цветов, почему-то — красные маки, и какие-то белые, незнакомые, похожие на облака мелких звездочек. Поблизости — отлогий спуск к воде, невдалеке лес...

Эльфийка спрыгнула на землю. И точно — трава ей оказалась по бедра.

— Слезай, — велела она.

Неведомая земля... Он спустился. Чуть покачнулся, — летать было непривычно, голова немного кружилась теперь. От всей этой красоты щемило сердце. Тоска... Как будто — во сне. Ночь пройдёт, ты проснёшься, а вокруг — Завеса Тьмы, и захваченный Гондор, и жизнь под властью Врага...

Он молча опустился на землю, просто лёг в траву. Не думать. Смотреть в лазурь небес, чувствовать, как лица касаются пахучие травы, слушать тихое пение ветра... Не думать.

— Я слышу, ты хочешь побыть один, — раздался голос эльде. Он открыл глаза: она стояла над ним, прекрасная, как, должно быть, Владычица Галадриэль. Золотые волосы светились в лучах солнца. — Я оставлю тебя. Наслаждайся покоем.

И она пошла прочь.

Он не знал, сколько пролежал вот так, — просто глядя в небо. Время исчезло... Очнулся оттого, что стало вечереть, что ветер стал прохладнее. С неохотой сел, запахнулся в плащ. Один, неведомо где... Эта, эльфийка... Хорошо, что её нет, хотя какая разница, — наверняка за ним следят. Обернулся.

Крылатый конь. Спокойный, красивый... Чёрный. Попробовать схватить его, сбежать, вернуться в Гондор?.. Как же. Так они и дали. Как знать, зачем они завезли его сюда...

Вечер. Он вдруг понял, что хочет есть, усмехнулся, — надо же, за всеми этими полётами, вынужденным общением с вражьей эльфийкой он совсем забыл про еду... Ну что же. Раз есть озеро, значит, должна быть и рыба. Если, конечно, её не извели каким-нибудь чёрным чародейством. Хотя вроде бы непохоже, — такое впечатление, что этого края никогда не касалась Тень. Он оглянулся по сторонам, соображая, из чего бы соорудить рыболовную снасть.

Лес был рядом. Хороший лес, светлый, березы, липы, молодой подлесок... Кто его знает, может, там и ягоды были? Земляника уже должна была точно сойти, а вот малина, черника... должны бы, кажется. Грибы, опять же, или коренья съедобные...

Помереть с голоду тут можно было только при очень большом желании... а этого желания у него не было. Рыба тут, похоже, была непуганая, ловилась чуть ли не сама, огонь он добывать умел, и вскоре уже на берегу горел костерок, а рыбина, завёрнутая в листья, дожидалась, когда огонь прогорит, и её сунут в уголья. А до тех пор и вправду можно ягод поискать, хотя и темнеет...

Один. И всё – нереально, как во сне... или в какой-то другой жизни.

А ведь сверху он видел — не так уж далеко были поселения. И довольно большие... возможность наткнуться на местных была, и не такая уж малая. Или — самому пойти к ним?.. Кто знает, как они встретят...

Начали загораться звезды, яркие, чистые, словно поющие. Небо здесь было как будто ближе к земле. Одна звезда сорвалась вдруг и прочертила яркую полосу, вторая, третья... целый звездопад из зенита. Красиво.

А потом костёр прогорел, испеклась и рыбина... когда наелся, понял: никуда он не пойдёт. Никуда. Пока. По крайней мере, до завтра. Будет лежать здесь, в траве, смотреть на звёзды... Завтра. Тишина. Не только в мире, — в его жизни. Она настала, хотя в это было трудно поверить. И так страшно не хотелось с нею раставаться...

Он сам не заметил, как задремал.

Под утро стало прохладно. Он, конечно, привык к походной жизни, привык спать на голых камнях, но все же продрог — может, сказывалось накопившееся отчаяние последних дней, или рана — кто знает...

Вокруг был туман, легкий, невесомый, и туман лежал на озере, скрывая его гладь. Странный туман — слегка светящийся, радужный, мерцающий, и дело было не только в лунном свете.

Он настороженно вглядывался в этот туман. Это ещё что такое?!

Была ли в этом опасность — кто знает?.. Это было красивым... Туман неспешно наползал на берег, поднимался от земли, трава вокруг стала влажной, и Фарамир сам не заметил, как оказался в белесом сумраке. Все вокруг стало призрачным, расплывающимся, зыбким, а роса почему-то начала светиться — переливающиеся капельки напоминали мириады крохотных алмазов. И впереди, там, где должна была быть водная гладь, закружились хороводы вьющихся, танцующих светлячков. Это было прекрасно и жутко, словно в старых детских сказках — о смертных, забредавших в тайные эльфийские царства, и остававшихся там навеки, или возвращавшихся поутру — а на земле проходили века....

Вокруг стояло безветрие, и все же, казалось Фарамиру, он слышал едва заметную музыку. Как будто билось зердце земли, как будто он слышал ее дыхание и звук крови, струящейся по жилам...

Вдруг нахлынуло, — когда-то давно, в детстве, он впервые сбежал из дома. В такую же предрассветную рань, когда ночь уже ушла, а день ещё только собирался начаться. И так же, как сейчас, ему чудилось, — мир огромен, полон тайн, он манит к себе, и можно заворожённо идти, следуя этому безмолвному призыву, и нет страха, и нечего бояться, и ничего плохого случиться просто не может... Горячая волна подступила к сердцу, и он внезапно понял, что плачет. Ну почему, почему всё это — сейчас!..

Призрачный хоровод приблизился — и вот уже крохотные живые огни завились вокруг него, вызывая едва ощутимое движение воздуха, сели на руки, стали сплетаться перед самым лицом в какие-то странные, ежесекундно меняющиеся фигуры, и точно — звучала музыка, едва слышная, и слышимая отнюдь не слухом, а словно поднимающаяся из глубины души. Ему вдруг показалось — этого не может быть, это, должно быть, наваждение — но нет, верно: в очертаниях огней угадывалось бесплотное женское лицо. Звезды глаз, туманные черты, волосы — струями алмазных огоньков...

Он непонимающе смотрел на свои руки, на танец огоньков... Мелькнуло: наверное, это чары, иначе и быть не может... чары Врага? Но это же красиво...

— Кто ты? — спросил еле слышно, чтобы не спугнуть.

Шевельнулись бесплотные губы; прозвучало даже не слово, а словно коснулись струн — мелодия: что-то похожее на "фэаалтэа..." — и призрачный лик вдруг растаял, вновь распался огоньками, огни метнулись прочь... и Фарамир осознал, что туман уже почти развеялся, остался лишь у самой земли, а в небе занимается утренний свет.

В душе осталось ощущение тревоги, и чего-то безвозвратно ушедшего, и щемящей грусти... Он встряхнулся. Утро. Надо что-то решать...

Поселения. Как знать, кто там живёт. Скорее всего, люди, служащие Саурону... хотя не верится, совсем не верится, что здесь — тоже Затенённые Земли... Но если не так, как могла бы эта эльфийка привезти его сюда? Надо выбираться отсюда. Летели на восток... Он прищурился, глядя на солнце. Значит, путь лежит на запад. Что ж...

Он поднялся и зашагал, повернувшись спиной к рассвету.

Между тем взошло солнце, стало светло. А в лесу, оказалось, и правда полно малины — крупной, спелой... Вкусной. Можно год, наверное, пытаться собрать — не соберешь всего. И голубика попадалась с ее дурманным запахом, но — больше на влажных местах. Странно, вроде бы эта ягода больше растет в северных землях... Уже было за полдень, когда он увидел вдруг поднимающийся среди деревьев дымок — неподалеку кто-то развел костер. Совершенно не скрываясь.

Он сначала застыл. Тёмные, конечно, кому же ещё. А потом — пошёл туда. Нечего обманывать себя мыслью, что они не знают, где он находится.

Он даже не понял вначале, обмануло его ожидание — или нет.

Действительно, костер. Маленький плоский котелок стоял прямо в костре, в углях. А у костра сидела девушка — впрочем, он ее увидел со спины, и то, что это девушка, понял только по хрупкой фигурке и по длинным светлым волосам, заплетенным в косу. Одежда у нее была мужская, похожая чем-то на одежду воинов самого Фарамира — темно-зеленая, в цвет листвы, и коричневая.

Он вздохнул. Вот и всё... свобода закончилась. Если она вообще была.

— Ну, здравствуй...

Девушка повернулась. Красивое у нее было лицо, большие глаза — не зеленые, как у эльде, а ярко-синие, каких Фарамир ни разу не видел, но черты — твердые, без обычной женской мягкости. Она улыбнулась.

— Здравствуй, — голос у нее оказался глубоким и мелодичным, и без капли настороженности. — Куда путь держишь?.. Впрочем, садись, как раз вода закипела, я сейчас мяту заварю. Будешь?

— Не откажусь, — он присел у костра. — А иду я... Домой. Пожалуй, что так, да. Домой. Как тебя зовут?

Теперь уж стало видно, что она делала в лесу: наверное, малину собирала. Потому что рядом стояла корзина, полная малины. И валялся небольшой кожаный рюкзак.

— Сэйти, — ответила она. — А тебя?

— Фарамир, — он удивился, почему она спрашивает. Должны были предупредить, что кинули его сюда, пленника из Гондора...

— Фарамир! — воскликнула она, кажется, имя это ей было знакомо. — Погоди, тот самый? Сын наместника Денетора?

— Тот самый.

Он усмехнулся: наконец-то что-то встало на свои места. Опершись на локти, откинулся на траву.

— Ну что, будешь меня мятой угощать, или уже передумала?

— Почему? — она развязывала свой кожаный рюкзак, наклонилась над ним, но тут даже повернулась к Фарамиру — удивилась. Достала пару светлых керамических кружек и полотняный мешочек, должно быть, с травой. — А как ты здесь-то оказался?

— Привезли, — коротко ответил он. — Сауронова эльфийка на крылатом коне. Они взяли меня в плен, прочитали память, завезли сюда и бросили, видно, понаблюдать интересно. Или ты не знаешь, что произошло с Гондором?

Котелок она сняла с огня — и тут Фарамир удивился: стоял-то он в самом огне, вода бурлила, его ручка должна была быть раскаленной, а она взялась за нее голыми руками, как будто он ее и не обжигал. Поставила на траву, кинула туда пару горстей сушеной мяты и еще какие-то сухие листья, темные, скрученные.

— Знаю, — сказала она. — Вот, значит, чьего коня я вчера видела. Она сказала, как ее имя?

— Я не спрашивал, а она сама не сказала. Мне, знаешь ли, как-то без разницы, как её зовут.

— Темненькая она хоть была или светленькая? — как ни в чем не бывало, спросила Сэйти, помешивая отвар в котелке. — Ну, волосы?

— Золотистые, — неохотно отозвался Фарамир. — А тебе-то что?

— Да так, интересно просто. Алтэ, должно быть... больше некому... И что, просто привезла и бросила? Странно, конечно... Держи, — она протянула ему кружку. Отвар был почти черным — странно, мята такой цвет не дает. — Только осторожнее, не обожгись.

— Спасибо...

Он аккуратно взял кружку, — точно, горячая... Рассказать? про утренний туман, про видение? а зачем? не стоит, пожалуй...

— А ты тоже знакома с Сауроном?

— Ну, как... — Сэйти пожала плечами. — Мало. Он сейчас весь в войне, а я войну не люблю. Так только, в юности, конечно, в Тай-арн Орэ, там библиотека большая, я его ловила, чтобы он мне Белерианд показывал, а так — почти что и нет. Давай-ка я хлеба достану, кстати, а то ты наверняка голодный...

Она вынула из рюкзака свежий хлеб, мягкий, отломила кусок, протянула Фарамиру.

— Постой, постой, — заволновался Фарамир. — То есть как это — ловила в библиотеке? Его же развоплотили, когда Исилдур победил его возле Роковой Расселины.

— Развоплотишь его, как же! — засмеялась Сэйти. — Какие вы наивные, право слово. То есть, да, развоплотили, но ради великого Эа, неужели вы думаете, что он не сумел создать себе новое эрде... новое фана, я имею в виду?

— А теперь поподробнее и попонятнее, — попросил Фарамир, чувствуя, что голова у него идёт кругом. — Всё, что ты знаешь. О том, что было у Роковой Расселины, о том, что было после. Пожалуйста. Думаю, тебе это не составит особого труда.

Она пожала плечами.

— Да, тогда, на склонах Ородруина, он был развоплощен — он хотел уничтожить Кольцо, но не успел этого сделать. Но когда он утратил тело — дело было не в Едином Кольце, как вы полагаете, а лишь в том, что даже тела фаэрнэй... майар... имеют свой предел. Несколько лет он провел вне тела, и все же сумел воспрепятствовать тому, чтобы Кольцо осталось у Исилдура — допустить этого было нельзя, ведь тогда уже здесь, в Эндоре, возник бы второй Нуменор, и государство это, ведомое Исилдуром, получившим такую силу, было бы воистину страшным. Мы считали, что воды Андуина унесли Кольцо в Море. До тех пор, пока недавно оно не нашлось... а уж тогда вернуть его труда не составило.

— Понятно, — проговорил порядком огорошенный Фарамир. Всё это было похоже на правду. — Может быть, ты ещё и знаешь, куда он дел Митрандира?

— Увы... Не знаю. А он что, его куда-то _дел_? Митрандир — сам майа, его, знаешь ли, трудно куда-либо _деть_....

— Твоя знакомая эльфийка сказала, что Митрандир жив, но мы его больше не увидим, — жёстко сказал Фарамир. — Я должен знать.

— Я не знаю, — ответила Сэйти. — Правда, не знаю. Я его никогда даже и не видела иначе, чем в чужих мыслях, Митрандира.

Фарамир наконец отхлебнул её напиток, — тот более-менее остыл. Терпкий вкус... непривычно.

— Вот что, Сэйти. Я знаю, что за мною следят. И я не знаю, зачем меня сюда завезли. И мне это, в общем, безразлично. Сейчас наши дороги с тобой разойдутся. Когда встретишься снова с Сауроном, передай от меня, что я очень хотел бы оказаться на месте Исилдура.

Он встал.

— Прощай.

— Подожди, — попросила она. — Зачем ты так? Никто за тобой сейчас не следит, я бы почувствовала чужое внимание. Я понимаю тебя, поверь... Но я-то тебе не враг. Я же не виновата, что родилась в этих землях, так же, как ты — в Гондоре. И куда ты пойдешь? Ты же тут ничего не знаешь.

— Я же сказал, что иду домой, — он хмуро смотрел на неё сверху вниз. — Ты — не враг, да... Но пока мы здесь с тобой пьём отвар из мяты, там, далеко, идёт война. И твой Владыка убивает моих соотечественников. Я не верю, что там никто не погиб, как сказала эта эльфийка... Если тебе это безразлично, то мне — нет.

— Вот что, — серьезно сказала Сэйти. — Прежде всего, на самом деле — сядь. Мы сейчас далеко от Гондора. Отсюда до вашего порубежья — почти тысяча миль. И сам понимаешь, своим ходом ты далеко не уйдешь, тем более, что шел ты, вижу, на запад, а если ты пойдешь на запад, никуда не сворачивая, и если терпения твоего хватит, чтобы пешком пройти эту тысячу миль... что бред само по себе... то придешь ты аккурат к Тай-арн Орэ, по-вашему — к Барад-Дуру. А потом упрешься в сплошную ограду гор. Оно тебе нужно? Сомневаюсь. Если ты хочешь вернуться, то тебе нужен конь, и нужно знать дорогу.

Он очень глубоко вздохнул. Да, завезли... специально, чтобы он не успел добраться до своих. Когда вернётся, от Гондора наверняка ничего не останется.

— Да, я хочу вернуться. И что, ты возьмёшься мне помочь?

— По-моему, ты сам себе прекрасно поможешь, — заметила Сэйти, — от меня тут многого не будет. Значит, смотри...

Она разгладила землю у костра носком сапога, и взяла веточку. Нарисовала три зубчатых линии, поставила несколько точек.

— Это — горы. Мы сейчас — вот здесь, — она показала на область у самого края гор, видимо, далеко на востоке. — Это — озеро Нурнен... мы рядом с ним. Только не пей из него, в нем морская вода, соленая. Но по берегам много ручьев... и речушек тут хватает, нормальных, пресных. Если ты хочешь попасть в Гондор, тебе нужно идти не на запад, а лучше всего — на юго-восток, обогнуть Эфель-Дуат, и тогда ты сможешь выйти к Гондору с юга. А лучше все же на коне. Жаль только, у меня крылатых нет... они быстрее — не сравнить.

Он запахнулся в плащ. Да, долгая дорога получается.

— Коня я тебе верну, — сказал он. — Обещаю.

— Тогда сейчас ко мне пойдем, — решила она. — И лембас тебе в дорогу нужно будет, чтобы не задерживаться. А конь сам дорогу найдет, за коней наших ты не бойся, они умные. И вообще, я думаю, может, они тебя нарочно отпустили?.. Они память твою уже смотрели?..

— Да, — коротко и резко ответил он. — Назгул.

— Сочувствую, — отозвалась Сэйти, укладывая котелок обратно в свой рюкзак. — Улаири и без того не слишком приятны для обычного человека, а уж если против воли — память... знаю, какое это мерзкое ощущение. Только вот думаю я: память они твою вытащили, так и что им еще от тебя может быть нужно? Что проку держать тебя у нас? Не представляю... Они не говорили?

— Эльфийка сказала, что меня оставили, чтобы я стал одним из вас, — ровно сказал Фарамир. — Изменения. И что ей это приятно не будет.

Сэйти поднялась и только усмехнулась.

— Это у нее что, новые опыты такие — против воли гондорцев изменять? И Горт ей разрешил?.. Ой, сомневась. С чего бы вдруг, да именно сейчас, да именно с тобой? Если б они хотели, давно бы уже делали. Да что проку? Хроа против воли еще можно изменить, но враг ведь от этого другом не станет. Особенно когда насильно... Только хуже сделаешь: дашь ему возможности, которых у него раньше не было... Может, она просто издевалась? Пугала? Алтэ может... она во всем нормальная, но ваших, "светлых" — ненавидит. Она ведь из эллери, из возрожденных, два раза погибала, два раза возвращалась: и в Войну Стихий, и в Войну Гнева. А в Войну Стихий она была среди тех, кого казнили на Таникветиль... знаешь, после такого кто угодно чокнутым станет... — Сэйти оглянулась, и сунула Фарамиру свою корзину с малиной. — Держи. Понесешь.

Он машинально взял корзину, — неловко, перехватил... рука попала в ягоды, сразу испачкалась — красное...

— Честное слово, мог бы — убил её и в третий раз...

— Вот так и убиваете до бесконечности, — серьезно сказала Сэйти. — Один одного, потом другой третьего, пятый шестого, и полетела лавина мести без конца и без края. А потом уже и не разобраться, кто начал и за что, а все друг другу враги, и всем есть, за что мстить. Ладно, идем...

Она первая зашагала вперед, и походка у нее была легкая, неслышная, словно летящая над землей.

— Это ты ей скажи, — отозвался Фарамир и больше за всю дорогу не проронил ни слова.

Поселение оказалось не так уж далеко, во всяком случае, шли они мили две, три, не больше. Дома здесь были из белого камня, и стояли почти в самом лесу. Чем-то похоже на гондорские поселения... ничего особенного. И люди пару раз встретились, женщины оба раза, почему-то обе — молодые, обе в мужской одежде, а Фарамира они словно и не заметили, только улыбнулись слегка — и все.

Дом Сэйти стоял на окраине. Светлый, небольшой, уютный внутри. Сэйти бросила на скамью свой кожаный рюкзак и прошла в одну из комнатушек — ну точно, здесь она, наверное, готовила.

— Иди сюда, — позвала она.

Фарамир зашёл. Единственное, чего ему хотелось, — это как можно скорее убраться отсюда, с этих земель, населённых людьми Саурона, и вернуться домой.

— Вот, — Сэйти положила на стол сверток. — Там лембас. Числом десять. Тебе этого хватит, чтобы добраться, только смотри, береги, больше половины в день тебе не понадобится. Кроме того...

Она распахнула куртку и отстегнула от своей туники небольшую брошь в виде звезды.

— Возьми. Это знак: если вдруг наткнешься на наши дозоры, покажешь — тебя не станут задерживать, пропустят.

Фарамир невольно залюбовался... и тут же покачал головой.

— Нет. Я не могу это взять.

— Не нужно этого гонора, Фарамир, пожалуйста, — попросила Сэйти. — Ты хочешь выжить и вернуться в Гондор — или хочешь себе как можно больше трудностей пути?

— Да причём тут гонор, — начал было он и остановился.

Она хочет ему помочь. Зная, что — враг. А уж мордорские дозоры будут это знать ещё лучше, чем она, покажет он им эту звезду или нет. Осторожно взял брошь, положил на ладонь.

— Почему — звезда?

— Так уж повелось издавна. Звезда Эарендил — знаешь?

— Ещё бы. Но уж вашим-то символом она никак не может быть... Тут что-то другое. Правда?

— У нас тоже чтят эту звезду, — улыбнулась Сэйти. — Только называют иначе: Сердце.

— Странно, — сказал Фарамир, окончательно уверившись в том, что с этими тёмными он никогда ничего не поймёт. — Что ж... спасибо тебе.

— Не за что... Идем, я познакомлю тебя с конем.

Конь ждал. Именно ждал, как будто все понимал прекрасно, и сам пришел к крыльцу дома. Тоже темной масти, хотя и светлее первого, крылатого. С очень умным взглядом. Оседланный — но без уздечки.

— Его зовут Хэлтэар, — пояснила Сэйти, погладив коня по гриве. — Это значит, примерно — "северный ветер". Он все понимает, так что ты с ним просто разговаривай, объясняй, что хочешь. Жаль, ты не умеешь их мысли слышать, а то бы и ехать тебе было не так скучно. Ты уж смотри, не обижай его. А как доберешься — просто отпусти, он обратно сам вернется.

— Да как же можно такого обижать, — Фарамир ласково коснулся его шеи. — Надо же, чудо какое... Ну, здравствуй. Отвезёшь меня домой?

Конь мотнул головой, а потом посмотрел на него — и кивнул, совершенно по-человечески, осмысленно.

— Они тоже стараются так показывать, чтобы их понимали, — пояснила Сэйти. — Ну, чтобы обычные люди понимали, неизмененные. Нам-то не нужно: мы и так друг друга слышим. А с вами приходится объясняться знаками. Как все равно глухому показывать, извини уж за сравнение...

— С ума сойти, — искренне сказал Фарамир и взлетел в седло. — Что ж... Спасибо, и — прощай, Сэйти. Передай Саурону... впрочем, нет, ничего не передавай. Я полагаю, он и так прекрасно знает, что я хотел бы ему сказать.

...Даже воздух здесь был другим. Родным. Снова защемило сердце, но совсем не так, как там, далеко, где его высадила сауронова эльфийка. Итилиен...

А через мгновение он уже всматривался в берег ручья и хмурился. Никак не мог взять в толк, что тут не так. Вроде ничего особенного, песок, быстрые струи, корни деревьев... Нет. Слишком хорошо засело это, — находить следы человека.

Здесь кто-то есть. Недалеко.

Он огляделся, прикидывая. Деревья, холм... а он сам, — где бы он устроил здесь засаду?

И, как молния, мысль. Взгляд устремился на ничем не примечательную ложбинку. Там. Только там. Узко, если пойдёт отряд, им придётся пробираться по одному. Удобно, да...

Конь встрепенулся: что-то услышал.

— Тихо, тихо, — в самое ухо попросил его Фарамир. — Мы не пойдём туда. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Конь понимал. А потом он повернул морду к Фарамиру — и несколько раз мотнул ею в сторону, явно указывая что-то, самим Фарамиром еще не замеченное.

Только тогда он заслышал движение. Не так уж далеко, но все же отнюдь не близко. Там были не всадники; пешие. И пробирались они так, что если не знать нарочно — скорее всего, их и не заметишь. Сколько их там?.. Пятеро... шесть... нет, кажется, больше, если он не заметил первых. Только вот двигались они туда, где, собственно, и был единственный проход. Мимо той самой ложбинки.

Фарамир спешился. Значит, вот оно как... Надо полагать, хозяйничают здесь сейчас сауроновы воины, — было бы смешно предполагать обратное. И на кого, как не на уцелевших наших, устраивать им облавы и засады...

Он жестом попросил коня — останься на месте, я вернусь... И стремительно метнулся туда, наперерез. Бесшумно, как тень.

Выскочил из кустов — аккурат перед теми, кто шёл прямо в засаду.

— Стойте! — повелительным шёпотом.

Остановились они сразу — не спрашивая, кто перед ними, не спрашивая, в чем дело: уловили тревогу. Люди; в одежде цвета листвы, ну конечно — это для скрытности, для маскировки.

— Что? — коротко спросил первый.

— Засада, — так же коротко ответил Фарамир. — В ложбинке, там единственный проход. Лучше обогнуть, но это долго, насколько я знаю эту местность.

— Спасибо, — так же коротко ответил человек. Остальные подошли ближе. — Ты кто, куда держишь путь?

— Домой, в Гондор, — он улыбнулся. — Я Фарамир, сын Денетора.

Люди молча переглянулись. Выражение их лиц едва-едва изменилось... но все же перемена была.

— Фарамир, — повторил человек. — Что же ты предупреждаешь нас о засаде? Или не понял, кто перед тобой?

Он непонимающе смотрел на них.

— Там же тёмные.

— Ты ошибся, сын Наместника. Те, кого ты называешь "темными" — перед тобой.

Фарамир отступил на шаг. Вот это да... Мысли из головы улетучились мгновенно. Он улыбнулся — широко, отчаянно.

— Ну что ж. Выходит, в засаду попался я, а не вы.

— Успокойся. Мы видим — у тебя наш конь, да и... — человек словно бы прислушался. — Какой-то талисман из наших, верно?

Фарамир растерянно кивнул. Достал звезду Сэйти. Не хотел, чтобы пришлось ею воспользоваться... не хотел.

— Да, — кивнул человек удовлетворенно. — Значит, если бы тебя хотели задержать — уже бы задержали. Так что скажи нам, откуда у тебя наш конь и этот талисман, и езжай, куда намеревался.

— Девушка дала, — неохотно объяснил Фарамир. — Возле озера Нурнен. Зовут Сэйти.

— Ладно... Давно едешь-то?

— Давненько. Уже дней пятнадцать... да.

— Ты, наверное, и так уже знал, что Минас-Тирит захвачен. Все ваши покинули город, ушли в Лебеннин и Белфалас, ну, и в укрытия ваши горные кое-кто, кто не поверил, что ваши в безопасности. Эльдар пока еще стоят неподалеку от города, но скоро они уйдут, кроме разве что тех, кто захочет остаться с миром. Так что путь тебе, Фарамир, держать в Лебеннин. Сейчас там все ваши.

Фарамир кивнул. Он уже как-то свыкся с мыслью, — победители не лгут, потому что их сила такова, что им не надо лгать... Шагнул обратно, — в ту сторону, где его ждал конь. Что ж... Значит, в Лебеннин.

— Да, и передай своему брату, — окликнул его человек. — Пусть оставит свои выходки. Иначе ведь и правда убьют, а тебе, должно быть, брата терять не хочется. И смотри сам не попадись своим на стрелу. Не все тебя в лицо знают, а конь у тебя черный...

Фарамир обернулся, помедлил секунду. Боромир, значит, жив. Это хорошо.

— Не стоит обо мне заботиться, — проговорил он. — Прощайте.

— Прощай, Фарамир. Удачи в пути.

"Темные" скрылись, словно их и не было — и только сейчас Фарамир вдруг осознал, что, значит, в засаде-то — свои, и теперь... и теперь, похоже, темные их уничтожат. Предупредил на собственную голову!

Он застыл... а через секунду уже, позабыв обо всём на свете, рванулся туда. К своим. Мелькнула мысль: не самое благодарное занятие — бегать по итилиенским кустам...

Не успел он добежать. Не понял сам, что произошло, не понял, в чем дело — вдруг пришло осознание: их там, в ложбинке, уже нет. Никого. Это не была смерть, нет. Просто были... и исчезли.

И когда он, задыхаясь от бега, ворвался туда, где должна была быть засада — понял: его опасения не напрасны. Они были здесь. Но что с ними случилось — одному Эру известно.

Он в отчаянии рухнул на землю. Предатель. Да, невольно, да — не хотел, но... какая разница теперь.

Минуту спустя подошел конь. Ткнулся мордой в плечо, заржал, словно говоря — ну что ты, не отчаивайся.

Он поднял глаза, — чёрные от горя.

— Я их сдал, понимаешь?! Сам. Своими руками. Врагу. Своих.

Конь помотал головой, словно желал возразить. Потыкался в плечо снова, показал головой куда-то в сторону Андуина, шум которого уже был слышен, словно говоря — что бы ты ни сделал, а идти-то дальше все равно нужно.

Он встал. Дальше... Дальше пойти он всегда успеет. Следов тут — полно, надо по ним разобраться, что тут произошло, это проще простого. Сумасшедшая надежда, конечно, но — а вдруг их взяли в плен?..

Следов было, конечно, и вправду полно. Одно странно. Ну не успели бы сюда дойти "темные"... нет, успели бы, но был бы бой, хоть что-то — и где это все? Вот, видно, ясно: они лежали в засаде, ждали... их было пятеро. И вот — исчезли. Как это?..

Он задумался. Как по воздуху унесли... по воздуху! Крылатые кони, да... но почему же тогда он не заметил их приближения? Такие существа не увидеть сложно... Он невольно вздрогнул. Как знать, может, у Саурона на службе ещё какие крылатые твари... или призраки. Назгулы, например. Этих, пожалуй, и не услышишь. Хотя стал бы Саурон тратить такую мощь на такую ничтожную засаду?..

Выбора не было. Только — продолжать путь. Он тяжело взобрался в седло, как будто вина придавливала плечи... впрочем, так оно ведь и было. Похлопал коня по шее, мол, трогай...

Конь пошел вперед, выбрался из леска на открытое место, где ему было проще идти.

Андуин приближался, шум его был уже слышен. Конь шел, явно зная дорогу — наверное, не первый раз здесь бывал. И вот, наконец, они выбрались на берег, отлогий, каменистый... перед Фарамиром расстилалась могучая река. Только вот как перебраться на другой берег?..

Он знал, что переправа в Осгилиате разрушена... была. Как знать, может, тёмные её восстановили, теперь здесь всё — их.

До Осгилиата было далеко, да и переправу так быстро не восстановишь... Но делать было нечего. Пришлось ехать по берегу.

Пара часов пути прошла в одиночестве. Потом он вдруг заметил, что впереди, у самой кромки подходящего к берегу леса, идет человек. Вроде одет не как "темные", но кто его знает...

Первой мыслью было — догнать и спросить, где теперь переправиться на другой берег. И тут же — остановил себя. Хватит уже, повстречался тут. Второй раз таких ошибок ему не надо.

Разминуться, однако, было невозможно. Фарамир все равно ехал так, что хочешь, не хочешь, а нагонишь и мимо проедешь: конный ведь, а тот — пеший. Да человек и сам его заметил. Подождал, пока Фарамир приблизится, и спросил:

— Тоже переправу ишещь?

И по выговору, и по внешности судя — гондорец.

Тот усмехнулся.

— Да. Тоже.

— Плохо, — вздохнул тот. — Сам знаешь, нет тут переправ ближе, чем в Осгилиате. Ну разве что лодку увести у темных в их прибрежном лагере, там, выше по течению, будет.

Фарамир задумчиво кивнул.

— Мысль хорошая, только как у них уведёшь... Впрочем, лучше, если за это дело возьмусь я. Знаешь, где этот лагерь?

— Чего тут знать, — усмехнулся человек. — Две мили где-то отсюда. Конечно, если вместе, то шансов больше, но... Только если по-тихому.

Фарамир похлопал коня по шее.

— Ну как, сможешь двоих повезти? Не возражаешь?

Конь явно не возражал. Неожиданный попутчик забрался в седло, проговорил негромко:

— Слушай, я ведь тебя узнал. Ты Фарамир, верно?

— Верно, — неохотно отозвался тот. — А вот я тебя, извини, не знаю.

— Да откуда же. Я просто, считай, бродяга. Да, и вот еще что знаю: убивать их нельзя, они это чуют мигом. Заметят такое — нам конец. Ну и вообще... ради лодки, сам понимаешь...

— Чуют — это плохо, — коротко ответил Фарамир. — Как тебя зовут?

— Эгленн, — ответил тот. — Это означает — изгнанник.

— Все мы сейчас изгнанники, на родной-то земле, — мрачно сказал Фарамир. — Это у тебя прозвище, как я понимаю... Ну, не хочешь — не говори, буду Эгленном звать.

— Это уж точно, — кивнул тот. — Есть такое дело. Минас-Тирит за одну ночь заняли.

Фарамир только головой покачал. Вдруг нахмурился.

— Слушай, ты давно тут бродишь? Не заболел, часом? у тебя же руки ледяные. Может, не стоит сейчас на переправу? я тут всё знаю, сделаем привал, я тебе настой заварю...

— Да у тебя самого немногим теплее, — отшутился Эгленн. — Ничего мне не будет, я всегда такой. Это уж, знаешь, видать, когда всю жизнь мотаешься туда-сюда — само так делается. Хотя я не спешу, если что. Тебе-то вот, конечно, надо бы к своим скорее... Да, погоди, а как ты вообще по эту сторону Андуина оказался? Я же про тебя слыхал, что ты вроде в Северном Итилиене дозор несешь.

— Нёс, — поправил Фарамир.

Помолчал. С болью закрыл глаза. И что — мне теперь со всем этим жить?!

И как будто прорвало плотину, — через секунду он уже рассказывал о том, что с ним случилось. Подробно, жёстко, не щадя ни себя, ни врагов, — как будто больше не мог терпеть это вынужденное молчание в чужих землях. И — как будто этот гондорец поймёт его. Он не искал прощения за своё предательство, даже не надеялся на это, да и у Эгленна ли надо было о нём просить, — смешно... Просто — выговориться.

Эгленн молчал — слушал. Сидел-то он позади Фарамира, не видно было его лица. Ничего не говорил. Потом, наконец, когда тот замолчал, проговорил тихо:

— Да, вот оно как бывает... Ну все равно: жить-то дальше нужно. Нельзя же теперь просто лечь и помереть.

— Уже не вышло, — усмехнулся Фарамир. — Не дали. Так что придётся жить дальше.

— У вас там сейчас, я слышал, Арагорн теперь главный... этот, с Севера. Ты его знаешь хоть, или пока не довелось?

— Как — Арагорн? А мой отец, Наместник?

Эгленн помолчал.

— Мертв твой отец. Это я от темных слышал: мне тут с ними довелось перемолвиться, дней десять назад, как раз когда вся эта битва была, то есть не тогда, а попозже. Как наползла на город чародейская тьма, когда стало ясно, что уже все — он покончил с собой. Вроде бы и Арагорн там был, и Боромир.

— Да что ж они его не остановили?! — ахнул Фарамир. — Ну Саурон... сколько же на нём крови, сколько жизней... Как с этим жить-то можно?! А ведь живёт, и хорошо живёт...

— Он майа, — усмехнулся Эгленн. — Он так... это сколько же тысячелетий будет? Три тысячелетия до Нуменора, три — вторая эпоха... Сбиться можно. Что ему? Не зря ведь называли — Жестокий.

— Не знаю я, как так можно, — со злостью проговорил Фарамир. — И как теперь быть? Сила его никакая не берёт, сколько ни развоплощай, всё равно собирает свои кости, и всё сначала.

Эгленн тихо и невесело засмеялся.

— Я воевать не хочу, — сказал он. — Силой их не одолеешь. Теперь уж точно, с этим их, с Кольцом... Сам-то ты что думаешь? Вернешься, снова возьмешь оружие, соберешь, кого найдешь, и опять через Андуин?

— Сначала добраться надо, — хмуро отозвался Фарамир. — Посмотрю. И потом, кто за мной пойдёт-то, за предателем? Я бы сам за таким не пошёл.

Эгленн помолчал.

— Но ведь никто не знает, — сказал он наконец. — Ты сам все расскажешь?

— Да. Расскажу. Всё, не таясь. Пусть Арагорн судит меня.

— Судит... Было бы за что судить. Ну, ошибся... А если б не ошибся — может, эти, с кем ты говорил, были бы уже мертвы.

— А так — наши мертвы. Лучше, да?

— Ты их тела не видел, — напомнил Эгленн. — Я к чему это говорю: они, темные, сейчас настроились — не убивать. Это правда, не обман. Смертей, их, знаешь ли, не утаишь. Трупы куда-то девать надо: или сжигать, или по реке сплавлять, или закапывать... Знаю что: орлов они сожгли, да. Жутко это было. А на войско эльдар наслали страх. Те и бросились бежать, обезумев... подавили, конечно, многих своих, но насмерть, говорят, никого: потом, как прошло заклятье, подобрали, с собою забрали. Так что, может, и этих не убили. Не знаю.

Фарамир помолчал, примпоминая, — его-то самого хоть и подстрелили сначала, после всё же вытащили из озера...

— Хотелось бы верить. В общем, если всех убивать, так Саурону и править будет некем, — голос его стал язвительным.

— Выжечь они могут всех разом. Придешь к своим, спросишь, что тут было в ту ночь, когда Минас-Тирит взяли. Вторая Дагор Браголлах была. Орлов летела — тьма. Сотни, со всех гор, должно быть. И всех разом — в пепел. Волна огня над землей прошла, от Андуина.

— Ужас какой... — Фарамир вздрогнул. — Нет, правильно сделали Элронд и Артанис, что ушли. Хорошо им сейчас в Благословенной Земле, никакой войны, никакого страха...

— Чертоги, — напомнил Эгленн. — У них тоже не так просто. У них Чертоги Намо, и то ли выпустят, то ли нет... Читал про Проклятье Нолдор легенды?

— Давно, — признался Фарамир. — Чуть ли не в детстве.

— А я вот помню, — Эгленн вздохнул. — Жуткие они, эти легенды. Особенно о Первой Эпохе. Пятьсот лет: войны, войны, войны из-за этих Сильмариллов... было бы из-за чего. Феаноринги там тоже... хороши... Три раза своих сородичей резали, да как! всегда — не воинов, а после того, как воины падут: женщин и детей безоружных вырезали. И все благородными оставались.

Фарамир вдруг сощурился, вглядываясь вдаль.

— Тихо. Или я ничего не понимаю, или близко их лагерь.

— Спешиться надо, — едва слышно произнес Эгленн. — Теперь надо осторожнее.

Фарамир быстро соскользнул на землю.

— Иди за мной, след в след. На крайний случай — попробую ещё раз, с этой звездой их... вдруг получится.

— Давай, — так же, едва слышно сказал Эгленн. — Попробуем. Я умею ходить бесшумно, не бойся.

Фарамир зашагал вперёд, — и вправду, как тень. Годы жизни в засадах не прошли даром: умел. Как он определил, что тёмный лагерь близко, несведущему человеку показалось бы чудом, — вроде бы ничто не выдавало здесь присутствия людей. Надвигались сумерки, но казалось, он наделён способностью видеть в темноте, — так уверено пробирался вперёд.

Эгленн шел следом, шаг в шаг. Тоже совершенно беззвучно, и это могло показаться Фарамиру странным... а может, и нет. Но ясно было, что если человек умеет ходить _так_ — значит, уж точно опыт не меньше, чем у самого Фарамира.

Внезапно Фарамир застыл, как вкопанный, вскинул руку, — мол, стой. Впереди виднелся берег, а на берегу — лодки.

Тёмные были рядом.

— Не убивать, — чуть слышно произнес Эгленн. — Иначе они нас сами убьют.

Фарамир кивнул — и пошёл вперёд.

Похоже, его действительно не замечали. Во всяком случае, ничто не выдавало этого. То ли темные уверовали, что здесь они в безопасности, и ничто им не может угрожать, то ли Фарамир был так ловок — но им удалось подобраться почти к самым лодкам, и никто их не заметил.

Фарамир бросил взгляд: вроде просто вытащили на берег, не привязана лодка...

А вот теперь — быстрота. Рвануться к лодке, навалиться, да что же это, какая же она тяжёлая... Нет, всё, уже — вода. Дальше — он дёрнул за руку Эгленна, чуть не впихнул в лодку, забрался сам. Тёмные были правы, что вытащили судёнышки на берег: страшно быстрое течение подхватило её, унося вперёд. Теперь бы только не подстрелили...

Он заставил Эгленна лечь на дно, сам согнулся в три погибели, понимая, что места не хватит... а, неважно, лишь бы прикрыть его, а меня-то если подстрелят, то куда деваться...

На берегу поднялся шум; впрочем, шум — это слишком ярко сказано; но их заметили. Засвистели стрелы, одна воткнулась совсем рядом с Фарамиром — в борт, другая свистнула — и обожгло бок, пришпилило за плащ, впрочем, тут же Фарамир понял, что это больше царапина, с чем-то серьезным не сравнить. Повезло. Но течение уже несло лодку вперед, уже — не догнать. Теперь справиться бы с течением, чтобы на другой берег перебраться...

— Все, — проговорил Эгленн. — Слезай с меня, оторвались. Можно нормально садиться. Эй, да ты что, кажется, ранен?!..

— Ерунда, — отозвался Фарамир, скривившись. — Вот когда там, в засаде, стреляли, это да... Ну-ка, дёрни ты эту дрянь. Вот ведь, теперь плащ чинить придётся...

— Погоди, осторожнее надо... — Эгленн сел поудобнее в лодке, и осторожно вытащил стрелу из плаща — небольшая только прореха осталась. Наконечник был все же в крови. — Ты смотри, насчет раны, а то я и один грести могу. А пока давай на весла. А то нас эдаким течением балрог знает куда унесет, пока мы на тот берег выгребем.

— Нам и надо... балрог знает куда, — Фарамир отодрал рукав рубахи и попытался соорудить себе перевязку. — В Лебеннин. Мне эти тёмные сказали, что наши все там. Ты там бывал? Я — нет.

— Бывал. Да ты знаешь, я думаю, их трудно не найти... и вообще, дай-ка, посмотрю, что у тебя там, как тебя задело. Я в этом деле чуток понимаю, да и перевязать проще, чем самому себя...

Фарамир посмотрел по сторонам, — можно ли пока что не грести. Берега были далеко, их враз вынесло чуть ли не на середину.

— Ладно, смотри... если стрела не отравленная, то это пустяк, царапина. Просто перевяжи, и всё.

— Эти отравленных не держат, — уверенно ответил Эгленн. — Знаю. И потом, ты бы уже почувствовал... Да, и правда почти что царапина. Болеть будет, конечно, пока, но не опасно.

Он принялся перевязывать Фарамира — ловко, видно было, что опыт большой.

— Смотрю я, тебе и с ранеными приходилось дело иметь, и следопыт из тебя хороший должен быть. Ты под чьим началом воевал? — поинтересовался Фарамир.

— Нет уже того, под чьим началом я воевал, — ответил Эгленн. — И с тех пор нет у меня желания воевать. Хотя и приходится иной раз. Ты же сам понимаешь, что такое война... какая это дрянь. Мне всякое доводилось, и вино пить с врагами — тоже. И я тебя уверяю, это лучше, чем резать друг другу глотки. На расстоянии — враги; а вблизи сойдешься — такие же люди. Просто одни родились там, другие — здесь, по разные стороны меча, что называется. Эта вот, что тебе коня дала... Сэйти. Разве она враг, если вдуматься? Или ты — ей.

— А с назгулом ты тоже стал бы вино пить? — насмешливо спросил Фарамир. — После того, как тот у тебя в памяти пошарит? Или с этой эльфийкой, которая тебя живьём съесть готова?

— С назгулом нельзя, они же, бедняги, говорят, и вовсе вина пить не могут, — улыбнулся Эгленн. — Но то ж назгулы. Я о простых людях. А война ведь идет только тогда, пока простые воины соглашаются в бой идти. Если два войска сойдутся, да вместо того, чтобы друг друга рубить, бросят мечи на траву — что сделают те, кто их в бой посылает? Да ничего они не сделают.

— Ты уж меня прости, но вот если б ты встретил того, кто твоего лорда убил — тоже стал бы такие речи вести?

Эгленн помолчал.

— Нет. Не стал бы. Но это другое.

— Чем же другое-то?

— Одно дело — когда убивают осознанно, желая убить именно тебя... или твоего друга, брата... за то, что ты, или он — свободны. За то, что вы осмеливаетесь быть свободными. Думать свободно, чувствовать свободно, творить свободно, а не в рабстве. И совсем другое дело, когда человек просто вырос по другую сторону меча, ничего о своих противниках толком не знает, видел их только в бою, думает, что они чудовища, и вот ему скажут — там враги, они нападают, нужно уничтожить — он верит и идет. Тем более, что войны эти идут тысячелетиями, и на каждой стороне полегло немало народу, есть за что мстить. Разное это. Понимаешь?

Фарамир положил ему руку на плечо.

— Ладно, Эгленн. Рассуждаешь ты мудро, возразить тут нечего. Только теперь нам лучше и вправду за вёсла взяться, вон берегов уже не видно. Будет грести, пока сможем, ночевать пристанем к нашему берегу. А как отдохнём — дальше, в путь.

...Наутро Фарамир первым делом развёл бездымный костёр, — трав-то нужных насобирать в родных местах было просто. Лембасы, на удивление, ещё остались, а настои он всё-таки сделал — не только себе, чтобы затягивалось быстрее, но и для Эгленна. Держится-то он, и вправду, молодцом, но ледяные эти руки Фарамиру упорно не нравились. А ну как свалится?

— Лембас, — проговорил Эглен, рассматривая небольшую плоскую лепешку, по виду которой было и не сказать, что она придает такие силы. — В хрониках сказано, что некогда зерно для них собирали только руками, и что только женщины из королевских домов эльдар имели силу выпекать такие вот лепешечки. Это ведь не просто хлеб, это еще и ... — он пошевелил пальцами, — не знаю даже, как сказать. Сила жизни? От того, кто делает — тому, кто принимает. Чудная вещь эти лембас, не в первый раз пробую, но всякий раз удивляюсь...

— Самому удивительно, как это человек, да ещё из тёмных, меня ими снабдила, — отозвался Фарамир и подал ему кружку. — Ну-ка, пей. Нам ещё плыть и плыть, а если ты свалишься, никому от этого хорошо не будет.

— Не свалюсь, что я, сам себя не знаю?

Впрочем, кружку он взял, и пил — видно это было — не просто с удовольствием: с наслаждением. Как будто уже кто знает сколько времени простого травяного отвара не пил.

— Ты о себе лучше думай, — посоветовал Эгленн, допив заваренное — и снова залив водой из котелка: уже послабее, конечно, но все равно. — Хоть и царапина, а заражение крови и от такой царапины бывает.

— На мне всё заживает, как на собаке, — улыбнулся Фарамир. — Брат вечно завидовал.

— Боромир? — спросил Эгленн. — Слыхал я, да... Вроде он жив, и даже поклялся мстить... что-то вроде того, чтобы стать вторым Береном. Эх... боюсь, не тем, кому надо, у него месть получится...

— Это на него похоже, — Фарамир посерьёзнел. — А что он жив, я и сам знаю. Вот смерть отца я не почувствовал, с ним мы далеки... были. А вот Боромир — да. Нам часто даже сны снились одни и те же.

— Расскажи, — попросил Эгленн. — Говорят, сны посылает Ирмо...

— Ты про Ирмо, пожалуй, лучше моего знаешь, — без тени иронии сказал Фарамир. — А сны... всякое бывало. Однажды приснилось обоим — как будто сверкающий шар, в котором, сменяясь, бегут картины далёких страшных битв, и голос, который я помню до сих пор... который говорил, что Гондору не выстоять. И рядом был отец, который прислушивался к этому голосу. Страшно было, правда... Я тогда рассказал отцу об этом сне, умолял рассказать, — что же это значит... Он рассердился почему-то. Кажется, тогда и пролегла между нами трещина, хотя я так и не мог никогда понять, — ну почему же, почему... Боромир отцу про такой же сон не сказал. Только мне.

— Палантир? — Эгленн явно удивился. — У вашего отца был палантир, и он вам об этом даже не сказал?

— Отец никогда не говорил про это. Ты знаешь, что это такое?

— Мне странно, что ты не знаешь. Ведь в нуменорских хрониках про них сказано, это же история Гондора! Даже стишки детские есть, вспомни! "Семь зрячих камней", помнишь?

— А, так вот это что! Я как-то и не подумал... Мне не это было обидно, а другое. Почему-то отец невзлюбил меня. Не знаю. Боромир в его глазах был лучшим, во всём, а я... я — так.

Эгленн посмотрел на Фарамира как-то... что-то странное промелькнуло в его глазах.

— Почему? — спросил он. — С чего так? Должны же быть какие-то причины.

— Я о них чуть ли не всю жизнь думаю, об этих причинах, — вздохнул Фарамир. — Никогда не мог понять.

— Мертв ваш отец. Все... И теперь вам между собою соперничать совсем не дело. Вы братья, вы вместе должны быть.

— Давно мы не виделись, — признался Фарамир. — Только встретились на совете, — ну, перед тем, как всё началось. А так — как отец меня отослал на итилиенские рубежи, вот и не видались. Он лучший, он во всём первый, он при отце в Минас-Тирите, а мной — дыры затыкать? Под орочьи стрелы?

— Он-то сам что... Боромир... возражал хоть? Ведь и убить же могли.

— Не знаю. Если и возражал, то его отец явно не послушал, как видишь. Эх... Знаешь, как обидно и больно, когда тебя вот так... ни за что ни про что из дома выгоняют!

— Знаю, — сказал Эгленн и вздохнул. — Вернее, догадываюсь. Но тут, знаешь... ты же ведь не стал бы мстить отцу и брату за то, что отец так с тобою обошелся.

— Да что ты говоришь такое. Нет, конечно, мне бы такое и в голову не пришло.

От внезапной догадки его глаза стали тревожными.

— У тебя... такое было?

— Да как сказать...- проговорил Эгленн. — В общем, видал я похожее... Уже и не сказать, с чего все получилось — ну, как вот и сам ты видишь: не отследить, не разобраться. А ты представь, что если бы... — он помолчал. — Ну, для сравнения: как будто ты взял бы и пошел в Минас-Моргул, да и выложил бы им там все тайны ваши — приходите, дескать, гости дорогие. И они бы пришли...

Фарамир вздрогнул.

— Как, вот взял и сам пришёл? По доброй воле предал? Не как я, нечаянно, а по доброй воле?

— Не проси меня это рассказывать, — тихо сказал Эгленн. — Не хочу. Сам понимаешь... тяжело это.

— Да я и не прошу, ты же сам начал, — Фарамир смешался. — Прости, если что не так сказал...

— Ладно, — Эгленн посмотрел куда-то в сторону Андуина. — Поели, попили, давай снова в путь, что ли?

— А то, — Фарамир поднялся. — Пора уже.

Он быстро и аккуратно залил костёр, разбросал угли, накидал травы, веток, — как будто никогда здесь никого и не было.

— Идём, помоги лодку столкнуть.

Следующие сутки прошли в пути. Андуин нес их лодку быстро и уверенно, нужно было только следить за тем, чтобы не заплыть на середину реки; потом выгребать было бы труднее. Где-то в этих землях сейчас должны были стоять гондорцы из Минас-Тирита.

К берегу они пристали под вечер. Земля здесь была зеленая, словно летом, ее как будто не коснулось дыхание осени, уже вовсю хозяйничающей в более северных землях. Вдвоем споро вытащили лодку на берег, спрятали в прибрежных кустах, так, чтобы не зная — нельзя было найти: самим может пригодиться. Теперь путь лежал от реки.

Фарамир шёл, не таясь, — чтобы свои заметили поскорее. Долго ждать не пришлось: откуда-то сбоку свистнула стрела, воткнулась впереди в землю. Он улыбнулся во всю ширь: сам так "приветствовал" тех, кто забредал без разрешения.

Остановился.

— Это я, Фарамир, — сказал погромче. — Выходите, что ли.

Эгленн стоял рядом, чуть позади.

— Быстро нашли, — сказал он. — Гондорцы. Больше вроде некому.

И правда, это были гондорцы. Появились втроём. Один из них напряжённо всматривался в спутника Фарамира.

— Кто это с тобой?

— Да так, попутчик. Эгленном зовут.

— Эгленн?! — тишину рассёк звон выхватываемых клинков. — Фарамир, а ну отойди в сторону.

— Эй, вы что! Он же гондорец, мы вместе сюда добирались...

— Какой он гондорец, — без тени улыбки отозвался дозорный. — Глашатай Саурона он... хотя сейчас на него не слишком похож. Впрочем, что им стоит сменить внешность.

Эгленн отступил на шаг.

— Значит, и вправду у него такое же прозвание, — проговорил он. — Слышал я, но не поверил. Что же, по-вашему, глашатай Саурона будет с Фарамиром вместе разгуливать и сам к вам в компанию явится?

— Ты давай, время не трать на враньё, ладно? — предложил гондорец. — Слышали мы, как ты приходил к ристанийской княжне Йовин, после чего она вообще в Барад-Дур рванулась. Так что как ты умеешь людям головы дурманить, мы прекрасно знаем.

Эгленн переглянулся с Фарамиром. Пожал плечами.

— Ладно, — сказал он. — Еще не хватало оправдываться перед вами. Ну так и что, вы меня теперь убьете, или как?

Фарамир смотрел на Эгленна. В глазах его не было ненависти, но была огромная, смертельная обида.

— Вот оно, значит, что, — сказал тихо. — А я-то тебе доверял, боялся, как бы тебя не подстрелили... За человека принял. А ты мне врал всё это время, хотел в душу влезть. Это хуже, чем тот назгул. Что, поняли, что рабами вам мы не станем, и решили так — не мытьём, так катаньем, исподволь, сделать _своими_? Для того меня и в живых оставили, как и прочих, да? Скольким ты ещё голову успел заморочить, кроме Йовин?

— Фарамир, — Эгленн смотрел прямо на него. — Никогда я не лгал, и тебе ни одним словом не солгал. И поклялся бы в том, да ведь теперь просто стало обвинить разом во всех злодеяниях — достаточно сказать: он от Врага. Так что и клятвы мои ничего не стоят теперь, верно? А все же я не буду оправдываться. Делай, как знаешь. Держи, — и Эгленн вытащил короткий кинжал, что был у него, у пояса, бросил на землю. — Все равно отберете.

Гондорцы переглянулись. Фарамир молчал. Какое же высокое и чистое сегодня небо...

— Отпустите его, и пусть уходит, — велел он. — Пусть уходит, откуда пришёл.

Он развернулся и, не оборачиваясь, быстро зашагал прочь.

— Я уйду, — проговорил Эгленн. — Кинжал только позвольте забрать: нынче в этих землях без оружия опасно.

Гондорец резко вложил меч в ножны, ногой швырнул ему кинжал.

— Забирай и убирайся. И скажи Фарамиру спасибо. Я бы тебя ни за что не отпустил... сауронова шавка.

Через мгновение все трое словно растворились в кустарнике.

Эгленн пожал плечами. Поднял кинжал с земли и пошел прочь — туда, куда ушел и Фарамир. Как бы то ни было, но уйти вот так, даже не попрощавшись, он не хотел. Нагнал его быстро. Встал перед ним — не хочет говорить, понятно; а просто-таки заставить себя выслушать.

— Я уйду, Фарамир. Я только хотел попрощаться. Жаль, что из-за такой глупости так получилось.

Фарамир смотрел на него в упор. Странно. Неужели он не знал, что глашатая Саурона Эгленна здесь вмиг узнают? И тогда — зачем называться тем же именем?

— Из-за глупости, да. Но если ты не глашатай Саурона, то кто?

— Я тебе так и не сказал свое имя. Хотя прозваний всяких, конечно, много липнет... Эгленн означает — изгнанник; думаю, не тебе объяснять, отчего люди себе такие имена берут. А подлинное имя мое...- Эгленн помолчал немного. — Таирэн Ортхэннер.

— Спасибо, конечно, — Фарамир подумал, что подобных имён вообще в жизни никогда не слышал и даже представления не имеет, от какого это народа. — Только я, знаешь ли, не о том спрашивал. Я спрашивал — кто ты.

— Бродяга, у которого дома давно уже нет, — ответил Эгленн. — И в Гондоре был, и в Хараде, и в Умбаре, и в западных землях. За ваших не воевал, а вот за харадцев приходилось. Не ради веры в какие-то идеи: просто так складывалось. Тут ведь не смотришь, кто прав, кто виноват, а если нападают, когда ты в гостях у кого-то — неужели в стороне будешь? Тоже берешь меч и идешь вместе со всеми. Сложилось бы — и за ваших бы пошел.

— За харадцев — это, выходит, против наших, — кивнул Фарамир. — Что же тебе здесь-то надо сейчас? Зачем со мной пошёл?

— Беда нынче у вас, а не у харадцев. А ты мне просто понравился, как поговорили, еще тогда, на берегу. Вот и пошел.

Фарамир потёр лоб.

— Не понимаю я тебя. Что же, тебе всё равно, против кого воевать? А как же твои харадримы, они ж с тёмными. Что — против них будешь драться, нас защищать? Нельзя так. Честное слово, попадёшь меж двух огней, и пиши пропало. Не одни, так другие убьют.

— Ну, это я уж как-нибудь постараюсь уберечься, — усмехнулся Эгленн. — Я ведь говорил тебе тогда, что об этом думаю — помнишь? Неправильно все то, что происходит. Много я бродил по разным землям, и видел: нет злодейских народов. Ну, кроме уруг-ай, конечно, кроме орков. Везде люди хотят жить в мире, нигде никто не хочет кровь проливать. Вернее, есть отдельные ублюдки, что только войной и живут, которым нравится кровь, но таких меньшинство, если с прочими сравнить, и такие в любом народе есть. Потому думаю я, что подлинный враг — не харадцы или умбарцы вам, или даже "темные". И не им — вы. А подлинный враг — ненависть, непримиримость, жестокость. Злоба. И думаю я, что если б была возможность у нас всех сойтись не в бою, а за чашей вина, то и вражды бы, может, не осталось. Вот ради этого я и брожу по свету. Понимаешь?

Фарамир только головой покачал. Понимал, — да, есть в этих словах правда, может, именно так оно и есть на самом деле, и всё же как это страшно наивно, думать, что люди могут отринуть эту направляющую волю, заставляющую воевать, убивать... Наивно, глупо, — но вот так можно надеяться и думать только от чистоты душевной. Он понял, что ему хочется защитить этого странного парня — от той самой жестокости, от жизни, которая умеет безжалостно и жутко крушить в прах самые светлые мечты и самые лучшие надежды.

— Ладно, — сказал Эгленн. — Пойду я. Не знаю уж, свидимся теперь или нет, так что прощай.

— Прощай, — отозвался Фарамир и пошёл вперёд.

Эгленн постоял еще немного — и пошел снова в сторону Андуина, туда, где оставалась их лодка. Фарамиру она теперь все равно ни к чему... Шел он теперь, не таясь.

Никакой опасности он не чувствовал — до самого последнего момента, пока возле лодки не вынырнули со всех сторон люди. За эти дни они раскусили то, что тёмные чуют ненависть и желание убивать, — и научились это сдерживать, прятать, делать себя бесчувственными. Клинки вонзились в спину, впереди — близко — вдруг возникло странно знакомое лицо, на миг показалось, что это Фарамир... и меч полоснул по шее — снести голову с плеч.

Одного усилия воли было бы достаточно, чтобы разметать всех нападавших. Или сделать с ними то, что он совсем недавно сделал с теми, ждущими в засаде. Но... Нет. На одной лишь реакции — успел отстраниться, и меч лишь задел горло, оставив глубокий порез. Нет. Нет... если выдать себя — все будет напрасно. Фарамир никогда не поверит... Пусть будет так.

Гондорцы обступили упавшего — на песке расплывалось пятно темной крови, кровь сразу же впитывалась в песок, казалось — ее мало...

— Прочесать здесь всё, — коротко приказал Боромир. — Он наверняка не один.

Несколько воинов тут же исчезли — разбираться. Один склонился к Эгленну.

— Дышит, смотри-ка...

— Ничего, — усмехнулся Боромир. — Это ненадолго. С перерезанным горлом долго не живут. Но реакция у него! Мне бы такую.

— Добей, — попросил гондорец. — Зачем человеку мучиться...

— Нет, — выговорил Эгленн с трудом. В горле была кровь, он выплюнул ее, приподнялся с трудом на руках. Кровь... кровь должна быть горячей, иначе... — Гондорцы, вы что... рехнулись? Я же вам не враг...

Тот воин, нахмурившись, вложил меч в ножны.

— Слушай, у него выговор гондорский...

Боромир рывком подтащил Эгленна к себе, всмотрелся в зелёные глаза.

— Слишком похож.

— Да на кого?

— На этого, который глашатай Саурона. Такие глаза, знаешь ли, не забудешь, даже если очень захочешь.

— Я друг Фарамира, — выговорил Эгленн. — Ты его брат, вижу... отпусти.

— Фарамир погиб, — тихо сказал воин. — В Северном Итилиене.

— Какое погиб... вы что! Мы вместе плыли, лодка вон там... он уже с вашими говорил!

— Вместе плыли?! — хватка Боромира стала просто железной. — Где он? Говори!

— Да с вашими же, говорю... С вашими, только что был!

Боромир отпустил Эгленна, вскочил.

— Так. Глаз с него не спускать. Если это правда...

— Я постерегу, — воин смотрел на своего друга с тревогой и отчаянной надеждой. — Наши дозоры там, ты же знаешь, беги!

Боромир бросил на Эгленна последний взгляд — и скрылся, присматриваясь к следам.

— Помоги, — выговорил Эгленн, зажимая порез на горле. — У меня там доспех... под курткой. Все равно сильно... Что же вы, вначале бьете, потом смотрите... Перевязать хоть, чем-нибудь... есть?

Воин опустился возле него на колени, раскрыл сумку на поясе.

— Как же не быть... Руку-то убери.

Эгленн убрал руку.

— Фарамир жив, — проговорил он. — Жив и здоров. С ним все в порядке. Мы шли вместе, только вот ваши меня прогнали... потому что у меня прозвание, как у этого... глашатая.

— Эгленн, значит, — кивнул воин. — Да, такое не забудешь, тут Боромир прав...

Он сходил к Андуину, — до реки оставалось буквально несколько шагов, — принёс воды. Поморщился: удар у Боромира был отточенный, знал, куда бить... Кровь остановить не получалось.

— Плохо дело, — сказал наконец, глядя на покрасневшую вмиг повязку. — Надо тебя в Лебеннин, к целителям.

Подумал — если успеем довезти...

— Надо бы, — согласился Эгленн. — Да только кто мне теперь поверит, что я вам не враг? Боромир уже не поверил, я же вижу...

Воин с тревогой посмотрел на него, прислушался — никаких шагов даже и близко не было.

— Вот что. Если Боромир и вправду брата встретит, как ты сказал, он про нас с тобой точно не вспомнит.

Он задумался... а затем засвистел по-птичьи, да так красиво и ладно, что действительно можно было ошибиться. Молчание... а потом издалека донёсся отклик.

— Сами давай выбираться, — Эгленн кивнул, и поморщился от боли в горле. — Я дойду... ты только помоги.

— Никуда ты не дойдёшь, — отозвался воин и свистнул совсем по-другому, пронзительно и коротко. — Видал я таких.

Прошло совсем немного времени, — и приблизился конский топот, кусты зашуршали. Взгляд воина потеплел.

— Видишь, красавец какой? Ристанийцы подарили. Держись за меня, помогу забраться. Так всё же есть надежда, что доедем...

— Спасибо...- Эгленн уцепился за него, на коня взобрался все же — хоть и с трудом, но сам. Прислонился к пышной гриве. — Доедем, еще не хватало помирать раньше времени...

Воин сел позади него, взял поводья, Эгленна придержал за талию. Конь покосился умным глазом, тряхнул головой — и помчался.

...Лебеннин был похож на растревоженный муравейник. Прежде тихое место переполнено теперь было народом, всюду были воины, в воздухе витало напряжение тревога, ожидание удара из-за угла. Воину из отряда Боромира не пришлось ничего объяснять, — тут же прибежала женщина, целительница. Мужчины помогли снять Эгленна с седла, понесли в один из домов. Низкие потолки, маленькие окна... надо полагать, это не был её дом, тут жила какая-то семья с кучей детишек, которые настороженными любопытными глазёнками следили за происходящим, но не приближались. Воин постоял, посмотрел, как целительница торопливо заваривает какие-то настои.

— Иди, иди отсюда, — шуганула она его. — И без тебя полно чужих взглядов, есть кому мешать.

— Извини, — тот поспешно скрылся за дверью.

— Ты прости, что приходится возиться... — проговорил Эгленн. Он сел — ну не мог он тут, среди этих людей, валяться, словно умирающий. — Я не гондорец все же, я вам чужак, а тут и без меня вам есть чем заняться, вижу.

— Ты всё-таки реши, ты гондорец или нет, — насмешливо сказала целительница. — Мне сказали, что судя по выговору, ты наш. Скоро Арагорн придёт, если хочешь что-то рассказать, то это к нему, а не ко мне. Моё дело маленькое, мне кого привезли, того и лечу.

— Ну, уж я-то знаю, чей я, — Эгленн улыбнулся. — Все равно спасибо. Что тут у вас творится-то в последние дни?

— А что творится, — певуче проговорила она. — Обживаемся на чужом месте. Дозоры наладили, чужие чтоб не шастали. Тяжко оно — быть изгнанными из своего города. Куртку и рубашку снимай, всё в крови. Повязку сейчас другую наложу, а вот придёт Арагорн, он умеет и чарами лечить. Раз довезли, теперь точно не умрёшь...

— Арагорн... он рядом где-то? Не такие тут раны, чтобы чарами их лечить.

Туника действительно была вся в крови. Эгленн скинул одежду, расстегнул легкий кожаный доспех — не простой, с мифрильными накладками; конечно, не было раньше никакого доспеха, но ведь иначе не объяснишь, что тебя несколько клинков в спину ударили, а ты почти цел, только поверхностные раны... Мифрил у них здесь — редкость. А иначе никак. Получалось, что клинки соскользнули с накладок и только слегка задели спину.

— И не просто рядом, а уже здесь, — раздался голос от порога.

Целительница встала, поклонилась — с достоинством. Арагорн ответил на поклон, пересёк комнату... остановился в двух шагах от Эгленна, напряжённо глядя в глаза.

"Здравствуй, — мысленно сказал тот. — Не удивляйся: так надо. А что до ран — не то, чтобы они были опасны, но врезали мне по-настоящему. Замечтался, что называется."

— Вот, — сказала целительница. — Я собиралась перевязку делать.

— Спасибо, Акта, тут уж я сам, — Арагорн улыбнулся ей, но те, кто его знал, поняли бы, что за этой улыбкой стоит страшное напряжение. — Оставь нас. Хорошо?

— Само собой, — она понимающе кивнула и исчезла.

"Успокойся, Арагорн. Ничего такого уж страшного не происходит. И помоги мне, действительно, перевязать эти царапины на спине..."

— Спасибо, что пришел, — вслух проговорил Эгленн.

— Не за что, — хмуро сказал Арагорн и взялся за дело.

"Ты вообще что тут делаешь? Что происходит?"

"Познакомился с Фарамиром. Чувствовал, что хороший парень... Они с отрядом пытались напасть на один из наших дозоров из тайного укрытия, ну, конечно, не слишком успешно. А его ранили, и сильно, к тому же, он еще и с большой высоты в озеро упал — со скалы... Словом, доставили к нам... перепугался он, конечно. После ему позволили уйти, но так, чтобы хоть видимость была, что он по удаче сбежал. Я за ним, конечно, присматривал. На том берегу мы вместе переправу искали. Свели у наших лодку, переправились. Конечно, я ему не говорил, кто я... А на берегу — люди Боромира. Ну вот, словом, и постарался его брат. Видите ли, эти глаза он всегда узнает," — Эгленн усмехнулся.

"А ведь прав, — улыбнулся Арагорн. — Опознал. Ладно. Я так думаю, ежели ты хочешь, чтобы тебя за человека принимали, придётся пока здесь побыть, поскольку даже с моим якобы лечением чарами человек бы назавтра не встал. Вот только человек — это ж ещё не всё, сам понимаешь. Глашатай Саурона тоже человеком должен быть. Тебе-то что надо?"

"Мне надо своими глазами увидеть, что у вас тут творится, чтобы знать, как поступать в дальнейшем. Все то, что может майа, все эти наши вИдения на расстоянии — это не то. Что людям нужно, чего они желают, что неприемлемо, кого принимают, кого ненавидят... ну, впрочем, кто именно — главный предмет ненависти, — понятно. Вот только Боромир может заявиться. Если что, надо, должно быть, сказать, что ты меня знаешь... а то ведь не успокоится."

"Да он не то что _может_, он обязательно заявится, причём скоро. Куда ж ему деваться, живёт он здесь. Дозорами заправляет. И честное слово, настроить людей против тебя, что бы я ни сказал, — это для него проще простого. Время тяжёлое, каждой тени люди боятся."

"Нет уж, сбегать я не собираюсь. Фарамир и без того натерпелся, а тут получится — я ему словно под дых обманом. Нет. Посмотрим. Кстати, Арагорн... подлинное имя мое — Тайрэн Ортхэннер. Я Фарамиру его и назвал, когда перестал называться прозванием "Эгленн", изгнанник. Ты это знай."

"Да уж, имён у тебя на целый отряд хватит, — улыбнулся Арагорн. — И Гортаур, и Саурон, и Эгленн. А что оно означает, твоё имя?"

"Это самое древнее, изначальное имя. "Хранящий пламя". Подлинное имя Курумо, известного вам под именем Саруман — Курумо Морхэллен... если тебе интересно. Кстати, ты знаешь историю того перстня, что у тебя на пальце? Я ведь видел, как его делали... "

"Откуда? — несказанно удивился Арагорн. — Это же перстень Берена, который ему от отца достался, а тому — от государя Финрода Фелагунда."

"То-то и оно. А изготовил его некогда, еще до Войны Стихий, Мастер Гэлеон. Был такой эллеро... Его убили в Валиноре. Так перстень туда и попал. Какими путями он угодил к Финроду — я и сам не знаю; не спросил в свое время, а потом уже некого было спрашивать. Но хорошо, что он сохранился."

Арагорн понял, что у него голова идёт кругом оттого, что в ней совершенно не укладывается, как кого-то могли убивать в Валиноре, кроме телери в Альквалондэ. В дверь постучали.

— Да?

В комнату заглянула прежняя целительница.

— Арагорн, радость-то какая! Фарамир вернулся! И вместе с братом они приехали, смотреть на них — душа отдыхает. А ещё отряд их вернулся. Привезли кого-то... даже непонятно, кого.

— Кого? — удивился Эгленн. — Вроде я с ними был, никого еще не было.

За спиной целительницы послышался какой-то шум, она обернулась... а в следующую секунду её отпихнули с дороги.

— Держите его! — крикнули несколько голосов вдогонку, но было поздно.

Арагорн ожидал увидеть человека и не сразу понял, что ворвавшееся существо было ростом вполовину меньше. Первое, что приходило в голову, — что создание это только что вылезло из какого-то болота.

— Моя прелессссть! — возгласило существо и бросилось прямиком к Эгленну.

Вот уж этого Эгленн никак не ожидал. Голлум!

— Твою мать, — проговорил он сквозь зубы. — Этого бедолаги мне только не хватало...

"Так, Арагорн, а вот сейчас мне придется сделать нечто, довольно жестокое по отношению к этому бедняге... Но другого выхода я не вижу. Иначе через час весь Гондор будет знать, у кого на пальце Кольцо... "

Он щелкнул пальцами — больше для того, чтобы четко обозначить сделанное.

Немота. Пока Голлум здесь — он не сумеет вымолвить ни слова. А после... Чуть позже его придется заставить заснуть. Исцелить бы его, ведь по крови он — хоббит; но возможно ли это? какую страшную шутку сыграло с ним Кольцо...

"Он не сможет говорить, покуда я здесь."

Голлум заметался по комнате, — не понял, что произошло, перепугался страшно. Арагорн, скривившись от отвращения, поймал его, тот попытался укусить, вырваться, — куда там.

В комнату уже вбежали воины, быстро скрутили свою сбежавшую добычу. Один из них вытянулся перед Арагорном.

— Он следом за лодкой приплыл, в которой были Фарамир и, — покосился на Эгленна, — и вот этот. Шёл как по ниточке, как будто знал, куда, лучше, чем мы по следам ходим. Сильная и хитрая тварь, как-то ведь узлы умудрился ослабить и сбежать. Самая беда в том, что нам его и запереть-то особо негде, в этой деревушке. Были бы дома, в Минас-Тирите, так подвалов сколько угодно, а так...

Арагорн посмотрел на Голлума, который бился и рвался, как пойманная рыба, не сводя глаз с рук Эгленна.

— Подвал найти, — приказал он. — И стеречь.

"Он заснет. Постепенно. А после — его нужно к нам... здесь, у вас, ему никто помочь не сможет. У него вся фэа исковеркана. Олорин, может быть, и сумеет."

Голлум вдруг перестал биться так отчаянно — полное впечатление, что силы его начали наконец-то иссякать.

Голлума утащили, Арагорн вздохнул с облегчением: уж на что он был непритязателен, но и его передёрнуло от отвращения.

— Фарамир вернулся, — сказал тот воин, который докладывал про Голлума. — Они там с братом, все высыпали встречать. Идём?

— Конечно, — Арагорн шагнул к двери, обернулся к Эгленну. — А с тобой мы ещё побеседуем, я думаю... Скоро на ноги встанешь.

— Да, Арагорн, — отозвался Эгленн. — Спасибо тебе за помощь.

Пока они будут радоваться, а вот чуть позже — что будет? Боромир о нем вспомнит. Дааа, веселые предстоят часы, ничего не скажешь. И все-таки — результат того стоит...

Он откинулся на стену, закрыл глаза. Что у них там происходит?..

На улице надвигались сумерки, а посреди деревеньки, на площади, было не протолкнуться. Измученные тяготами последних недель люди собрались, чтобы вдохнуть чистой радости, чтобы прикоснуться к чужому счастью, — вот ведь, бывает же такое, когда твой брат вынырнул из огня войны, остался жив... Лица сияли радостью, откуда-то уже доставали вино, разливали по кубкам, по кружкам, — у кого что нашлось... С этим было трудно, ведь здесь никогда не ожидали, что на Лебеннин свалится такое количество пришлых, потерявших родной дом. А потом — произошло чудо: в вечернем воздухе полилась мелодия.

Она без слов говорила о том, чем были полны мысли и души людей, — о тишине, о покое, о счастье... о том, что это всё — бывает.

Парнишка с лютней пристроился прямо посреди площади, глядел снизу вверх и улыбался, а потом — запел.

Пой, пой, пой

По пути домой,

Ты уже большой,

У тебя есть дом.

Пой, пой, пой,

Солнце сядет за горой,

А за ним уйдёт

Облаков конвой.

Мальчик мой,

Ты уже седой,

Это пыль дорог

Серебрит висок.

Борода твоя,

Как зима, длинна,

Но за той зимой

Не придёт весна.

Пой, пой, пой,

За твоей спиной

Твои песни встали

Новою волной.

Оглянись назад,

Но иди вперёд,

Что ещё, как знать,

На дороге ждёт...

Больше всего хотелось выйти, как одному из них, присоединиться, тоже пить вино (а не хватит, еще перенесем, — подумалось), смеяться, петь песни... вот уж что недоступно — совсем. Разве если только полным обманом. Лучше бы они про него и вовсе не вспомнили на радостях. Может, так и обойдется...

Веселились они только до темноты: дальше Боромир с сожалением дал команду тушить огни, — и всё, мирный вечер умчался в те же неведомые дали, куда властное Время безжалостно уносило все дни... Дозорные ушли в ночь, остальные разошлись по домам. Боромир ещё некоторое время побыл на площади: говорил со своими воинами. Потом проводил брата до того дома, в котором остановился Арагорн, вышел, нахмурившись... и решительно направился туда, где поселили Эгленна. Короткий разговор с целительницей, — и дверь отворилась.

Боромир вошёл, аккуратно притворил дверь за собой и остановился, скрестив руки на груди.

Тот смотрел на него. Спокойно, выжидательно. Потом наконец спросил:

— Ты что-то хотел от меня, Боромир?

— Разумеется, Эгленн. Разумеется.

Боромир подошёл к нему совсем близко, придвинул стул. Сел.

— Ну, тогда говори, что ли. Фарамир там как?

— Спрашиваю здесь я. Зачем тебе мой брат?

— Интересная у тебя постановка вопроса, Боромир. Зачем нужны друзья? Судьба свела.

Боромир сумрачно усмехнулся.

— Я так полагаю, что эту судьбу ты очень хорошо направил.

— Я не Намо Мандос, чтобы направлять чужие судьбы, — ответил Эгленн. — Если, конечно, это имя тебе о чем-то говорит.

— Вот что, хватит увиливать, — в голосе Боромира зазвенел металл. — Лучше говори прямо. Ты втёрся в доверие к моему брату. Что тебе от него нужно?

— Ну конечно же, хочу погубить его душу, — усмехнувшись, ответил Эгленн. — Зачем еще прислужники Врага могут говорить с гондорцами?

— Конкретнее, — велел Боромир. — Каковы твои планы в отношении Фарамира?

— Нет у меня никаких планов. Доплыли вместе, я собирался посмотреть, что происходит в Гондоре. Рана позволит — уйду.

— Посмотреть, значит. Отлично. И уйти. А дальше?

— Что — дальше? Дальше — жизнь. В западные земли я собирался, в Шир, страну перианов... что тебе еще?

— Интересно, интересно, — Боромир неожиданно улыбнулся. — И что тебе понадобилось у хоббитов?

— Приходилось слышать об этом народе, — скупо ответил Эгленн. — К тому же, я просто люблю бродить по свету. Особенно в мирных землях.

Боромир широко улыбнулся.

— Так, так. И любишь приносить в мирные земли войну. В беспокойные неинтересно, — там и так хозяйничают ваши.

— Ты бы лучше на себя посмотрел, Боромир, прежде чем разбрасываться обвинениями. Я в ваших землях меча не поднимал. А твои дела — вот, что называется, на лице, — и Эгленн провел по своему горлу.

— Мало? — осведомился Боромир. — Если будешь пытаться пролезть в нашу жизнь, то добавлю.

— Смотри, как бы я сам тебе не добавил, — сдержанно проговорил Эгленн. — Всему есть предел. То, что ты на своей земле, не дает тебе права меня оскорблять.

— То, что я на своей земле, даёт мне право защищать её, и я буду это делать. Что бы по этому поводу ни думал ты и твой хозяин.

— У меня нет никаких хозяев. И если б не твой брат — я сам бы вызвал тебя на поединок, потому что за слова свои нужно отвечать. А ты, вижу я, привык к безнаказанности.

Боромир широко улыбнулся.

— Если боишься вызвать меня, не стоит прикрываться моим братом.

— Я не хочу убивать тебя, Боромир. Не хочу твоей смерти, которая будет горем для многих гондорцев.

Рука Боромира легла на меч.

— Много о себе мнишь. Что ж. Я тебя предупредил.

Он встал.

— Не забывайся, Эгленн. Нас можно выгнать из Минас-Тирита, нас можно поставить на колени, но нас нельзя сломать. Запомни это.

— Не тому ты это говоришь. У меня нет желания кого бы то ни было ломать.

— До _того_ я не докричусь, — Боромир улыбнулся во всю ширь, — но, как ты утверждал, он через тебя всё слышит.

Эгленн вздохнул.

— Тебе самому надо к целителю, Боромир. Меня ты считаешь сауроновым прислужником... может, ту тварь, что утащили в подвал, ты сочтешь самим Сауроном? С тебя станется.

Боромир шагнул к нему, железной хваткой взял за горло, несколько долгих мгновений смотрел в глаза.

— Не выводи меня из терпения.

Отшвырнул в сторону, стремительно прошагал к двери и грохнул ею за своей спиной.

Порез на шее снова закровоточил, и Эгленн спохватился, вспомнив — не забывать о том, что кровь должна быть горячей...

Врезать бы по этому самодовольному лицу... так, чтобы в кровь, чтобы заговорить на одном языке с этим ублюдком, привыкшим решать все только силой.

Нельзя. Хотя бы ради Фарамира. Хотя бы ради уважения к этим людям, готовым ему помочь, не спрашивая, кто он и откуда. Фарамир...

Эгленн поднялся, осторожно вышел из комнатки — выглянуть на улицу. Сел на ступенях крыльца.

Стояла ночь, — не та, мирная, когда тьма обволакивает и дарит покой, а настороженная, ждущая, что в любой миг из мрака возникнет чей-то клинок. На улице — никого. Окна домо были плотно занавешены, чтобы наружу не пробивалось ни единого лучика. Не всегда получалось, конечно... Деревня была небольшой, совсем близко — та площадь, где перед закатом люди радостно встречали вернувшегося Фарамира. И только гуляет ветер...

А ведь боятся они — собственного страха. Никто не явится из темноты, никто не нападет. Сколько ночей должно миновать, чтобы они убедились в этом? Чтобы поняли — никто из "темных" воинов не посягает на их свободу? Арагорн знает это; но этого мало. Фарамир, должно быть, спит — впервые за много дней спокойным сном, в постели, а не на голой земле...

Чья-то рука легла ему на плечо.

— Может, тебе дать чего-нибудь? — спросил женский голос. — Всё же уснёшь.

Он обернулся.

— Да нет... — сказал он. — Спасибо. Не стоит. Знаешь, даже странно как-то. Тишина — глуше, чем в лесу. А ты сама-то что не спишь?

Целительница устроилась рядом на крыльце.

— А я вообще почти не сплю. Говорят, когда принимаешь путь целителя, то твой сон уходит к тем, кого ты лечишь.

— Так же нельзя, людям все равно нужно спать. Когда целитель сам на ногах не стоит, он и другим помочь не сможет... Много у вас раненых-то было?

— Да нет, — сказала она задумчиво. — Немного, на самом деле. Я думала, будет хуже.

— Чувствую, — пояснил он. — Страх повсюду. Страх войны. Страх, что будет кровь, будут смерти... как будто в воздухе это стоит.

— Ещё бы, — тихо отозвалась она. — Так и есть. И тишина эта — самое страшное. Как затишье перед бурей. Воздух становится тяжёлый, неживой, и как в кошмаре, хочешь закричать, чтобы это прорвалось наконец... а не можешь. И это так и висит, так и копится, и всё тяжелее с каждым днём.

— А если — бури не будет? Ведь все, Минас-Тирит они заняли, хотели бы убить — убили бы там. Думаете, они скоро явятся и порядки свои начнут наводить?

— Думаем, хуже будет, — призналась она. — Спрашивается, зачем он себе Кольцо Всевластья возвращал? Для того, чтобы носить, как безделушку? Нет, конечно...

— Ну, на Кольцо-то дела всегда найдутся, наверное... — задумчиво проговорил Эгленн. — Не знаю. Хотя да, понятно, что тут первое в голову приходит: сохранить жизни, чтобы было над кем властвовать.

Он вздохнул, глядя на звезды.

— И как думаете, что может произойти?

Она развела руками.

— Не знаем. Неизвестность — она хуже всего.

— А если... — он помолчал. — Если они велят вам детей им на обучение отдавать?

Она вздрогнула.

— Вот ужас-то...

— Я просто был в Хараде, в Умбаре. Знаю — у них это принято. Они своих детей часто туда посылают... в Мордор. Детей вождей — непременно. Видел и детей этих, какими они возвращаются. Ну, во всяком случае — чудовищ из них там не делают, это точно...

— Кого ж делают-то? — она прижала руки к груди. — Верных слуг Саурона?

— Учат многому. Оружие, бой — это, конечно, само собой. Нынче все это знают. Истории учат. Мастерству, ремеслам разным. Наукам. У них есть такое... называется — Путь. У каждого человека — свой дар, особый, отличающий от прочих. Раскрывать этот дар учат. Странно, правда?

— Да нет, не странно... Если бы не умели чего-то такого, вряд ли они могли бы столько времени против эльфов продержаться.

— Знаешь, видел я там однажды... это в Хараде было. Они, тамошние, не воины, я имею в виду простых людей, как вот ваши, например... подобрали гондорца. Раненого. Воина. Не знаю уж, как так получилось — не расспрашивал. Вот если б ты, положим, в лесу шла, и наткнулась бы... увидела бы: явно воин Саурона, явно враг. И — раненый. Оставишь — умрет. Ты бы что сделала тогда?..

— Да что я, я-то понятно, — быстро заговорила она. — Что с ним сталось, с нашим-то?

— А ничего. Вылечили, он и ушел... Вот думаю: а ведь если б Боромир вот так встретил... он же не лечить, а добил бы просто — и все. Разве это правильно?..

— Ты на Боромира не сердись, — проговорила она. — Он, видишь ли, всё потерял. Отца, родной город. Да ещё и ты один-в-один как тот, который глашатай Саурона. Неудивительно, что он на тебя накинулся.

— Не сердись, — повторил Эгленн. — Думаешь, приятно, когда тебя в лицо прислужником Саурона называют? В каждом встречном можно видеть врага. А если незнакомому человеку сходу начать оскорбления швырять, так чего же удивляться, что и вправду врагом станет.

Она вздохнула.

— Ладно... Пойду я, поздно уже. Если что, так там, в передней комнате, еда, молоко... Не слишком разнообразно, но мы тут в тесноте, выбирать не приходится.

— У меня же с собой мясо было, — спохватился Эгленн. — В сумке моей, я ее, как входили, бросил у порога. Ну, запасы, в дороге без еды не будешь, сама понимаешь. И еще лембас там были, несколько штук. Вынуть надо, тебе отдать.

— Лембас? — удивилась она. — Это ж эльфийская еда, о ней легенды ходят. Вот не думала, что и вправду такое увижу.

— Чего ж не увидеть, пойдем, покажу...

Он поднялся — сумка его была в первой же комнате от входа. Вошел он ощупью — ни огонька не горело в доме. Так же и сумку нашел. А открыл — и достал оттуда небольшой кристаллический светильник, сдвинул заслонку — и в комнате стало почти светло от белого, не слишком яркого света. Ставни на окнах все равно были закрыты, так что на улицу этот свет не проходил.

— Вот, — он достал из сумки сверток. — Вот они, лембас.

Она взяла в руки — как будто величайшую редкость, как что-то хрупкое, загадочное... Но куда больше её заинтересовал светильник: это было вообще что-то невиданное.

— Ты, похоже, с эльфами дружишь, — улыбнулась Акта. — Да?

— Есть немного, — кивнул Эгленн. — Только не с теми, не с западными, тех я особо и не знаю. А вот на востоке много квенди живет до сих пор.

— Ишь ты, а я и не слышала о них никогда...

— О них в этих землях мало знают. Но дальше, на восток — там же огромные пространства, там много лесов без конца и без края... а квенди как жили когда-то давно, в предначальной поре, так живут и сейчас в этих лесах. И тоже мало знают о людях.

— Как странно всё это. А я думала, что эльфов мало... Вообще мало.

— Ну, что ты! И на Западе огромный материк, только эльфами населенный... впрочем, Валинор теперь открыт только для нолдор. Что скорее хорошо, чем плохо. Вряд ли кто-то, кроме них, сумел бы там жить...

Акта покивала, вернула ему свёрток с лембасами.

— А всё-таки зря ты отказываешься от моих настоев, легче бы стало. Люди хвалят. Я ж вижу, тебе тяжко пришлось...

— Да нет, почему... я не отказываюсь. Просто это, — он притронулся к горлу, — это ничего. На мне все, как на собаке, заживает. Не в первый раз, бывало и куда похуже.

— Это хорошо, что заживает, — она улыбнулась. — Вон Фарамир у нас такой же. А что с тобой было-то, что похуже?

— Всякое бывало. Знаешь, как может волк подрать, или волкодав, на то нарочно обученный? Хорошо, если не насмерть.

— Ужас какой...

...Когда в дверь постучали, было за полночь.

— Арагорн, это я, Боромир. Открой.

Тот не спал. Хотя и хотелось. Но вместе с тем сон просто не шел. Здесь, в этом поселении, он ночевал в отдельной комнате — роскошь, можно сказать. Людей много, строений мало... И с Боромиром говорить не хотелось.

— Да, Боромир? — спросил он, открыв дверь. — Что, тоже не спится?

Тот вошёл, оглянулся. Похоже, проверять, не следят ли, вошло у него в привычку. Закрыл за собой дверь.

— Арагорн, скажи пожалуйста, тебе знакома эта тварь, которую приволокли мои воины?

— Знакома, — кивнул Арагорн, сев на кровать. — Мы с Гэндальфом однажды с нею уже повстречались. Голлум.

— Он всю дорогу шипел и ныл про свою "прелесссть", — Боромир передёрнул плечами. — Я его попытался допросить.

— Мне просто жаль это существо, Боромир. Я даже не могу относиться к нему, как к вражьей твари, несмотря на то, что он способен на многие злодейства. Не его в том вина. И что он тебе наговорил?

— Очень, очень много, — Боромир посмотрел в сторону. — А что ты про него знаешь? Расскажи, прошу. Мне кажется, это важно.

— То, что мы уже говорили на совете у Элронда, ты ведь тогда слышал. Эта тварь много веков была носителем Кольца Всевластья. Жутко — но по крови Голлум из народа перианов, хоббитов. Вот так вражье кольцо сумело его исковеркать... не по силам, видимо, смертным носить такие талисманы.

Боромир отвернулся, чтобы Арагорн не заметил, как сверкнули его глаза.

— Ясно... Не, мне действительно кое-что стало ясно, Арагорн. Спасибо. А скажи, долго ты намерен держать у нас этого... который не глашатай Саурона?

— Он ранен. Когда сумеет уйти — пусть уходит. Разве тут могут быть варианты? — Арагорн вдруг усмехнулся. — Боромир, я понимаю, куда ты клонишь, но то, что ты имеешь в виду — это уже слишком. Что, хочешь сказать, что этот человек — сам Враг?

Боромир несколько секунд смотрел на него — видно, пытался понять, чего хочет Арагорн.

— Скажи пожалуйста, а ты с ним знаком?

— Знаком немного. Встречались с ним к западу отсюда, в том краю, что местные называют Пригорье — не слишком далеко от Шира. В тамошнем трактире, пиво вместе пили, после вместе шли некоторое время, нам было по пути. Как бы то ни было, но я от него за это время не увидел ничего, в чем можно было бы попрекнуть.

Боромир кивнул. Встал.

— Что ж, Арагорн... Спасибо. Больше у меня нет к тебе никаких вопросов. Спокойной ночи.

— Подожди. Может, ты все же поделишься подозрениями?

Тот покачал головой.

— Нет у меня никаких подозрений, Арагорн.

— Ну что ж... Ладно. Тогда спокойной ночи. Надеюсь, и я все же сумею заснуть…

Боромир вышел на улицу. Кулаки сжались сами. И что делать?! И к кому со всем этим бежать? Светлого Совета больше нет. Тех, кто может влиять на свои народы, очень, очень тонко и умно сделали союзниками Мордора. Да... повторение истории с Нуменором, когда потомки тех, кто был союзниками Валар, в итоге пошли против Валинора. Теперь понятно, как он это сделал. И — что теперь? Молча смотреть на это и ждать, пока тебя убьют?..

Они никому не говорили о предстоящем. Во всем Мордоре лишь несколько существ знали, что будет происходить — не считая, конечно, самой Девятки. Все, впрочем, поймут, почувствуют, что происходит нечто опасное и сложное; но чем меньше будут знать, что именно — тем лучше. Со стороны — для тех, кто умеет _видеть_, а _видеть_ в Мордоре умели почти все — это будет выглядеть так: бледные лучи, исходящие от Девятки, соединяются на Кольце — и сливаются в один, и устремляются в небо, разрывая Завесу Тьмы; но не синее небо открывается за нею, а бездонная чернота Эа; а потом... Что будет после, не знал никто. Могли только надеяться. Потому и Олорин стоял рядом: всякое может случиться.

Предчувствие жгло изнутри хуже любой раны. Предчувствие, и страх, и надежда — все это становилось настолько невыносимым, что ждать уже не хватало сил. Действовать.

Бледный луч разорвал Завесу Тьмы...

Олорин ждал, что в брешь, из-за Грани, рванётся Курумо, был наготове... но сразу понял: этого не будет. И от этого жутко сжалось сердце.

Там, за Гранью, Курумо не было. Просто — не было, как будто он никогда там не появлялся... Впрочем, нет.

То, что он там побывал, было ясно, как день. Олорин знал, _что_ ему предстоит увидеть, — тот уход за Грань невозможно было забыть даже человеку с самой короткой памятью, не то, что айну, но...

Да, им удалось вернуть Мелькора. Но нет, — не Мелькора.

То, что от него осталось.

Олорин похолодел. Было полное впечатление, что кто-то как будто выпил из него ту жизнь, которая ещё оставалась — после пыток, после разрыва связи с Ардой, после долгого пребывания в Пустоте, враждебной всему живому...

...Когда Грань Мира снова сомкнулась, Олорин услышал язвительный призрачный хохот, который мгновенно растворился в воздухе. И всё.

Эгленн молча рухнул на колени. Сил не осталось... почти ни на что. Ни на ненависть, ни на ярость, ни на гнев... как будто та самая пустота заползла в душу и поселилась там. Молча протянул руку... и дотронулся до плеча того, кто сейчас лежал перед ним.

Олорину невольно припомнились людские (да и эльфийские) сказки о существах, которые пьют кровь, которые выжимают из живых — жизнь... Когда-то в этом обвиняли Гортхауэра и Тхурингветиль. Казалось, Мелькор побывал в лапах такого вот создания.

— Горт, он жив, — тихо сказал Олорин. — Как я понимаю, только потому, что его нельзя убить... Послушай. Вы сейчас вымотаны до предела, вы не сможете никак ему помочь, даже снять цепи...

"Я буду рядом, — ответил Эгленн. — Олорин, я столько веков этого ждал... но — кто?! это ведь уже не Валар... Курумо?! Он сделал ЭТО с ним?!"

Великое небо... и эта корона. Впивающаяся шипами в голову. Сверху волосы седые, а ниже обода этой проклятой короны — что-то жуткое, бурое от засохшей крови... свежей уже нету... или там, за Гранью — для него было безвременье, и все, что было тысячелетия назад, для него — словно вчера?.. Он не чувствует ничего. И хорошо. Невозможно такое видеть...

Олорин подошёл к Эгленну, опустился рядом с ним. Взял за плечи, притянул к себе, обнял. "Ты совершил главное. Невозможное. Теперь — да, страшно тяжело, но это уже — возможно. Я мог бы отдать ему свою силу, но это не то, что нужно... Силу надо — на эти оковы, ему же нужна жизнь... откуда-то извне. Как, знаешь, бывает при потере крови..."

"Он ведь ничего не чувствует, Олорин? Я прав? скажи хотя бы это!"

"Думаю, что прав, да... Я пытаюсь услышать его чувства и не могу... Похоже на людей, как если боль переходит все мыслимые пределы."

Эгленн прикрыл глаза на несколько долгих секунд. Потом поднял Мелькора на руки, и тут же согнулся под тяжестью Ангайнор — нет, он воспринимал это не так, как Мелькор, для которого эта цепь и была некогда выкована — тяжесть была только физической, но и она оказалась настолько велика, что он еле выдержал, чтобы не упасть снова — и понес вниз, стараясь смотреть куда-то вбок, в сторону, лишь бы не видеть, не видеть, не видеть...

Комнату давно приготовил. Сотню раз представлял, как все случится, но как же это оказалось страшно — страшно и просто — в действительности. Тогда — давно, в Войну Гнева — он не видел происходящего своими глазами; только ощущал. И вот — вот оно, рядом, под пальцами: исковерканное тело, изуродованные руки, залитое кровью лицо — сплошь, в одну запекшуюся корку, даже черты не угадать, и волосы, когда-то такие красивые, густые, летящие, а теперь... Знакомый металл, когда-то бывший металлом венца, а сейчас впивающийся в шею — Небо, что же они, ведь это же, значит, специально делали! — зубцы, острые, направленные внутрь, таких же не было на венце раньше — какая сволочь могла это измыслить, зачем?.. и другая корона, намертво вцепившаяся в голову.

Нужно положить его на кровать... как же дико — чистая темная ткань, на которой — все ЭТО. Мелькнуло: он очнется, он рано или поздно очнется, и тогда ему ведь больнее будет — он будет лежать, и шипы короны вопьются еще сильнее — и Эгленн тут же, лихорадочно, сделал, чтобы у Мелькора под головой был просто воздух, незримая прослойка, чтобы не навредить...

И от этой мелочи — вдруг словно прорвало. Осозналось. Только сейчас.

Он опустился на стул, зажал лицо руками — и вдруг, не выдержав, заплакал, как ребенок, впервые столкнувшийся с жестокостью, с равнодушием, с бессердечием, с тем, как можно наслаждаться чужой болью. И ведь ни один!.. — эта мысль пришла с отчаяньем и яростью. Ни один из этих... так называемых его братьев и сестер... никто не воспротивился, никто не осмелился возразить открыто! Ауле, Ирмо, Намо — видели все это, смотрели, Ауле, сволочь — сам все это делал, он эту проклятую цепь создал. Он же, наверняка, и корону перековывал в ошейник, и другую, с шипами... мастер!..

И нет собственных сил ни на что. Даже на то, чтобы снять с него цепь и все это железо. Несколько дней…

Кто-то обнимал его, — руки друга, крепкие, надёжные... Олорин.

"Плачь. Ты столько веков держал на замке эти слёзы. И... я сделаю всё, что смогу, пока ты не восстановишь силы. Но надо спешить... Ты чувствуешь? Арта услышала его, её сердце тянется к нему, — она помнит..."

"Если б я мог... если б я мог дотянуться до этих сволочей — я бы убил их. Если бы мог. Но они бессмертны. Какой же надо быть мразью... Подонки! Они еще смели обвинять нас!.. Небо, Олорин, нужно сделать хоть что-нибудь, пока, хотя бы кровь эту с него смыть, и... я не знаю... — растерянная мысль, нелепая в своей правильности, — снять с него эту одежду... хотя бы так..."

Олорин отпустил его. Начал думать, что делать, — уже хорошо. Резануло по сердцу — эти растерянные глаза, полные боли и гнева, мокрое от слёз лицо...

Он поднялся. Вода, огонь и воздух — три стихии, соединению сил которых не сможет сопротивляться никакой металл. Тогда, в Изенгарде, в руке Курумо соединились только два луча, белый и голубой, а сейчас... огненный словно переплёл их, слил воедино — в яркий фиолетовый. Свет окутал металл короны, ошейника, вспыхнул так, что, казалось, в мире не осталось ничего, кроме этой молнии... и исчез — вместе с ними.

Олорин устало вздохнул.

— Принеси воды. Только не перемещай, тебя пока на это не хватит.

— Небо... — выдохнул Эгленн. Поднялся. Его тут же шатнуло — устоял. — Сейчас. Сейчас принесу. Можно было бы позвать других, но... Нет. Я сам, все сам... Так. Снять эти лохмотья, смыть кровь...

Вернулся с большим кувшином. Мало этого, конечно, не хватит...

Олорин прислонился к стене. Казалось, так просто — задействовать силу Колец, но смотря против чего, оказывается... Что же будет, когда он возьмётся за Ангайнор?.. Только бы Эгленн не видел, чего ему всё это стоит, — сейчас он, Олорин, его единственная опора, надо быть сильным, как говорят люди... Надо. А — как?

Теперь, когда возникла эта передышка, он с тревогой задумался, — куда же делся Курумо? Куда и вообще как можно выбраться из Пустоты?

Эгленн не замечал его слабости. Не до того было. Все его внимание сейчас сосредотачивалось на Мелькоре. Достал кинжал, аккуратно разрезал рубаху, жесткую от засохшей крови, закусил губу, когда обнажились раны на груди. Вот же проклятье... Так. Намочить ткань, хотя бы обтереть ему лицо... Небо, ну что же, что они сделали с его глазами... Только бы он не очнулся. Пусть бы он спал хотя бы до той поры, как им удастся снять эту проклятую цепь...

Олорин молча смотрел на всё это и понимал, что у него уже кружится голова. Плохо. Очень плохо. Надо было сначала попробовать с цепью... да нет, он же знал, что не справился бы, а так — хоть что-то получилось. Только Эгленну об этом знать не надо.

В мире что-то происходило, что-то, неуловимое простым слухом, простым глазом... Как будто сама земля внезапно ожила, то ли очнулась от долгого сна, то ли просто узнала, почувствовала возвращение того, кто когда-то создавал её, и теперь... Вот только Олорин не мог понять, что же это, что теперь будет, и вообще — что происходит. Эгленн должен знать это лучше него, пришельца из Амана, он же так много времени провёл здесь, и тогда, рядом с Мелькором...

Закончив, Эгленн просто сел рядом на стул. Накрыть бы его... — подумалось. Хотя нет, не надо. Лучше просто, чтобы в комнате не было холодно. Небо, какой же он худой, одна только тень от самого себя осталась... Эгленн поднял глаза на Олорина.

— Мы сможем снять Ангайнор? — спросил он. — Ты-то сам как считаешь?

— Сами — нет, — честно сказал Олорин. — Послушай. Точнее — попробуй почувствовать, что ли... Ты ведь столько времени провёл рядом с ним, ты знаешь это лучше меня. Там, в Валиноре говорили, что он как бы слился с Артой — не так, как остальные, а как — мне не объясняли. И ещё этот момент, когда в Войне Гнева он мог использовать силу Арты и уничтожить и её, и войско Валар...

Он потёр лоб.

— Тут что-то кроется, пойми. Что-то, что должно ему помочь, но я не могу додуматься... я слишком мало знаю.

— Я знаю, — проговорил Эгленн. — Я пытался, тогда, давно — там... снять Воротэмнар, наручники эти... Оковы ненависти, понимаешь? Это не просто металл, это не просто цепь — это влитая в металл ненависть Валинора. Ею она питается. Исчезла бы эта ненависть — и оковы стали бы простым металлом. Но ведь она не исчезнет, пойми!

— Валинор... — задумчиво проговорил Олорин. — Они тогда ещё не отрезали себя от мира — так, как сейчас. Ещё могли передавать сюда часть своей силы. Сейчас же... вот уж сколько я здесь, и ни разу я не слышал никого из Валар. Как будто стена.

— Олорин, я понимаю... Мы соберем все, что сможем — силу Арды, силу Колец, в конце концов, просто желание помочь — тоже сила... Действовать нужно. Только сейчас я ничего не могу — меня еще несколько дней вообще ни на что не хватит.

— Вот силу Арты я не умею использовать, — признался Олорин. — Но... Если ты мне расскажешь, как он это делал, я попробую сделать так, чтобы он хотя бы не очнулся раньше времени. Я ведь, увы, не Ирмо, и держать одного из Валар в состоянии сна выше моих сил.

— Это просто, — улыбнулся Эгленн. — Для майар или фаэрнэй, во всяком случае. Думаю, на самом деле ты прекрасно умеешь это делать, только сам про то не знаешь. Разве ты никогда не слышал музыку мира? Разве ты не умеешь слушать, какие мелодии сплетаются в шуме дождя, в голосе рек, в звуках ветров? Арда жива и разумна, она — как огромное существо, и нужно всего лишь понимать это, понимать и попросить ее — помочь тебе.

Олорин кивнул. Какая же у него хорошая улыбка, даже при том, что сам он вымотан до предела, и его не хватит даже не то, чтобы попробовать попросить — самому...

Он сосредоточился, пытаясь чётче услышать это, — то, что только что ощущал, волнующееся, тревожное... живое. Фаэрней — Сотворённые, так они себя называют... Как это часто бывает у людей, когда прежде беспомощные дети взрослеют, и вот уже на них полагаются те, кто прежде учил, был им опорой, вёл... Помоги мне, земля. Ведь ты — поняла, ты — узнала, кто вернулся к тебе оттуда, откуда нет возврата... Раньше он был связан с тобой намертво, и страшной пыткой было и это, и потом — разрыв... Теперь вы оба свободны, так приди же, как свободный к свободному, и убаюкай в своих объятьях, пока мы восстановим силы.

Эгленн вновь повернулся к Мелькору — и осторожно провел рукой по его волосам. Касаться лба боялся — вся кожа там была изорвана. Положил руку ему на грудь.

По крайней мере, он дышит... теперь — дышит, а раньше был просто ледяной, мертвый, оцепеневший. Кажется, забытье понемногу начало превращаться в сон.

— Олорин... — попросил Эгленн, поглядев на майа. — Попробуй сделать так, чтобы... чтобы ему не снилось ничего плохого, ладно? Ты ведь умеешь это, я знаю. Иначе сон для него будет кошмаром.

— Конечно, — Олорин наконец смог оторваться от стены и подошёл поближе. — Мы сделаем лучше. Было ведь что-то в той жизни... что-то хорошее, что-то радостное, прекрасное... Вспомни... а я сделаю это его снами.

— Было. Было...

Эгленн закрыл глаза.

Бесконечные леса, над которыми они когда-то летали — низко-низко, медленно, касаясь руками верхушек деревьев, или стремительно быстро, так, что все сливалось в одну сплошную несущуюся назад полосу. А весной все покрывалось цветами, сверху цветущие деревья казались облаками, упавшими на землю, и можно было нырнуть между стволов, туда, к этим цветущим ветвям, и в воздухе стоял запах, дурманящий запах весны...

Пир — все смеются, опьяненные золотистым вином, звучит музыка, а Мелькор, молодой, красивый, то запускает вокруг хороводы светящихся искр, которые осыпают всем волосы, то делает так, что с неба начинают медленно падать живые цветы — и не долетают до земли, исчезают в воздухе, если их не поймать.

Витражи в высоких башнях Аст-Ахэ — драконы, танцующие в небе. Зимний вечер, снаружи — снег, а здесь, в небольшом зале, пылает камин, на столе чаши с горячим вином, и так хорошо, тепло, спокойно, и рядом люди, в которых нет ненависти, умные, надежные — свои...

Может быть, все это снова станет реальностью?..

— Ну и вот, — почти неслышно сказал Олорин, прикрыв глаза. — А знаешь, я ведь вижу... он ведь тоже это помнит. Всплыло... Значит, жизнь к нему возвращается. Потихоньку.

Он вдруг резко развернулся.

— Жизнь. Нет, мы с тобой оба хороши! Сколько лет положено жить хоббитам? А Голлуму сколько? Вот он, источник жизни! А ну-ка давай сюда Кольцо!

Эгленн машинально сдернул Кольцо с пальца, дал его Олорину, и только тут спросил удивленно:

— А Кольцо-то тут чем поможет?..

— Оно же жизнь продлевает. Ну, здесь продлевать не надо, а значит — вернёт то, что отнял Курумо. Надеюсь. Надень ему... и обещай, что наконец попробуешь отдохнуть. Не то тебе понадобится не несколько дней, а гораздо больше. И вот ещё что. Надо понять, куда делся из Пустоты Курумо. Это меня тревожит.

— Эа велико... — произнес Эгленн. — Что же до Голлума, то ты видишь — Кольцо его изуродовало, и, кстати сказать, сам Голлум сейчас тоже у нас. Я хотел просить тебя помочь исцелить его, когда, конечно, мы сумеем помочь Мелькору — ибо жаль мне этого беднягу... Ладно. Как бы то ни было, с Кольцом попробовать стоит.

И он осторожно надел Кольцо на палец Мелькору.

Олорин опустил глаза: на такие руки только кольца надевать, да...

Казалось, сам воздух дрогнул, яркий золотой живой свет возник как будто из ниоткуда, стал на глазах шириться, расти... охватил неподвижную фигуру — и так и остался сиять, только стал чуть тише. Олорин сначала зажмурился, потом растерянно заморгал: даже он не ожидал такого эффекта.

— Смотри... раны затягиваются...

И тут же в дверь постучали.

Эгленн, глядевший, словно зачарованный, на происходящее, вздрогнул — и поднялся.

Сам открыл дверь.

Там был один из его людей, — никто не решился позвать его мысленно.

— Извини. Но там, в Лебеннине, — резня. Боромир объявил Арагорна предателем.

— Тааак, — резко произнес Эгленн и вышел за дверь, притворив ее за собою. — А подробнее?

— Боромир дождался, пока ты уйдёшь. Ещё несколько дней было тихо. Сегодня — только что — он собрал на площади народ и при всех выложил, как ты под именем Эгленна встречался с Йовин, с Фарамиром... и с Арагорном. И рассказ Голлума, который плыл за вашей лодкой по Андуину, охотясь за Кольцом. Был шок, была паника — а сейчас Боромир со своими пошёл резать предателей. Идёт бой.

— Скотина... — произнес Эгленн. — Так. Подожди.

Он зашел в комнату снова — и посмотрел на Мелькора. Да, такого он точно не ожидал. Раны определенно затягивались, за ту минуту, пока он говорил с воином — они стали не такими глубокими.

— Ты слышал? — спросил он Олорина. — Мне придется воспользоваться Кольцом. А для этого...

Он снова перевел взгляд на Мелькора.

— Нет. Пожалуйста, — в голосе Олорина впервые чуть ли не за всю его жизнь была просьба. — Я не знаю, что будет, если ты его снимешь, боюсь — он очнётся. Что ты хочешь? Может, тебе хватит этих, которые у меня?

— Может... Так. Проклятье, это ведь не случайно. Он начал именно тогда, когда мы занялись Мелькором — иначе я бы услышал происходящее. Главное — надеюсь, ты это сумеешь — удержать в жизни тех, кто уже ранен. Остановить бой: чары слабости, так же, как мы делали в Минас-Тирите. Ты сумеешь сделать это?

— Никогда не пробовал, — улыбнулся Олорин. — Даже интересно. Однако мне придётся отправиться туда. Если отсюда и можно наслать Заклятье, то вот с ранеными — уже никак.

— Возьмешь крылатого коня. А пока — вот что...

Он открыл дверь снова. Воин ждал.

— Я не смогу сейчас воспользоваться Кольцом, — проговорил Эгленн. — Просто не хватит сил, я весь выложился ради прорыва. Девятка тоже вымотана до предела, еще хуже меня. Поэтому. Ближайшие к Лебеннину отряды — туда. Крылатых коней и драконов направить к ним, это не в наших обычаях, но на этот раз придется воспользоваться: важна быстрота, плюс будет преимущество в случае, если придется сражаться. Олорин попытается остановить бой с помощью заклятья слабости, но для него это внове, и выйдет ли, а если выйдет, то достаточно ли надежно — мы не знаем. Лебеннин занять. Никого не убивать без крайней необходимости. Боромира... — брови Эгленна сошлись к переносице, — Боромира и прочих зачинщиков взять живыми в любом случае. Я с этой сволочью поговорю...

Воин кивнул. Взгляд его устремился куда-то сквозь пространство: мысленно передавал приказы. Олорин следом за Эгленном вышел из комнаты... и внезапно обнаружил, что, оказывается, в последние часы мир как будто исчезал, замкнувшись вокруг них и Мелькора... А теперь мир снова вернулся, властно требуя их к себе, закружив их в вихре тревоги, событий, которые никуда не девались за это время...

...Когда Боромир выхватил меч, по толпе пошла паника. Кто-то с криками бросился бежать, кто-то — не поверив — схватился за оружие. Арагорн обернулся: воины Боромира чётко и слаженно пошли теснить тех, кто остался с ним, воздух вмиг переполнился звоном клинков. За его спиной упал один, второй, кто-то ругнулся, получив рану. Арагорн в два прыжка очутился возле упавшего, подхватил второй меч. Два лезвия красиво развернулись в воздухе, всё быстрее, быстрее, слились в мерцающие круги, страшные в своём совершенстве. Промелькнула мысль: сколько их там против меня? пять... шесть? история повторяется, когда-то точно так же Эгленн сражался против лучших воинов Эндорэ у Роковой Расселины... Боромировцы не поняли, отчего он так жутко улыбнулся, и пошли вперёд: убивать.

Он принял удар двумя скрещёнными клинками, над головой, отпустил один, повернулся, позволяя чужому мечу соскользнуть вниз. Выпад. Первый. Шагнуть в сторону, оставляя между собой и вторым падающего воина. Развернуться, — тут на него идут ещё двое. А Боромир... тот ждёт. Стоит и ждёт, пока он устанет. Ну, жди...

Рядом раздался вскрик: тот мальчишка, который тогда — теперь казалось, страшно давно — пел песню вернувшемуся Фарамиру, не успел сбежать от чьего-то удара. В застывающем взгляде осталось недоумение и обида: а я-то тут причём?..

— Не убивать! — громко крикнул Фарамир. — Не сметь никого убивать! Опомнитесь!

Он схватил Боромира за рубаху.

— Брат, что ты делаешь?! Даже если ты прав — Враг только порадуется, глядя на то, как мы режем друг друга! Не этого ли он хотел добиться?!

Боромир стряхнул его руку.

— Ты-то сам — с кем? С нами или с ними?

— Я — с тобой, — произнес Фарамир, и вновь крикнул, так, чтобы его услышал и Арагорн, и остальные, те, кто был рядом с ним: — Сложите мечи! Бросьте оружие, клянусь, вы останетесь живы! — и вновь — брату: — Они обмануты, но это не равно предательству. Пусть сложат оружие, и будем вместе решать, какой кары заслуживает их преступная наивность. Но — не так!

— Напрасно ты за меня клянёшься, — сказал Боромир. — Я не буду пытаться убеждать тебя: ты сам провёл рядом с Сауроном достаточно много времени, чтобы тот успел затуманить тебе голову. Хотя вижу, что всё-таки не совсем. Что же до кары, то кара за предательство — смерть.

Арагорн молча усмехнулся: чужой клинок только что просвистел мимо уха, он успел отклониться. Двое. Против двоих он ещё может драться, но подпускать к себе больше — нельзя, это смерть...

Тех из его сторонников, кто ещё сопротивлялся, оттеснили в угол площади, один из них сообразил: отбежал к ближайшему дому, ногой распахнул дверь. Остальные рванулись туда: занимать оборону.

— Арагорн! Сюда!

— Нет. Уходите, — сквозь зубы. — Я не успею, они мне не дадут. Закрыть дверь!

Ещё несколько мгновений они отбивались возле дома, — всё-таки надеялись, что он сможет вырваться из теснящего кольца врагов. Когда ещё один упал раненым, поняли: время уходит. Дверь захлопнулась, кто-то из боромировцев не успел остановиться: клинок вонзился в дерево. Изнутри послышался грохот: там заваливали изнутри дверь. Кто-то пошёл в обход — выбивать окна.

— Я не допущу убийств между нами, — проговорил Фарамир. И в следующий момент, не дожидаясь ответа брата, бросился туда, где воины Боромира теснили оставшихся сторонников Арагорна — ясно было, на чьей стороне перевес, ясно и то, что если ничто не изменится — все они погибнут в ближайшие минуты.

Воины Боромира не ожидали нападения с другой стороны; это недолго — но этого времени должно было хватить другим, чтобы успеть уйти.

Арагорн коротко окинул взглядом поле боя: неожиданная подмога была весьма кстати, но на площади их осталось только двое.

— Фарамир, сюда! — крикнул он. — Спина к спине!

Не выстоять. Это было понятным. И все же Фарамир, сам уже понимая, что совершает непоправимое, что прощения не будет, бросился к Арагорну.

Тот успел улыбнуться, отводя удар. Поднырнул под меч, резкий выпад, левую с клинком — за спину, отбить... Хотел спросить: а ты-то за что собрался отдавать свою жизнь?.. Не спросил: берёг дыхание. Держаться. Держаться. Но — сколько?!

Те, кто был зажат в доме, ещё держали оборону: прорваться через окна пока не удавалось, но это был только вопрос времени.

Сколько его прошло, времени, были ли эти изматывающие мгновения — минутами, или время вообще остановилось, — Арагорн не знал. Только в какой-то момент почувствовал, как что-то произошло там, за спиной, обернувшись, краем глаза видел: Фарамир левой зажимает рассечённую правую, меч отлетел в сторону. Дальше — на Фарамира накинулись двое, Арагорн не рискнул бить, боясь задеть. Фарамира оттащили в сторону, бросили на землю, возле него сразу встали несколько воинов — охранять. Арагорн чувствовал, что уже измотан, что держится уже не на втором, а на каком-то двадцать пятом дыхании, и что надолго его не хватит.

Боромир выхватил меч и пошёл вперёд.

Его воины расступились, образовав кольцо.

Арагорн остановился, тяжело дыша и пытаясь хоть немного унять колотящееся сердце. Рубаха взмокла, сгоряча он не понимал, сумел кто-то его достать или нет... Прохладный ветер, касавшийся горячей кожи, почти обжигал.

Фарамир мог только смотреть на происходящее в бессильном гневе; сражаться он уже не смог бы, даже если б не охрана — распоротая рука, не удержать меча. Воистину — братоубийственная резня вот-вот случится; уже погибло несколько человек, кто-то — совершенно ни к чему не причастный, как тот мальчишка, и за что повинны смерти те, кто сейчас стоит за Арагорна, за то, что не дали зарубить своего друга? И это называется — благородство и доблесть? И в чем виновен Арагорн — в том, что знал Эгленна там, на севере? Или теперь нужно убивать всех, кто говорил с этим человеком, кем бы он ни был?

— Вы после сотню раз пожалеете о том, что позволили совершиться этому позору, — проговорил он; Боромир не услышит, услышат те, кто рядом. Те, кого он еще утром считал друзьями, а теперь... — Враг будет радоваться, глядя, как мы режем друг друга.

Арагорн чувствовал, что передышка эта ему только во вред: меч внезапно потяжелел в руках, усталость навалилась на плечи. То, что получалось прежде относительно легко — блокировать удары, отворачиваться, обманывая противника, сами выпады, наконец, — всё это давалось теперь со страшным трудом. Ещё немного, ещё пара минут... хорошо, если они у него будут. Любимый приём Боромира: отклонить меч, и — резко — либо перерезать горло, либо, при удаче, просто срубить голову... он успел уклониться и понял, что теряет равновесие. Земля шатнулась навстречу.

В стороне вдруг испуганно закричала какая-то женщина. Арагорн еле сумел удержаться на ногах, хотя это уже ничем не могло помочь, последний удар был неизбежен... и вдруг Арагорн увидел то, чего не видел Боромир — сверху спикировала огромная крылатая тварь, напоминающая тех, на которых летали улаири — обхватила Боромира когтями, и швырнула прочь, в сторону, далеко; тварь мигом развернулась — и вновь ринулась на воинов Боромира. Взметнулась пыль от крыльев дракона, потемнело небо — еще несколько подобных существ пронеслись между домами, и Арагорн понял, что они делают: они попросту расшвыривают боромировских воинов. И — кони. Черные кони, кони с крыльями, всадники в черном, много....

Он ещё успел увидеть, как Боромир будто потерял способность... да нет, не двигаться, но — его тело обмякло, меч выпал из рук, вовсе не от того, что его отшвырнули, а как будто на него накинули незримую сеть, что ли...

И посреди всего этого по улице медленно шла женщина.

Арагорн попытался встать, остановить — но встретился с её жуткими сухими глазами, чёрными от горя.

И не посмел.

Ей было всё равно, что происходит вокруг, кто мечется меж домами, что делают люди...

Она подошла к своему сыну, неподвижно лежавшему посреди площади, обняла его, не замечая, что руки мгновенно окрасились его кровью.

И стала тихо качать на руках, как будто он не умер... а только спал.

Один из черных спрыгнул с крылатого коня, подбежал к Арагорну:

— Ты цел? — и вдруг увидел, куда тот смотрит. Замолчал тоже. Спросил через несколько секунд: — Сколько убитых?

— Не знаю, — медленно ответил Арагорн. — Не считал.

И подумалось: какой идиотский вопрос... Какая разница, сколько, если один из них — твой сын?! Да даже если кроме него, больше никого...

Он встал. Там, дальше, на улицах, кто-то метался, кто-то вскрикивал, донеслось — "тёмные, тёмные!.. " После такого явления точно ни у кого не будет сомнений, что Боромир был абсолютно прав...

Тех, кто сражался за Боромира, оттеснили в сторону, окружили и обезоружили — Арагорн не понимал, как это сделано, но сражаться они все равно не могли, это было уже знакомо, он помнил по Минас-Тириту: слабость, когда еле-еле можешь удержаться на ногах, не то что сражаться. Один из темных, должно быть, предводитель, крикнул громко — спокойно! мы не причиним никому вреда! Еще бы, никакой нужды: всех, кто выхватил оружие при появлении "темных", а это были, наверное, все, кто был способен оружие держать в руках — охватывала та же самая слабость. А потом вдруг взгляд его упал на женщину, все так же сидевшую, держа на коленях тело своего сына, посреди поднявшейся суматохи — ей не было дела ни до чего — и увидел, что к ней подходит человек... высокий, явно выше Эгленна ростом, черные волосы по плечам, длинный плащ... подходит — и опускается на землю рядом с ней, и что-то ей говорит.

Это он _услышал_ сразу — горе звенело в воздухе, наполняло его болью, горело, как пылающая яркая точка. Мальчишка... тот самый, что пел песню Фарамиру, что так радовался его возвращению. Тело его еще не успело остыть, душа металась рядом — растерянная, перепуганная, не верящая в то, что все уже случилось — вот так, неожиданно, нелепо, еще вчера все вместе пели песни, а сегодня — зарубили, словно врага... Оказывается, он — сын Акты; не знал... его-то за что? случайность? бросился защищать кого-то из людей Арагорна? просто не умел сражаться?

Кольцо. Кольцо Всевластья на пальце.

Кольцо, дарующее жизнь.

Эгленн осторожно положил руку на плечо Акты, которая, казалось, не видела ничего вокруг — и чуть сжал ее плечо.

Та действительно не видела. От прикосновения его холодной руки вздрогнула, подняла голову. В глазах был вопрос: как может кому-то что-то быть надо в мире? от неё?

— Не бойся, — проговорил он почти машинально. Знал, что она и не боится, не до того ей — и опустился рядом с ней. Жалость резала, стояла комком в горле, не давала ровно мыслить. Жалость, и чувство вины.

— Акта, позволь — я попробую помочь ему. Еще можно помочь, понимаешь? Его фэа не ушла в свой путь, она рядом, нужно лишь восстановить тело.

Она явно не понимала, что от неё хотят, только прижала мальчишку к себе, как будто у неё ещё можно было что-то отнять.

Эгленн вздохнул. Ладно.

Он взял руку мальчишки — безвольную, уже начавшую остывать. Засветилось Кольцо Всевластья — и только тут дрогнуло лицо Акты: она, кажется, наконец осознала, КТО перед нею.

Эгленн снял Кольцо — и, не спрашивая у Акты позволения, надел на палец ее сыну.

Вот тут она действительно испугалась, нет — ужас, смертельный ужас всплыл из таких глубин души, из которых возникают самые жуткие ночные кошмары... В одно мгновение сорвала Кольцо с пальца мальчика, вскочила, прижав его к груди... и бросилась бежать.

Он подобрал Кольцо, надел снова, поднялся и посмотрел вслед убегающей Акте. Прикусил губу. Прости, целительница. Прости, но я все же сделаю это. Страх твой рано или поздно уйдет, ты поймешь все — не сейчас, так немного позже... А сейчас — спи. Олорин поможет; пусть это будет сон без сновидений, глубокий, как темная река...

Акта пошатнулась, ее руки ослабли, и она, выронив тело сына, мягко упала на руки одному из подбежавших воинов. Эгленн мысленно _показал_, где находится ее дом — пусть отнесут туда. А сам подошел к распростертому в дорожной пыли телу, не обращая внимания на то, что на них смотрят уже все, стоящие вокруг; и "темные", и обезоруженные гондорцы, и освободившиеся воины Арагорна — как и на то, что Кольцо теперь видно всем.

Сколько лет этому мальчишке? Тринадцать? Четырнадцать?.. вряд ли старше... всплыло в памяти лицо другого мальчишки — Хатальдира.

Похожи…

Кольцо Всевластья вспыхнуло — и сомкнулось на тонком холодном пальце.

Повисшая в воздухе тишина была поистине гробовой. Враг? Здесь? Сам? Что ему нужно от этого несчастного, случайно попавшего под удар? Вопросы, вопросы... которые никто не посмел задать вслух. Ждали, что вот сейчас, на их глазах, возникнет вместо мёртвого мальчика десятый назгул, или какая жуть похуже...

То живительное золотое свечение, что недавно охватило тело искалеченного Мелькора, видели здесь лишь немногие; вот оно разливается по телу, вот проникает в рану, рассекающую тело вниз от плеча — под одеждой не видно, как начинает срастаться разрубленная плоть; минута, другая... Удар сердца. Другой. Третий. Уже почти остывшая кровь наливается жизнью, бежит по венам; розовеет бледное лицо... Вдох... другой... Судорога пробежала по телу мальчишки. Он вдруг закашлялся — в горле стояла засохшая кровь; распахнул глаза.

— Воды, кто-нибудь! — проговорил Эгленн громко, обведя взглядом притихших гондорцев: сил, чтобы перемещать предметы, сейчас не хватало. — Да быстрее же, принесите воды, вы что, не видите — он жив!

Арагорн встряхнулся. Знал же, знал, кто такой Эгленн, да и облик — тот же, только с поправкой на то, что он не человек, а майа... Метнулся в ближайший дом, — откуда только силы взялись. Схватил подвернувшуюся под руку плошку, — глаз машинально отметил прихотливый красноватый узор вдоль края... он знал, что это никогда не изгладится из памяти. Зачерпнул воды, выскочил на улицу.

Подошёл к Эгленну, чувствуя на себе скрещивающиеся взгляды. Вражий ставленник. Ещё бы...

Быть рядом с ним было жутковато, хотя — чего тут бояться, и разница-то во внешности небольшая... и всё же.

Протянул плошку.

— На, держи.

Парень потихоньку приходил в себя; для него все происходящее было странным вдвойне — вот он попадает под удар, потом — все темное, мутное, непонятное, и вдруг — он лежит на руках у незнакомого человека... Нет — не-человека; тут Эгленн иллюзий не строил: в этом облике его за человека не примешь.

Растерянные глаза...

— Пей, — он поддержал мальчишку, помогая ему сесть, поднес плошку к его губам — покрытым коркой запекшейся крови. — Да пей же, давай, пожалуйста!

Тот жадно прильнул к воде, закашлялся... наконец выпил всё. Рукавом провёл по губам, вздохнул.

— Ты кто?

— Я не враг, — ответил Эгленн. — Во всяком случае, надеюсь на это. Кстати, позволь-ка... тебе эта штучка больше все равно не нужна.

Он снял Кольцо с пальца мальчишки, надел сам.

У того расширились глаза: понял.

— Саурон?!

— Успокойся, — ответил Эгленн, поднимаясь. — Я не питаюсь младенцами. Кстати, твоя мать дома, — она от горя чуть с ума не сошла, когда ты попал под меч. Так что шел бы ты к ней.

Он обвел взглядом людей.

— Вот что, гондорцы. Мы многократно говорили вам: мы не хотим ни войны, ни насилия, ни вашей гибели. Мне был бы не нужен даже ваш город — если бы мы научились наконец жить в мире. Нам не нужна ваша кровь. Я надеялся, что мы можем говорить не только на языке мечей. Но что делаете вы? Резать своих братьев лишь за то, что им выпала судьба говорить со мною, даже не зная, кто я такой — в этом залог свободы Гондора? Перебить всех, кто решился попытаться жить в мире с людьми, населяющими союзные Мордору страны — это ваша воинская честь? Что было бы завтра, если бы мы позволили этому совершиться? Новый король — взошедший на трон по трупам своих собратьев?

Ответом ему была тишина. Не то мёртвое молчание, которое висело и давило, пока он возился с мальчиком, — а тишина настороженная, на грани срыва, жуткая, как затишье перед бурей. Те, кто сражался на площади за Арагорна, теперь уже смотрели на него со страхом: а Боромир-то, оказывается, был прав, он и вправду ставленник Саурона...

Фарамир тихонько подошёл к Арагорну, морщась от боли.

— Послушай... так это всё правда? Это был он?

— Да, там, в западных землях, я встречал Арагорна, — продолжал Эгленн, — и мы разделяли дорогу — когда он не знал ничего обо мне. Вижу, вам хватит и этого, чтобы не только обвинить его — но и вынести приговор, несмотря на то, что Арагорн — потомок Исилдура... Что ж. Я не хочу начинать — с насилия. Ответьте: кого вы сами признаете королем над собою?

Гондорцы переглянулись.

— А что ты спрашиваешь? — поинтересовался кто-то из толпы. — Какая разница, что мы ответим, когда ты всё равно поставишь того, кого тебе выгодно?

— Что толку ставить того, кто мне выгоден, если этому человеку придется править силой и страхом? — вопросом на вопрос ответил Эгленн. — Я не хочу этого. Да, я не потерплю, чтобы трон Гондора занял Боромир; почему — надеюсь, не нужно объяснять. Но не один Боромир есть на свете. В наших землях принято, что не только лишь тот, кто по крови принадлежит к знатному роду, может вести людей за собой, но и тот, кого люди уважают, кому доверяют. Неужели таких нет среди вас?

— По _нашему_ закону, — насмешливо отозвался тот же голос из толпы, — король — Арагорн. Но мы не потерпим твоего ставленника на троне. Так что ты как хочешь.

— Фарамиру вы не доверяете тоже?

Арагорн сжал кулаки. Не надо было ему называть это имя, ох, не надо... Ну видит же, что делают — нарочно _против_. Может, до Фарамира гондорцы и сами бы додумались, и был бы он хорошим королём, а так...

— Нет, не доверяем, — ответили несколько голосов.

— Думайте. Решайте. А пока — наш гарнизон остается здесь. Через пару дней сообщите, что надумали.

Эгленн пошел прочь — прямо на толпу людей — там, за их спинами, его ожидал крылатый конь. Люди молча расступились перед ним, пропуская — и сомкнулись снова.

Все это неизбежно. Пусть избирают, кого хотят; а пока... "Боромира и остальных зачинщиков — в крепость, — приказал он своим людям. — Олорин, что там с ранеными? Есть еще убитые, нужна помощь?"

"Поезжай спокойно. Убитых, к счастью, больше нет: люди Арагорна умеют драться. За раненых сейчас уже волноваться нечего."

Олорин помолчал, потом наконец решился спросить.

"Как Мелькор?"

"Ты был прав: он очнулся, когда я уезжал. Он... Он понял, что свободен. До исцеления ему еще далеко, но он, по крайней мере, держится. Я сейчас снова к нему — надеюсь, Кольцо поможет и дальше. Глаза бы ему восстановить..."

Олорин задумался.

"Как я понимаю, на это просто надо время."

"Хочется верить. Ты видел, на что способно Кольцо! Олорин, мы ведь сможем возвращать погибших!"

Олорин улыбнулся — и спрятал печаль. Он так радуется, когда появляется надежда... Ну что сейчас сбивать в полёте эту радость, говорить, что за всеми не уследишь, что хватать всех, кто умер не своей смертью и возвращать их, попросту нельзя, иначе мир скоро превратится в то, что называлось Весной Арды... причём из самых лучших побуждений.

"Я скоро вернусь."

...Быстрее, быстрее — над Андуином, над предгорьем, над черными горами, над равниной... вернуться, надеть Кольцо на палец Мелькору, чтобы унять его боль, он не скажет, он даже в мысли свои не допустит — но он ждет избавления от этой боли, это Эгленн знал.

Быстрее. Распахнуть дверь, в комнате — тепло... скинуть плащ — простой, человеческий. Надеть Кольцо на палец Мелькору... Скорее.

Тихое золотое сияние... снова. И разжимаются пальцы, невольно впившиеся в покрывало: боль уходит. Чуть дрогнули бескровные губы.

"Спасибо..."

"Как ты?.. Прости, что я унес Кольцо... Больно?.. "

"Не надо... просить прощения. Ты ни в чём не виноват. Сейчас всё хорошо... да."

Эгленн провел рукой по его лбу; раны, которые оставила железная корона, уже почти затянулись, но глаза... Глаза. Небо, только бы получилось...

"Скоро все станет-по-прежнему... Глаза... снова будут, я верю, Кольцо должно справиться. У тебя снова будут крылья — настоящие... Завеса Тьмы над Мордором — это моя страна, Мелькор, она так называется — исчезнет, мы уйдем на восток — там луга, чистые леса, там озера и реки, там живут люди, которые будут рады тебе. Будем пить вино, летать, смеяться... Мелькор. Ты веришь?.."

"Я верю... — он был слишком слаб, чтобы даже улыбнуться. — Ты говоришь — Кольцо... Если бы снять цепь, оно бы действовало быстрее..."

"Через пару часов Олорин вернется из Гондора. Мы попробуем — вместе. Я не уверен, что у меня хватит сил сейчас... да что там говорить, я и сам-то сейчас только что на ногах стою, а в остальном... Мы будем пытаться, Мелькор, все равно будем пытаться до тех пор, пока не получится. И вот еще что я думаю... Я вышвырнул Курумо туда, за Грань; но сейчас мы видели — он исчез оттуда. Может, хоть ты понимаешь — куда он мог пропасть? "

"Я знаю."

Он замолчал. Нахлынуло: последнее, что осталось в памяти — издевательский шёпот там, в Пустоте... Нет. Он властно не позволил этим воспоминаниям выбраться наружу. Слишком... слишком мерзко.

"Он сейчас в Чертогах Эру."

Эгленн закусил губу — и сам не заметил, как прокусил насквозь, отрезвил его только вкус собственной крови.

"Ты полагаешь, это может нам чем-либо грозить?"

Тонкие пальцы потянулись к нему — сквозь золотистое сияние. Поднять руку не мог: Ангайнор. Только — намёк на движение, и снова кисть бессильно падает на покрывало.

"Не думаю... За всё это время Эру ни разу не говорил со мной. Даже не пытался. Я думал, что... что Курумо... что его отправил ко мне Эру. Тогда, давно. Потому теперь и забрал, что больше не нужен... Наверное, он считает, что я никогда не обрету свою силу."

"Пусть считает. Нам же лучше... — и Эгленн мысленно позвал Олорина: — Ты скоро вернешься? Нужно заняться цепью. Сил моих нет — на это смотреть..."

"Я уже собираюсь. Да, кстати, эта женщина, Акта... она хочет тебя видеть."

"Я сейчас не могу к ней приехать, сам понимаешь. И после попытки с цепью, подозреваю, тем более. Так что либо ей придется подождать, либо — она ведь и сама может приехать сюда. Если ей хватит храбрости, конечно."

"Меня как раз и интересовало, — ты не против, если я захвачу её с собой? Она-то как раз не против."

"Смелая женщина... Конечно, бери ее с собой. Надеюсь, это не сделает ее предательницей в глазах остальных."

"Да там уже как-то всё так, что хуже некуда, — усмехнулся Олорин. — Все помнят, как она тебя лечила... теперь издеваются, что не стоило. От мальчишки вообще отшатнулись, он как в кольце отчуждения теперь. Как бы им не пришлось обоим покинуть гондорцев."

"Олорин, сегодняшним днем жизнь не кончается. Это было неизбежным в любом случае — в любом, понимаешь? Постепенно, когда они увидят, что зла им от нас нет, враждебность начнет ослабевать. Но это произойдет не сегодня, не завтра и не послезавтра. Дай Небо, если хотя бы за год мы увидим какие-то сдвиги. Родятся новые дети, что привыкнут к нашему присутствию — это будет следующий шаг; с этим поколением вытравить отчуждение полностью нам никогда не удастся. А парнишке — все лучше, чем жизнь, загубленная случайностью. К тому же, и у гондорцев есть и сердца, и соображение. Я знаю этот народ — не нужно представлять их чудовищами, готовыми убить каждого, кого коснулась моя рука."

Олорин не ответил: видно, говорил с Актой, чтобы отправиться в путь.

Он быстро привык к полётам, хотя раньше никогда не использовал такой способ передвижения. Для него было главным — что Акта не боится его, видимо, чувствуя, что он имеет к "тёмным" какое-то иное отношение, отличное от прочих.

Когда они приземлились и вошли внутрь башни Барад-Дура, Олорин остановился перед дверью.

— Акта, подожди здесь, в коридоре.

Та кивнула и прислонилась к стенке. Несмотря на всю её решимость, было видно, как у неё дрожат руки.

Олорин зашёл внутрь.

Эгленн встал навстречу Олорину. За недолгое время, пока тот летел, ничто не изменилось, и Мелькор все так же лежал рядом, и Кольцо светилось на его пальце.

То, что Акта ждет в коридоре, он уже знал; и страх ее чувствовал.

"Ну что?" — спросил мысленно.

"Там теперь тихо, — коротко ответил Олорин. — Выйди к ней, не думаю, что она тебя надолго задержит. Потом отвезу её обратно."

"Ладно".

В коридорах стояла темнота — вернее, гондорцы должны были воспринимать это, как темноту. И уж конечно, обстановка здешних помещений должна показаться с непривычки жутковатой... Эгленн вышел в коридор, мимолетом дотронулся до стены — пусть будет легкое свечение, достаточное для того, чтобы развеять темноту.

— Здравствуй, Акта. Спасибо, что решилась приехать.

Она ответила не сразу: смотрела на него, словно пыталась привыкнуть к мысли, что это и есть тот самый Эгленн, которого она лечила, с которым они так легко и свободно проговорили всю ночь...

— Я хотела поблагодарить тебя... за сына... И спросить.

— Он не должен был погибать — так нелепо, так рано... Спрашивай, конечно.

Она покачала головой. Так странно, — тот же голос, и вообще, это он же, но...

— Это действительно был ты? Там, у меня?

— Да, — Эгленн чуть улыбнулся, улыбка получилась грустной. — Теперь уже скрывать нет смысла. Пожалуй, за этот обман стоило бы извиниться, но, боюсь, от меня это покажется скорее лицемерием.

Акта прижала руки к груди.

— Скажи, что теперь будет с моим мальчиком? — голос её дрогнул. — Ты вернул его к жизни, да, но когда — _так_... Я видела, что сталось с Голлумом. Теперь то же будет и с ним?

— Акта, что ты! Ты знаешь, как Голлуму — когда-то его звали Смеагорл — досталось Кольцо? Он начал — с убийства, он таскал Его много веков подряд, не снимая иной раз месяцами. Оставь эти страхи — с твоим сыном ничего не случится. Кольцо лишь заживило его раны и вдохнуло в тело жизнь — не более.

Акта опустила голову: слёзы застили взгляд, она торопливо их вытерла.

— Хорошо, если так... Но он изменился, мой мальчик, он никогда уже не будет прежним...

Она достала из рукава сложенный маленький лист.

— Он просил тебе передать.

— Поневоле изменишься — когда тебя свои же зарубят... — проговорил Эгленн. — Так вот все и _меняются_.

Он принял у Акты лист и развернул.

— Он сказал, — мол, это мне вспомнилось, передай Саурону, он поймёт... — Акта с тревогой смотрела на Эгленна. — Я не знаю, что он имел в виду... Я боюсь, я его больше не понимаю, и мне страшно...

"Крылья лёгкие раскину,

Стены воздуха раздвину,

Страны дольние покину.

Вейтесь, искристые нити,

Льдинки звёздные, плывите,

Вьюги дольние, вздохните!

В сердце — лёгкие тревоги,

В небе — звёздные дороги,

Среброснежные чертоги..."

— Действительно, странно... — проговорил Эгленн. — Это его стихи?

— Его. Когда он ко мне прибежал, ну... потом долго сидел в углу, молчал, потом попросил — мама, дай мне что-нибудь, запишу, пока не забыл... Он у меня грамотный, — она улыбнулась сквозь слёзы. — Но он никогда раньше не сочинял таких песен, всё простое, радостное... Наше.

— Понимаешь, Акта, — Эгленн сложил листок, — у нас были похожие песни. Давно... очень давно. Нет, он их не повторяет: просто схожее настроение. Словно человек стал одним из хэлгеайни — духов льда; у нас умели с ними общаться, и не боялись этого. Но там, у нас, было и другое. "Вьюга память похоронит, навсегда затворит дверь", — произнес он медленно. — Знаешь, Акта... Я понимаю: на вас многие будут смотреть косо, во всяком случае, поначалу, пока не пройдет первый страх. Но не думаю, что из-за случившегося твоему сыну следует оставлять Гондор. Это его родина, и нельзя вот так бросать все прошлое, свой народ, наконец. Но, вместе с тем, моя страна открыта для вас. Как и для любого, впрочем, кто придет с миром. Не думай, здесь не только тьма и вечная ночь — эти земли я был вынужден прятать от солнца... раньше; были на то причины. Там, дальше к востоку, живут наши люди. Там огромные чистые земли, и множество поселений. Я бы хотел, чтобы постепенно барьер отчуждения между нами стирался — хотя это дело и долгое, но надо ведь с чего-то начинать. В действительности нет никакой нужды жить или там — или здесь; единственное, что возводит преграду — страх.

Акта постепенно успокаивалась: ничего пугающего, ничего такого, что отличало бы это существо от того Эгленна, она не видела.

Вздохнула.

— Что ж... Твой... даже не знаю, как назвать, он, похоже, никому не служит, — ну, тот, кто привёз меня... Он сказал, что отвезёт меня обратно. Мне что-то передать от тебя моему сыну?

— Кое-что, пожалуй, передать стоит. Возьми-ка вот это, — он вынул из воздуха и протянул Акте небольшую — вроде как брошь, или подвеску: белый звездчатый цветок из металла с вкраплениями каких-то то ли камней, то ли хрусталя. — Это не просто безделушка. Ваши люди не могут общаться между собою мысленно; такие вещи помогают. Пока этот цветок будет у него — пусть носит на шее, на цепочке, или под одеждой приколет — он сможет позвать меня мысленно, и я услышу. Сможет говорить со мной. Мало ли что; пригодится. Только лучше не показывайте вашим. Ни к чему вызывать лишние подозрения.

— Спасибо, — растерянно сказала Акта. — Какой красивый...

— Не за что, — улыбнулся Эгленн. — Я много таких делал в свое время — именно для этой цели.

Акта поклонилась ему — с обычным своим горделивым достоинством. Обернулась по сторонам

— Мне надо домой...

"Олорин, проводи Акту, будь добр, — попросил Эгленн. — И возвращайся. Пусть ее довезет на коне кто-нибудь из наших."

— Сейчас мой друг проводит тебя, — кивнул он. — Не страшно было — на крылатом коне лететь?

— Я разучилась бояться, — тихо сказала она. — Когда с тобой происходит самое страшное, то _после_ ты понимаешь, что уже ничто не способно тебя напугать...

Олорин возник в коридоре — из-за той же двери.

— Пойдём.

— Я не прощаюсь, Акта. Может, еще и увидимся. До встречи.

Олорин увёл её наверх. Вроде немного успокоилась... это хорошо. Жить в изменившемся мире — тяжко, далеко не все и не сразу смогут освоиться, перестроиться на иной лад, избавиться от привычного строя мыслей, когда есть "враг", и всё предельно просто...

Он помог ей забраться к всаднику на крылатом коне и некоторое время смотрел вслед стремительно удаляющемуся чёрному силуэту. Потом медленно пошёл вниз. Он не мог избавиться от сомнений, от ощущения, что Эгленн напрасно торопится, потому что — ну не выйдет сейчас ничего, и будет только зряшная трата сил, на восстановление которых опять понадобится время...

Эгленн ждал его. Все в той же комнате.

"Твои сомнения я слышу, Олорин. Думаешь, не хватит у нас сейчас сил, чтобы совладать с цепью? Я пока — до того, как попытаюсь — не могу сказать это наверняка."

"Да мои-то сомнения — это, на самом деле, ерунда... Впрочем, что я тебе буду это всё говорить, ты и сам знаешь. Ладно... действуй, а я поддержу."

...Этой вспышки не выдержал даже Олорин, — зажмурился. А когда снова обрёл способность видеть, то — цепи не было. Золотое сияние Кольца резко усилилось, стало напряжённым, казалось, — его можно потрогать... миг, и золотой свет словно сконцентрировался у лица Мелькора, какое-то время казалось, что он застыл... а потом вдруг исчез. Разом.

А Мелькор открыл глаза. Точно — звёздные... как прежде. И — как будто последние золотые искры взлетели с его длинных ресниц, затанцевали в воздухе, чтобы тут же раствориться.

Эгленн осторожно коснулся его руки. Не веря. Вначале опасливо, несмело... потом сжал его запястье — на котором не было больше ни самих оков Воротэмнар, ни следа от них.

— Получилось, — произнес он… и неожиданно сам удивился, до чего же хрипло звучит его голос.

У Олорина мелькнула мысль: такие тонкие запястья, чуть не до прозрачности. Как же ему было тяжело...

Мелькор тихо накрыл руку Эгленна другой. Знал, что благодарить словами бесполезно, что нет таких слов на свете, а есть — только эта горячая волна в душе...

"Живой. По-настоящему живой. Вернувшийся".

Внутри поднималось ликование. И Эгленн, не сдержавшись — нет больше сил сдерживаться! — подхватил Мелькора, сдернул его с постели, и, зная, что это ликование передастся и ему — слов и вправду не нужно — в восторге крутанулся по комнате.

— Получилось! — закричал уже в полный голос. — Мелькор, ты ведь теперь сможешь и летать, верно? Я чувствую!

Мелькор смотрел на него — улыбаясь. Глаза его как будто заново учились сиять, после всего, что было...

— Надо попробовать, — сказал он. Голос звучал негромко, как будто он отвык разговаривать... впрочем, так оно и было.

Сделал шаг вперёд, шатнулся, — еле удержался на ногах.

— Тихо, — предупредил Эгленн. — Осторожнее. Знаешь что, пойдем-ка наверх. Твое тело само вспомнит, как оно — двигаться, ходить, летать... Я уверен, это будет быстро. Давай. Цепляйся за меня, если что.

И он, так и не отпустив руки Мелькора, вышел в коридор, наружу, по темным переходам, наверх... к ближайшей открытой площадке. Одно было жаль: эта вечная темнота вокруг. Завеса Тьмы все еще закрывала эту область от солнца. Но теперь, пожалуй, смысла нет...

Он поднял руку, протягивая ее туда, к низким тучам — и в небе поднялся ветер, тучи начали медленно расходиться, открывая там, в высоте, ясное небо. Острые лучи солнца ударили вниз, на темную равнину.

Олорин насторожился: мало ли что, ведь там, наверху, — Ариен. Вряд ли, конечно, она будет что-то делать сейчас, время не то, но всё же...

Мелькор с каждым шагом как будто обретал былую уверенность, свободу владеть своим телом, пространством, наконец... Остановился, оглянулся вокруг, вздохнул полной грудью.

— Какая красота, — проговорил тихо. — Простор...

Он одной улыбкой попросил Эгленна отпустить его руку — и подошёл к самому краю площадки. Некоторое время стоял, глядя вдаль... а потом, как встарь, взметнулись к небу его чёрные крылья.

Олорин не удержался — ахнул. Этого ему видеть не приходилось никогда.

Эгленн сам мигом сменил облик и завис в воздухе рядом с краем площадки — протягивая Мелькору руку.

— Давай! — крикнул он вслух. — Вместе — наверх!

Тот взял его за руку — и шагнул туда, за край площадки. Свобода!..

"Слушай. Я не успел тогда сказать тебе... перед самой войной я сотворил народ, свободный от власти Эру. Их темы не было даже в Великой Музыке, — он улыбнулся и сразу же вновь посерьёзнел. — Хотелось бы понять, уцелели ли они. Если мы поднимемся повыше, я покажу тебе, где я их оставил, это было вне пределов Белерианда."

Миг — и Эгленн увидел то, о чём рассказывал ему Фродо: предгрозовая тишь, просыпающиеся маленькие мохноногие существа, и их большие глаза, с интересом и без страха смотрящие на того, кто их сотворил.

"Я знаю! Этот народ уцелел, он до сих пор живет в мире и покое... Только уже не там, где ты их оставил. Хочешь увидеть их — сейчас?"

"Конечно, — его удивительная улыбка расцвела снова. — Надо же... Только я не успел... кое-что сделать. Тогда совсем не осталось сил, я надеялся восстановиться и вернуться к ним... не получилось. Показывай дорогу."

"Для нас в Эндорэ нет больших расстояний. Я покажу — вспоминай настоящий полет, Мелькор! "

Стремительная, рассекающая пространство скорость, и ветер, и свобода. Эгленн знал, как это выглядит снизу, для тех, кто случайно увидит — два ярких сполоха в небе, от горизонта до горизонта.

Остановились (вернее, спустились на землю) они на окраине Шира, в небольшой рощице: густые кроны лип, кленов... День стоял солнечный, хотя и прохладный. В садах уже давно должны были вызреть яблоки, да и вообще здешний урожай в этом году должен выйти неплохим. Об этом Эгленн подумал мимолетом — и тут же более внимательно посмотрел на Мелькора.

— Знаешь что, — сказал он деловито, — все хорошо, но наша одежда здесь совсем не годится. Не принято тут в черном ходить. Да и облик тоже. Поэтому сделай-ка ты себе что-нибудь вроде...

Он на несколько секунд прикрыл глаза — и вызвал к жизни тот облик, в котором провожал хоббитов: обычный человек, черноволосый, похожий на гондорца, походная запыленная одежда — серо-зеленая, коричневые сапоги, куртка, кожаный рюкзак....

— Вот так, — сказал он, открывая глаза. — Иначе на нас поглядеть весь Шир сбежится. А то еще и испугаются: они ведь не слишком любят Громадин, а нам, как ни крути, мимо прочих домов идти... Кстати, вино у них здесь просто отменное, в других местах такое делать разучились.

Мелькор смотрел на него с каким-то почти мальчишеским интересом.

— Никогда такого не делал, — улыбнулся он. — Ну ладно, разве что чтобы не пугать...

Он не стал сильно менять внешность, — только сделал так, чтобы быть больше похожим на человека, и волосы стали чёрными, потому что уж слишком резко и жутковато смотрелись седые — с молодым лицом. Чёрная одежда стала какого-то незаметного коричневого цвета.

— Сойдёт?

Эгленн оглядел его — и кивнул.

— Ну что ж, пожалуй, сойдет... Ладно, идем. И не забывай побольше улыбаться — они это любят.

...Дорога вела меж зеленых холмов, петляла среди странных домов-землянок. Великолепные цветники — летние цветы сейчас уже отцвели, но красовались осенние, яркие, рыжие, красные, золотые — под синим небом. Разбитые в низинах огороды, палисадники... Мирная земля, никогда не знавшая ни войны, ни настоящих бедствий.

Хоббиты на них, конечно, смотрели. Глядели вслед. Никто, правда, не решился обратиться — но некоторые, встретив улыбку на лицах двух странных Громадин, тоже улыбались в ответ. И, похоже, все знали, куда эти странные чужаки идут — куда же еще, как не к норе сумасшедшего старого Торбинса, чей племянник Фродо, как известно, тоже свихнулся!..

— Один из них долго, очень долго носил Кольцо, — тихо проговорил Эгленн. — Он теперь в Имладрисе — это одна из старых крепостей последних нолдор, там долгое время жил Элронд... Элронд и Элрос, близнецы, ты их должен помнить. Спрячь, кстати, Кольцо от глаз. Лучше его никому не показывать. Кстати, гляди! Воооон она, впереди, на холме — Торба-на-Круче. Смешное название, правда?

— Смешное, — согласился Мелькор, коротко взглянул на Кольцо, и оно словно растворилось в воздухе.

Теперь, когда всё было позади, он на глазах оживал, — во взгляде появились прежние, давным-давно исчезнувшие искры, когда всё — внове, когда сама земля встречает тебя без страха, и твоя душа распахивается ей навстречу...

Сэм возился в саду и пришлых Громадин заметил первым. Секунду присматривался, — узнал.

— Господин Эгленн! — улыбнулся он. — Заходите, заходите. Сейчас я господину Фродо скажу, он рад будет. А вашего друга как звать прикажете?

"И как тебя прикажешь звать? — осведомился Эгленн мысленно. — Лучше придумай что-нибудь попроще."

"Элло, — отозвался Мелькор. — Проще вроде уже и некуда."

— Здравствуй, Сэм, — кивнул ему Эгленн. — Мы проходили рядом с Широм, решили заглянуть. А моего друга зовут Элло. Гляжу я, сад твой цветет все пышнее, — он улыбнулся, — мне бы такой! Как вы живете?

— Хорошо живём, спасибо, — тот вытер руки, выбрался на дорожку. — Вы проходите вооон туда, там посидеть можно. Гэндальф любил там сиживать, эх...

Он погрустнел и заторопился в дом.

— И то правда, — Эгленн огляделся. — Мель... то есть Элло, пойдем, в саду посидим. В их домах нам будет тесно — я уже проверял. То и дело головой о потолок стукаешься...

В саду он сел прямо на землю — и провел рукой по шелковистой траве.

— Как здесь хорошо, — проговорил он негромко.

Мелькор устроился рядом.

"То, на что они способны, пока ещё дремлет в них. Видеть другие миры, слышать музыку Арты, видеть на расстоянии, говорить мыслями, даже долгая жизнь без болезней, — словом, всё то, что мы пытались дать людям, у этих уже есть. Но надо было пробудить эти их способности... а на это у меня не хватило сил. Может, это и к лучшему, потому что иначе они сразу стали бы заметны, заметнее всех."

"Заметнее всех, и, боюсь, попади они в сплетение тогдашних катаклизмов — никакие способности не помогли бы им выжить. А тем более — сохранить свою сущность. Ты только взгляни на них: все эти тысячелетия они живут, не зная зла! Когда я попал сюда впервые, мне захотелось остаться тут навсегда... Наши люди — воины, они знают о существовании зла, боль вросла в их души. А эти... Впрочем, сам увидишь. Фродо тебе понравится. Он бывал в моей крепости и знает о том, кто я такой. И о тебе знает... вернее — читал в их преданиях. Ну, где же там он пропадает?" — и Эгленн нетерпеливо взглянул на круглые двери Торбы.

Фродо появился как будто вовсе не из дверей Торбы, — только что не было, и вот уже стоит рядом, чуть смущённо улыбаясь. Видно, воспользовался хоббичьим умением прятаться в тенях, уже некоторое время был тут, рассматривая гостей, и теперь решил "проявиться".

— Извините, — сказал без тени чувства вины. — Задержался. Как добрались, всё ли в порядке?

— Что с нами может случиться, — улыбнулся Эгленн. — Ну, здравствуй, Фродо. Не представляешь, как я рад тебя снова видеть! А это... Это мой друг. Старый-престарый друг. Его зовут... — на секунду Эгленн вздохнул, — Элло.

— Да я бы не сказал, что старый, — улыбнулся Фродо. — Я бы даже сказал, что очень даже молодой.

Он обернулся на Мелькора — и несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга. Потом Фродо прерывисто вздохнул и отступил на шаг.

— Что ж, Эгленн, ты ему даже Кольцо отдал?

— Оно было ему нужнее, — серьезно сказал Эгленн. — К тому же, для нас нет никакой разницы — у него оно, или у меня.

— Ой, — вдруг смутился Фродо. — Сидим тут, а я даже и не предложил вам ничего, никакого угощения! Я сейчас. Мигом.

Он засуетился, позвал Сэма.

"Знаешь, — вдруг сказал Мелькор. — Вот он как раз на пороге того, чтобы способности его раскрылись. Так вот твоё Кольцо действует. Не представляю, как им это всё объяснить, а без их ведома и против воли я действовать не хочу. Тогда, давно, я бы не стал спрашивать, но теперь — не имею права. К тому же, я тогда ещё сделал так, чтобы среди этого народа, если пожелают, рождались те, кто погиб как эллери... Уже тогда этих душ было много, очень много. Надо поговорить с ними, убедить. Теперь уже можно..."

"Поговорим, — ответил Эгленн. — Убедим. А пока — забудь обо всем печальном и мрачном. Когда ты в последний раз просто радовался жизни, а? Припомни, пожалуйста. Давно, правда? Давай просто радоваться жизни, смеяться, петь песни и пить вино, — и через пару дней объяснений просто не понадобится. Посмотри, как солнце здесь светит — словно по-летнему, и, кто интересно, это подлинное солнце, Ариен здесь почти не видна. Гляди, Сэм уже принес вино!" — и Эгленн подхватил большой кувшин из рук Сэма, который на подносе тащил всяческие яства — но рук ему явно не хватало. Водрузил на деревянный столик, стоявший в траве: если хоббитам усесться на скамейки, то получалось — как раз вровень.

— Сэм, — позвал он. — Садись с нами. Соскучился я по вам, говоря честно.

Сэм склонил голову набок, подумал — и решил не заставлять себя упрашивать.

— Вы мне только вот что скажите, — попросил он. — Гэндальф-то где? До нас слухи доходили — от эльфов, что за Море уходили, — что сгинул он, и что больше его никто не увидит.

— Еще чего, — усмехнулся Эгленн. — Никуда он не сгинул — он майа, его и захочешь — не убьешь... Жив он. Просто вернулся в свой подлинный облик — такой, каким он был когда-то давно, многие тысячелетия назад, в Амане — той земле, что вы зовете Заокраинным Западом... Впрочем, если ты его встретишь — узнаешь, думаю, сразу. Хоть он теперь и выглядит совсем молодым, но взгляд у него прежний. Думаю, он к вам еще заглянет в скором времени.

Фродо налил вина, подал Мелькору.

— Ваше здоровье!

— Спасибо.

В предвечерней тишине казалось, все тревоги почти ощутимо отлетают прочь, им просто нет места в мире, в жизни... Постепенно Фродо перестал пытаться понять, откуда у Эгленна мог возникнуть настолько давний и старый друг, которому можно так легко доверить Кольцо Всевластья, и попросту подсел к Мелькору. Вино как-то незаметно исчезало, Сэм то и дело притаскивал ещё.

— ...а ещё там было написано про человека, про Громадину...

— ...ещё бы...

— ...глаза как звёзды, и волосы седые... И ещё была сказка про бога, который умел летать...

— ...никакая это не сказка, сейчас покажу...

— Эй! — Эгленн ухватил Мелькора за руку. — С ума сошел? Ты же весь Шир перепугаешь! Фродо, не обращай внимания, он просто пошутил...

— Да ладно, — Мелькор попытался высвободиться, но у него не получилось. — Пусть увидят, что это не сказки.

— Да, — встрял Фродо и налил себе ещё. — Вот ты видел, как он летает?

— Я-то видел, — ответил Эгленн, — и он тоже видел. А вот твои сородичи — не видели, и боюсь, это зрелище будет для них поудивительнее, чем фейерверки Олорина... Гэндальфа, то есть. И через день об этом будет говорить весь Шир. Тебе оно надо, Фродо?

— Ну пошли туда, где нет сородичей, — тут же предложил Сэм, который тоже уже успел набраться, и которому всё это явно было интереснее некуда. — Можно на задний двор выйти, например.

— Слушай, у него же такие крылья, что за милю видно будет... — попытался было воспротивиться Эгленн, но, видя, как у хоббитов загорелись глаза, махнул рукой. — А, ладно! Будь по-вашему. Только смотрите потом — я вас предупредил...

Он поднялся, не забыв подхватить кружку с вином — и первым пошел вслед за Сэмом.

Сэм, прихватив кувшин вина, потопал за Эгленном. Фродо чуть не подпрыгивал от нетерпения и не сводил глаз с Мелькора. Тому, похоже, на первый раз вина было более чем достаточно, он пребывал в состоянии абсолютного блаженства и не замечал, что его слегка заносит на поворотах.

На заднем дворе остановились. Мелькор озорно оглянулся — и вмиг сходство с человеком пропало, он только волосы оставил чёрными: не хотел показывать следы прошлого.

Крылатый Айну...

— Ну уж нет! Ты без меня здесь все разнесешь, — Эгленн, не сдержавшись, расхохотался, сменил облик и первым взмыл вверх, зависнув огромной крылатой тенью над вечерним садом. — Ну, давай!

Мелькор рванулся следом. Его даже в полёте немного пошатывало, и вместо прямой получались зигзаги. Хоббиты смотрели на обоих, разинув рты от восхищения.

Мелькор пронёсся у них над головами, — аж ветер засвистел, — и остановился, примостившись на кончике ветки. Казалось, позабыл обо всём, о том, что на него смотрят... Листья. Так близко, такие хрупкие, резные...

"Руку!" — мысленно позвал Эгленн, и, когда Мелькор дал ему руку — взмыл вверх, вверх, вверх, стремительно, туда, откуда был виден весь Шир разом, где стали видны горы вдали, и — с другой стороны — сияющее закатным солнцем Море, весь засыпающий мир, и звезды куполом наверху... Они с Мелькором застыли на границе теплого воздуха, на несколько мгновений вбирая в себя все окружающее — Эгленн ринулся вниз, так же быстро, стремительно, во всю силу своего тела, и вот они уже снова висят рядом с яблоней в саду Торбы-на-Круче, и рядом — яблоки, до которых Сэм, должно быть, не смог добраться: красные, наливные...

"Давай яблоки соберем, — позвал он. — А то им самим будет не достать."

Он сорвал несколько яблок — и мягко спустился на землю.

— Ой, — заворожённо сказал Сэм. — Какой вы, однако...

— ...необыкновенный, — закончил за него Фродо. — Вот, друг мой Сэм, какие существа-то рядом с нами живут, а мы и не знаем ничего...

Мелькор тоже опустился на землю, споткнулся, заулыбался, глаза сияли. Фродо глянул на него — и застыл.

— Не может быть...

Мелькор обернулся.

— Чего не может быть?

— Я это в книжке читал, что глаза как звёзды. Никогда не мог себе представить, как это... Вот у тебя сейчас — как звёзды, правда...

— Это от счастья, — со знанием дела сказал Сэм и протянул ему корзинку. — Набери яблок, а? Себе заберёте, у нас-то и так полно. Что добру пропадать.

Мелькор засмеялся, глотнул вина прямо из кувшина, взял корзинку и снова помчался наверх.

Эгленн опустился на траву и поднял голову — выглядело странно: черный силуэт Мелькора на фоне темно-синего неба, едва шевелятся крылья, и, светлым пятном — корзина в руках. Полную не наберет, — подумалось, — не так уж много там оставалось яблок...

Он посмотрел на Фродо.

— Понял? — спросил негромко.

— Понял, — едва слышно отозвался тот. Вид у него был потрясённый — дальше некуда. Тоже приложился к кувшину, основательно, видно, хотел мысли в порядок привести, но получилось не очень.

— Послушай... он такой... такой красивый...

Какое-то особо шустрое яблоко сорвалось вниз, Мелькор метнулся за ним чёрной тенью, поймал, но чуть не въехал в толстенную ветку. Тихо рассмеялся, — так смеются в счастливых снах...

— Айну, — одним словом ответил Эгленн. — Почти как тогда, давно, на заре времен. Эту миссию Кольцо исполнило, к счастью. Вот тебе и Враг Мира... Впрочем, он почти человек... во многом. Мы с ним. Хотели понять, хотели стать... вот и стали. Остальные на людей совсем непохожи. Эй, Мелькор! — позвал он его уже открыто. — Спускайся давай.

Тот обернулся через плечо, — красивый разворот, и вот он уже медленно опускается на землю, чёрные крылья ещё несколько мгновений держатся, распахнутые, в воздухе — чтобы в следующий миг упасть плащом вниз, за спину.

— Эй, — шёпотом спросил Фродо у Эгленна. — А почему он тебя слушается?

— Почему — слушается? — удивился Эгленн. — Я просто позвал, только и всего... Если тебя Сэм позовет, или ты — Сэма, разве ты не откликнешься?

— У нас оно как-то... ну, строже, что ли, — несколько виновато сказал Фродо. — Сэм у меня в услужении, — ну, считается. Хотя какой он слуга...

— Вроде пока не жаловались, — отозвался Сэм. — А как иначе? Вот господин мой, Фродо, он хозяин Торбы-на-Круче, и не сам же он будет, допустим, себе обед готовить! Или там за садом следить.

Мелькор молча наблюдал за ними, — улыбка стала лукавой. Всё же тихо отошёл в сторону, сел на траву: понял, что устал, и что пока, с отвычки, сильно кружится голова, не поймёшь уже, от вина или от полётов...

— Я бы с удовольствием готовил обед или следил за садом, — вздохнул Эгленн. — Правда, боюсь, у меня получится плохо. Практики мало. Да и не положено мне. Это уж совсем смешно будет, понимаешь? Рассказать кому — не поверят. Властелин Мордора, Враг Свободных Народов Средиземья, и прочая, и прочая — кашу варит... или сорняки в саду пропалывает, — он не выдержал и рассмеялся, едва не опрокинув стоявший на земле кувшин.

— Мало ли что, не положено, — сказал Сэм. — Кашу я тебя могу научить варить, или там картошку жарить. Хочешь?

— Издеваешься, да? — Эгленн даже рукой себе рот зажал, чтобы удержаться от смеха. — Я умею, вообще-то. Хотя, допускаю, в этом деле ты меня превзошел намного. К тому же, у тебя в огороде, вижу я, столько всяких трав растет — и все небось в приправы, верно?

— Конечно, — гордо сообщил Сэм. — Только я, прощенья прошу, и не думал издеваться, что вы. А пойдёмте на кухню, правда. Есть у меня кое-какие секреты, могу поделиться.

Фродо глянул на Мелькора: тот тихо веселился, слушая всё это. Всё же вид у него был нездоровый: бледная кожа, глаза блестели, — огромные, не бывает у людей таких глаз, да и у эльфов тоже...

Фродо осторожно потянул Эгленна за рукав.

— Слушай, а с ним всё хорошо?

Эгленн оглянулся.

— Как полагаешь, если б ты шесть тысячелетий пробыл за Гранью, причем в полумертвом виде — после с тобой все было бы хорошо? — ответил вопросом. — Кольцо сделало все, что возможно — сейчас... постепенно будет становиться лучше. Да еще и вина напились... Главное, Фродо — радость жизни. А целителей лучше, чем Олорин и Кольцо, в этом мире просто нет. Идемте, и правда, на кухню — интересно мне посмотреть, что Сэм напридумывал. Главное для нас — ничего не посшибать внутри. Тесновато там все-таки для нас.

Фродо ошеломлённо посмотрел на Эгленна: шесть тысяч лет...

Сэм уже деловито подобрал кувшин, направился к двери, — отсюда, с заднего двора, ход был как раз в службы.

Внутри было тесновато, но уютно, от едва тлевшего очага по стенам метались отсветы.

— Ну, вот что, — сказал Сэм, который здесь явно чувствовал себя хозяином. — Вы, господин Фродо, сядьте так, чтоб не мешать, потому как вам-то учиться не нужно. Вы, господин Эгленн, про приправы речь вели? А я вам вот что скажу. Стряпать — это проще простого, пожарить там что. Но! Главное-то — в той маленькой, малюсенькой, вот такусенькой щепотке перца, или тмина, или, что там говорить, даже просто соли, отчего зависит, получится у вас блюдо или нет. Вот возьмите как вы, сударь мой, вооон то мясо, и пожарьте, как умеете, а я вам потом кое-что покажу.

И Эгленну, и Мелькору здесь было тесно — приходилось нагибаться, чтобы то и дело не задевать потолок.

— Дааа, ну, Сэм, и задание ты мне дал, — Эгленн покачал головой. — Ладно, попробую.

Давно не приходилось жарить мясо — вот так. Вручную. Самому-то пища нужна не была — а для людей готовить не приходилось давно, очень давно... Ладно. Так, пожалуй... Для начала — нарезать на тонкие ломти. Посыпать солью, и... что у него тут есть? Травы... нет, травы, пожалуй, лучше позже, когда мясо будет стоять на огне. Разогреть сковороду, ах да, еще нужно масло, — Эгленн посмотрел, как разогревшееся масло начинает шипеть и "плеваться" — и осторожно положил на него ломтики мяса. А вот теперь, пожалуй, надо немного трав добавить... и закрыть крышкой. Несколько минут на одной стороне... потом перевернуть... Да, и другую сторону ломтей тоже сухими травами посыпать, наверное, не помешает. Не подгорело бы!..

Припомнилось: иногда еще молоко добавляют — для вкуса: получается мясо уже не жареное, а тушеное. Сколько премудростей, и правда...

— Ну как? — повернулся он к Сэму? — Подозреваю, что сейчас ты мне устроишь полный разнос.

— Да нет, почему же, — сказал Сэм. — Всё вы правильно делаете, только это всё очень просто. К этому, сделанному, уже ничего не прибавишь. А можно вот в вине его вымочить, в каком хотите. Или прямо в огне обжарить, чтобы полыхнуло, но это уже на любителя. Можно отварить сначала, а потом в кляре, с тонкой такой корочкой, что пальчики оближешь, но кляра этого рецептов — море. А сюда я бы столько петрушки не клал, многовато это. Сейчас мы с вами вот что сделаем: вот поджарится чуток, и я туда луку настрогаю. И ещё картошечки. И моим соусом приправим, сейчас я его сооружу. Вот будет вкусно!

— А еще можно на балрогах жарить, — Эгленн повернулся к Мелькору, скромно сидевшему в сторонке. — Между прочим, Мелькор, тебе будет приятно узнать, что большинство ллахайни вновь пробудились. Правда, нам придется быть осторожными с ними: за столько веков сна они отвыкли соразмерять свою силу, им придется заново учиться принимать облики, в которых они смогут общаться с людьми. Пока — это что-то страшное. Я лишь раз позволил им выйти на поверхность — когда нужно было уничтожить банды курумовских уруг-ай. Нээрэ ждет тебя, он уже и не чаял, что ты вернешься, — Эгленн вздохнул. — А картошка с луком — да... Это вкусно. Хорошо помню. Еще и с грибами — просто блаженство. Вы ведь здесь, кажется, любите грибы, верно, Сэм?

— Любим, но с грибами осторожней надо, — сказал Сэм. — Иногда даже и с теми, которые знаешь, можно так влипнуть, что мало не покажется!

"Пробудились, — Мелькор прижал руку к груди. — Я видел, как они уходили обратно в пламя... Думал — навсегда. Я больше всего боялся... уже там, за Гранью... что ты появишься рядом со мной. В цепях. Когда там возник Курумо — я в первый миг не понял, подумал: всё. Добрались."

По лицу Эгленна пробежала тень, он зажмурился — и тряхнул волосами.

"Не надо об этом. Так хочется верить, что все это в прошлом, и навсегда. Трудностей, конечно, нам хватит и сейчас, но все же — не ТАКИХ... Ладно, давай не будем пугать хоббитов. Честное слово, о картошке говорить приятнее, чем о всей этой мерзости... "

И он улыбнулся Сэму, сказал:

— Конечно, если мухоморы зажарить — мало не покажется. Многие племена людей специально собирали ядовитые грибы — если принять их немного, так, чтобы они не отравили, то они дают умение видеть Незримое глазами. Правда, очень спутанно и нечетко. Но вам, кажется, это не нужно: у вашего народа и без всяких грибов есть эти умения, их нужно только пробудить.

— А я один раз пробовал мухоморы, — признался Фродо.

Сэм зажал сковородку.

— Как?! И вы мне не сказали? Да как вы могли? А если бы отравились, и что тогда? И зачем?

— Да это давно было, — отчаянно отбивался Фродо. — Я ещё мальчишкой был, в Забрендии жил, ещё родители живы были. Хотел понять, что там такое, в Вековечном Лесу, отчего его все боятся. Кто-то мне рассказал про мухоморы, — ну, примерно то, что Эгленн говорит. Вот я и решил. Да успокойся, Сэм, ну не отравился же я уже!

— Ну и как? — с интересом спросил Эгленн. — Почувствовал что-нибудь особенное, кроме, хм... ну, словом, понятно, что бывает, когда отравишься!

— Ужас как, — сообщил Фродо. — Не то слово как почувствовал. Жутчее были только твои назгулы.

— Страх — их оружие, — кивнул Эгленн. — Он действует на всех, кто... кто не огражден. Но это лучше, чем убивать. Давний, испытанный способ... Захочешь — и без всяких мухоморов, сам убедишься: в действительности в них нет ничего жуткого. Все они — хорошие люди, надежные друзья, и даже не все из них — воины в обычном понимании этого слова. Без них я бы, наверное, не выжил. Трудно быть одному на протяжении веков — когда рядом нет тех, на кого можно опереться. Ладно, что мы все о прошлом, о прошлом... лучше о будущем говорить. У вас тут знают уже, что случилось в Средиземье? Пригорье полно слухов, один страшнее другого.

— Да что Пригорье, — махнул рукой Фродо. — До Пригорья далеко. А вот эльфы — те прямо мимо нас идут, в Серебристую Гавань. Я от них много чего уже услышал.

Он помрачнел и оглянулся на Мелькора, потом снова поднял глаза на Эгленна. Помолчал.

— Они говорят, ты их короля и королеву убил, — тихо сказал наконец. — И Сарумана, главу Светлого Совета. Это правда?

— Я вышвырнул Сарумана за Грань, — проговорил Эгленн, — это не равно убийству, хотя и хотел бы я его убить, это правда. А ныне, насколько нам известно, он вновь в чертогах Эру, там, откуда некогда он вышел. Артанис и Элронд _ушли_... покинули свои тела, умерли. Это было после того, как их войско обратилось в бегство. Убивать их я не хотел. Но и свободы бы им не дал.

— Они сейчас за Морем, в Амане, — негромко пояснил Мелькор. — Туда эльдар могут попасть и так, на корабле, и когда умирают. Там их ждут другие Чертоги — Чертоги Мандоса. И возрождение. Если Намо решит, что они этого достойны.

Он помолчал: сразу нахлынуло — Мандос... Снова поднял глаза.

— То есть они снова будут жить? — напряжённо спросил Фродо.

— Да. Такова участь эльдар, что не могут они покидать Арду. Не здесь, так там, в Амане... но более нигде.

— Герои, погибшие в борьбе с Врагом... Намо милосерден, а Манве за подобную смерть простит все. Лишь бы только не началось сначала. Лишь бы не вторая Война Гнева. Со времен Первой Эпохи в этом ничто не изменилось — перед Валар мы все так же бессильны. Вернее, Мелькор мог бы их одолеть — убивая при этом Арду. Разрушая ее. Слишком дорогая цена.

— Это что же — так и жить под страхом? — тихо спросил Фродо. — Ничего себе...

Он снова оглянулся на Мелькора — и замер: смотреть на того было страшно. Тень прошлого...

— Вот что, — вмешался Сэм, который всё это время что-то мудрил возле сковородки. — Войны, Валар — это, конечно, хорошо, а вот картошечка с мясом уже готова. Попрошу отведать. И имейте в виду, что лучше всего, когда она ещё горячая, дальше не так вкусно будет.

— И то верно, — вздохнув, проговорил Эгленн. — Где тут у тебя тарелки, Сэм? — он углядел посуду, приподнялся и разложил картошку по тарелкам. — Запах-то какой... Мелькор, давай. Тебе полезно будет вспомнить вкус настоящей еды.

— Мне сейчас всё полезно, — тот наконец выбрался из своего угла, вроде бы взял себя в руки. — Кстати, Фродо. То, что ты хотел увидеть, наевшись мухоморов, ты вполне можешь и без их помощи. Видеть Незримое, говорить мыслями с другими, слышать музыку Вселенной...

— Это как? — удивился Фродо.

— Да вот так. Помнится, в твоей книжке было сказано, что тот, кто вас создал, обещал вернуться и не вернулся, да?

— Да...

— А зачем возвращаться — ты не помнишь?

— Нет, ну как же, — заволновался Фродо. — Помню. Чтобы научить нас быть частью мира.

— Вот. Именно об этом я и говорю.

Фродо забыл о том, что у него на вилке картошка.

— Как?

— Тебе это проще, чем другим... Вот сегодня, как будешь ложиться спать, уже как засыпать станешь, прислушайся, и услышишь музыку Арты... у тебя получится.

— Ишь ты, — сказал Сэм. — И что, много хороших песен ему напоют?

— Много, — серьёзно сказал Мелькор. — Ты тоже можешь попробовать. Если сразу не получится, не огорчайся.

— Он носил Кольцо, — пояснил Эгленн. — Но никому не советую раскрывать свои возможности ТАКИМ способом. Кольцо создавалось не для людей — в нем слишком большие силы. Это как попасть, не умея плавать, на самую стремнину бурной реки. Полетишь, конечно, с дикой скоростью, да только, всего скорей — утонешь. Или разобьешься о прибрежные скалы. Бильбо ведь вам рассказывал о Голлуме, верно? Может и так получиться.

Он подцепил картошку, отправил в рот — и зажмурился от удовольствия.

— Слушай, Сэм, а у тебя и вправду выходит потрясающе. Могу поручиться — для Наместника Денетора так вкусно не готовили.

— Спасибо, — проговорил Сэм. — Голлум... да. Ну хорошо, господин Фродо-то, он и так, без всякого Кольца, лучший хоббит во всём Шире, а нам как быть, кто попроще? Так и будем сидеть и видеть только глазами?

Мелькор переглянулся с Эгленном.

— Ну, если не побоитесь со мной дело иметь, то постепенно и вы научитесь.

— Было бы кого бояться, — обиделся Сэм. — Чай, не назгул.

Фродо не удержался от улыбки и нырнул в тарелку. Назгулы — они да, они, конечно, куда страшнее, чем Враг Мира.

— Ну и верно, — кивнул Эгленн. — Вы, слава небесам, не эльдар... те до того боялись бы, что, должно быть, и вовсе предпочли бы _уйти_, лишь бы не попасться в лапы к Врагу Мира, Отцу Лжи, прародителю всяческого Искажения... Мелькор, как там тебя еще называли?..

— Проклятый, — подсказал Мелькор. — Сэм, положи мне ещё картошки, пожалуйста. Это просто невозможно вкусно.

Сэм расплылся в улыбке.

— Да сколько угодно.

Он поглядел за круглое окошко — там уже наступила ночь.

— Эх, засиделись-то как поздно! Вы уж простите великодушно, наш день — он с рассветом начинается. Так что, ежели угодно, сидите хоть до утра, а мне завтра с зорькой в сад... эх...

— Да ладно тебе, — махнул рукой Эгленн. — Один раз невовремя встать — ничего страшного. Как же здесь у вас хорошо. А воздух какой... Одна беда — потолки низкие, — он улыбнулся. — Да и "громадин" у вас не любят. Впрочем, у нас на востоке тоже есть хорошие земли. Никто из здешних там не был — считают, что все земли за оградой гор Мордора отравлены злом, что там лежит выжженная бесплодная пустыня. А на пропитание все войско Мордора промышляет грабежом в приграничных селениях Гондора. Это ж какие обозы должны постоянно были бы ходить через Врата, а какие сплавы по Андуину постоянно проводиться!.. Интересная подчас логика у людей: сами не видят очевидных нелепостей. Фродо, скажи, а у тебя сохранилась та книжка, старинная, о которой ты говорил?

— Обижаешь, — сказал Фродо, отставляя тарелку. — Сейчас принесу.

— У нас в Торбе этих книжек — море, — Сэм поглядел ему вслед. — Эх... Всем хороший хоббит господин Фродо, а другие говорят, что променял он жизнь на книжки. Некоторые боятся, что он так и не женится никогда, будет весь век носом в книжках. Сколько на него красавиц смотрит, так и не сосчитать, а он всё не видит никого в упор, как будто так и надо.

— Серьезно? — с интересом спросил Эгленн. — А ведь и правда. Что же он, и вовсе на девушек не смотрит? Неужто никого нет, кто ему бы нравился? А ты сам-то как?

— Ну, я... — Сэм засмущался. — Розочка же, Рози Кроттон. Но у нас-то всё по-простому. А ему же что интересно — книжки, эльфийский язык вон выучил, истории всякие знает — море. Это ж какая девушка должна быть, чтобы хотя бы понимать, о чём он рассказывает! А с простыми ему попросту неинтересно, они милые, да, но у них же только одно на уме: принарядиться, и на танцы. Хотя танцует и поёт он тоже здорово, чуть ли не лучше всех.

— Эльфийку ему надо, — сказал Эгленн и засмеялся. — Нет, я шучу, шучу... Кто знает — может, скоро все изменится.

Он помолчал и добавил, обращаясь на этот раз скорее к Мелькору:

— Глорфиндейл не уйдет из Эндоре. Да, Мелькор, тот самый — тот, что погиб во время взятия Гондолина, в бою с Нээре. Он тоже любит эту землю — не меньше нас, хотя и по-своему. Не захотел остаться в Амане после возрождения, вернулся... сейчас он возвратится в Ривенделл — а там оставался Бильбо. Впрочем, Бильбо они заберут с собой... Но, боюсь, нам он никогда не простит этой победы.

— А он — не вспомнил? — не сразу спросил Мелькор. — Это же Эйно.

— Нет, — проговорил Эгленн. — Не вспомнил. Может быть, вспомнит — увидев тебя... Не знаю. Вспомнить — через столько веков? Отбросить все, чем он жил столько тысячелетий? Это будет тяжелое испытание.

— Мне надо будет встретиться с ним, — медленно проговорил Мелькор. — Как знать... может, и к лучшему, что он остался.

— И как ты будешь с ним встречаться? Сам отправишься туда? Попытаешься пересечься с ним, пока он в пути?

— Посмотрим. Посмотрим, — она заметно заволновался, но отчаянно пытался это скрыть. — Пусть они вернутся в Ривенделл, пусть всё уляжется, пусть жизнь немного пойдёт дальше. А там — я прилечу.

— И он повторит тебе то, что повторяли его собратья — раз за разом, одно и то же, настолько привычное, что давно уже перестало оскорблять... Ладно, Мелькор, я согласен — попробовать нужно. В конце концов, теперь с нами Олорин, ученик того, кто некогда закрыл их память.

Дверь снова отворилась, на пороге появился Фродо, бережно держа в руках книжку. Сразу видно было, какая она старинная, — время её не пощадило. Ветхая бумага, пожелтевшие страницы.

— Вот, смотрите, только осторожнее.

Эгленн осторожно взял книгу, перелистнул несколько страниц. Небо, кажется, эта книга древнее эпохи — а ведь и пары веков не прошло с тех пор, как она была написана. Как странно — читать легенды, сказки, истории о самом себе. И — в середине книги — несколько страниц со стихами. Теми самыми, написанными в Первую Эпоху... вернее — почти все. Попались несколько незнакомых.

— Посмотри, Мелькор, — он протянул книгу ему. — Здесь даже стихи...

— Я... потом, — медленно сказал он. — Пожалуйста. Не сейчас. Хорошо?

— Да, — сразу же сказал Эгленн. — Понял. Прости... Знаешь, даже в голове не укладывается. Для тебя ведь все это было, наверное — словно вчера. "Не мог же ты там все эти тысячелетия — чувствовать, ощущать... или... или — мог?.."

"Там нет Времени, почти как в Чертогах. Там есть — "никогда". Никогда не уйти оттуда, никогда не потерять сознание, никогда не вернуться в Арду... это там есть. И... я перестал всё это чувствовать только тогда, когда Курумо стал отнимать у меня последние силы. Сейчас же то, что было — до, я ощущаю как будто... ну да, вчера. Там, за ушедшей ночью."

Хоббиты смотрели на них почти со страхом — видимо, в их лицах отразились мысли, в лицах, в глазах... Эгленн резко отвернулся — и столкнулся со взглядом Фродо.

— Извините, — проговорил он. — Может, когда-нибудь мы вам это все _покажем_... нашу память. Чтобы вы поняли. Когда-нибудь потом...

— Вы, это... — Фродо как-то резко оробел. — Сэм прав, и правда поздно. Вам в саду нормально будет? А то дом-то для вас тесный...

— Я сейчас одеяла принесу, — тут же поддержал Сэм.

— Нормально, — вздохнул Эгленн. — Говоря честно, спать нам и вовсе не нужно, но в этот раз, под таким звездным небом, да в таком саду... Просто обязаны.

Сэм мигом исчез за дверью.

— Вы уж давайте, лишнего не вспоминайте, — попросил Фродо. — А то уж я вижу — лица на вас нет...

Мир вокруг стал стремительно темнеть, меняться, а растения вдруг ожили, как под тёплым летним ветром, и воздух зазвенел от голосов птиц, цикад... И вот — нет, это не колонны уже, и нет ничего, кроме неба, и ты будто покоишься в надёжных руках самой Вечности, спокойной и уверенной, как непреложный приход сумрака следом за днём... Время исчезло, время превратилось в сияющий серебристый поток, — или нет, или это широкая звёздная река, состоящая из мириадов звёд? Звёздная река, которая сгущается, по которой пробегают волны... Да, это она, и она отражается в водной глади, и мелкие волны дробят её, и это и вправду ночной ветер касается щёк, играет с волосами...

Тишина. И земля под ногами, шёлк травы, стелящейся под ветром. Тишина, которая — твоя, которую никто и ничто более не потревожит.

И над всем этим — знакомые глаза.

Несколько минут майа лежал, замерев, в молчании, он глядел в небо, кажется, он слушал ветер, шорох травы...

Майа глубоко вздохнул, улыбнулся и закрыл глаза.

Медленно он приподнялся над землей — плавно, не спеша... Невысоко.

Мелькор встал, ветер шевельнул его плащ... а затем чёрное крыло взметнулось к небу, против законов природы, против ветра... Он запрокинул голову, протянул руки своему фаэрни — и тихо засмеялся счастливым смехом, каким смеются разве что во сне...

Он замер невысоко над вершинами деревьев, совсем рядом были вершины сосен, с гроздьями юных, зеленых еще, продолговатых шишек, с желтыми соцветиями, пахло смолой... потом наклонился, и сорвал один из желтых "пестиков", усыпанную иглами ветку.

— А ты никогда не пробовал их жевать? Дети любят почему-то.

— Ты знаешь, нет, — Мелькор с улыбкой коснулся пальцами молодых иголок, мягких, совсем светлых... — Когда-нибудь эти иголки станут большими, жёсткими, расправятся, и будут прилетать странные птицы с загнутыми набок ключами, сядут на ветки и будут клевать шишки, добывая семена. Ты видел их? здесь они в избытке... У них смешные голоса, кажется, что они умеют разговаривать на своём птичьем языке. Когда-то давно я даже пытался его выучить.

— А мне не сказал, — заметил Горт, — и как — получилось? Они тебя понимали, птицы?

— Нет, — Мелькор обезоруживающе улыбнулся. — Потому и не сказал. Получилось бы — похвастался, научил, а так-то что. А они скрытные. Сейчас их полно вокруг, спрятались и спят... Хочешь — поймаю, покажу?

— Ловить не надо! А вот если сами прилетят, тогда было бы забавно. Интересно, можно их приручить? Смотреть глазами птиц и направлять их мы все умеем, но это ведь совсем не то.

Мелькор легко нырнул куда-то в путаницу ветвей, в темноте видно было только — лицо и руки, и чёрный крылатый силуэт темнее деревьев. Остановился, потянулся куда-то в сосновые лапы, замер... и медленно поднялся обратно. Пристроился на старой ветке, на которой не было иголок, глаза сияли почти детской радостью.

— Смотри! Посмотри, какой он красивый. Он не спит и не боится... Подойди.

— Скорее уж "подлети", — поправил Горт. Он осторожно приблизился, завис в воздухе рядом.

На руке у Мелькора сидела большая птица, тёмно-зелёные перья её с синеватым отливом чуть шевелил лёгкий ночной ветер. Круглые чёрные глаза внимательно разглядывали тех, кто потревожил её покой, но пугаться и улетать она не собиралась. Хищный здоровенный клюв действительно был загнут в сторону — видно, чтобы удобнее было добывать орешки, — а внушающие уважение когти крепко охватывали тонкое запястье Мелькора и смыкались. Завидев Горта, птица склонила голову набок.

— Арррркракайа?

В этом странном звуке явно слышался вопрос, да и во взгляде птицы тоже угадывалось что-то такое... любопытное.

— Это что значит? — шепотом спросил Горт.

— Я долго над этим думал, — Мелькор осторожно погладил тугие перья. — Они всегда так встречают. Полагаю, спрашивает — кто ты такой? по крайней мере, когда я ему представился, то он... скажем так, отнёсся с пониманием. Это самец, и он в этой стае главный, поэтому я его и пригласил пообщаться.

— И как же этому красавцу ответить?.. Они вообще способны нас понять?.. ведь все — слишком чуждо.

Мелькор чуть пожал плечами.

— Арда полна тайн...

Тёмно-зелёный вожак стаи вдруг взмахнул крыльями, — размах оказался огромным, — вспорхнул с руки Мелькора и завис возле Горта. Близко-близко — умные чёрные круглые глаза, в которых светился разум... похоже, птица изучала пришельцев, что-то решала о них. А затем — он осторожно опустился на плечо Гортхауэра и легко, почти нежно потянул клювом за волосы. Впрочем, тут же отпустил.

Горт повернул к нему голову, погладил по спине, по темным перьям.

"Мы оба — птицы, — пришла в голову не столько даже мысль, слова, сколько осознание. — Мы оба умеем летать."

Вожак некоторое время сидел неподвижно, — а затем лесное эхо разнесло его уверенный раскатистый клич, и он, сорвавшись с плеча, заскользил по воздуху, облетел дерево, вернулся, снова что-то крикнул... И медленно скрылся в ночи.

— Они никогда не спускаются с деревьев, — негромко сказал Мелькор. — И никогда не общаются с теми, кто ходит по земле. Только с летающими...

— Красивый. И я никогда не видел таких птиц у нас. Интересно — они — творение Йаванны?.. А может быть, это ты создал когда-то их род, да только не признаешься?

— Нет...

Мелькор потянул Горта за руку, чтобы тот сел рядом с ним на ветку.

— Помнишь, когда-то давно мы с тобой мечтали о том, чтобы дать эллери возможность летать? И я увидел в Незримом, как следом за твоей мечтой просверкнул сине-зелёный вихрь — и исчез. Я не знал, появится ли здесь, в Арде, что-то, — как тогда, с крылатыми конями... Но оно — появилось. Это твои творения, Ортхэннер.

— Нет! — возразил майа поспешно. — Нет, что ты! пусть даже и так, это не называется — творение. Может быть, я их призвал, да... Призвал их сущность. Но она была и до меня, просто здесь облеклась в плоть.

— Жизнь — самая большая загадка Эа, — задумчиво сказал Мелькор. — Наши души — как появились они? Души людей, которые приходят из Эа — что они делали до того, как воплотились?

— И есть ли подлинный Всеотец... — Горт опустился на ветку, отломил крохотную желтую "шишечку" соснового соцветия, пожевал. — Если есть Эа, со всей ее гармонией, должно же быть что-то, что ее сотворило? Вот эти птицы: ты говоришь, проскользнула сущность. Но я ведь не создавал их, не придумывал всю эту форму, все тонкости, как мы делали со своими телами, воплощаясь! Как получилось, что они облечены в столь совершенную форму? Откуда она взялась?..

— Всеотец... — в глазах Мелькора появилась глубокая печаль. — Я хотел бы, чтобы у меня — у нас всех — действительно был отец, настоящий отец, не Эру. Я верю, что это так и есть... Скажи, у тебя бывало такое — когда тебе тяжело, когда трудно, ты поднимаешь глаза к небу, ты просишь о помощи — сам не зная, кого, и вдруг где-то в глубине души возникает это тепло, не словами, только ощущениями... Надежда. С тобой такое бывало?

— Это чувство свойственно всем. Не только у меня — у всех оно бывает... в тысячах разных видов, и все-таки — единое. Почему мы так убеждены, что за свободу стоит жить и бороться, что свобода выше сытого счастья? Почему нас тянет в небо, в бесконечность, вдаль?.. Почему мы незыблемо верим, что добро — самое ценное на свете, даже когда совершаем зло? Что такое совесть, откуда в нас ее голос?..

— Видимо, это и есть его голос — голос нашего истинного отца, того самого Творца, который сотворил на самом деле наши души. Быть может, именно так он и даёт нам понять, что не оставляет нас?

Майа промолчал.

— Для меня загадкой было всегда и еще одно: как у тебя хватало терпения... все им прощать. Не понимаю. У меня тоже бывают такие... приступы милосердия, — он усмехнулся, — но передушить всю эту просветленную братию мне хочется гораздо чаще.

— Передушить, — Мелькор невесело улыбнулся, выражение светлой радости исчезло с его лица: снова навалилось то, недавнее. — Честно — я их не прощаю. И не прощал никогда. Видимо, я просто этого не умею. Вопрос в другом... Чтобы это не мешало жить. Если думать только об этом, если позволить себе сгорать в ненависти, жизнь прекращается, начинается мучительное отбывание времени, которое, увы, бесконечно, — состояние, в котором бьёшься, как в клетке, и не видишь выхода. У меня было это... в Валиноре. Я просто... не позволял себе утонуть в этом. Иначе... превратишься в Моргота.

Его взгляд на миг стал страшен.

— Летим куда-нибудь... — лицо майа искривилось, он словно сбрасывал с себя липкую паутину, опутавшую его душу. — Где живут те, кто не знает этих войн. Есть же такие места!

Мелькор несколько мгновений молчал. По глазам было видно: тяжело сразу перестроиться на другое, и — постоянная неутихающая тревога за Гортхауэра всколыхнулась сейчас, захлестнула...

— Есть, — проговорил он и закрыл глаза. — Есть... туда, к юго-востоку — я чувствую множество живых существ... Эльфы. Не _смотри_. Хорошо? Пусть будет — неожиданно. Это так здорово — удивляться... Летим?

— Ты меня поведешь? Вслепую? — майа заулыбался. — Ладно, давай! Никогда так не пробовал...

Он закрыл глаза, и закрылся сам, и протянул мысленно Мелькору руку — доверяясь ему, так ребенок берет взрослого за руку и идет следом за ним, светло и наивно...

Всё та же знакомая сила — могучая, уверенная, — обняла его, подняла в воздух. Близко повеяло крепким ароматом смолы, сосновых веток, а затем — стал только ветер в лицо, сильный и свободный, он касался щёк, развевал волосы... Чёрный ветер звёздной ночи, и чувство безграничного пространства вокруг: лети в любую сторону, и везде будет простор, и везде с тобой будет эта надёжная охранительная сила, у которой ты сейчас будто в ладонях...

...И всё же полёт закончился, под ногами появилась твёрдая земля, — вроде камень, или земля, но затвердевшая, нет травы. Знакомые руки ложатся на плечи, и улыбающаяся ночь шепчет: смотри, теперь можно...

— Можно? — прошептал вслух.

Осторожно приоткрыл вначале один глаз — прищурясь — потом другой. И — одновременно — раскрыл восприятие мира.

Первое, что обрушилось на Гортхауэра — пленительная музыка воды, серебристый шелест бессонных струй... Они были на берегу реки, тёмная живая вода стремительно проносилась мимо.

А ещё — в этот плеск вплетались далёкие голоса, их было много. Высокие, звенящие, они пели, они сливались и расходились, как сами журчащие потоки, они взмывали ввысь, к звёздам, и снова падали в тишину...

Мелькор стоял рядом, улыбаясь. Вместо ответа легко кивнул влево: повернись...

— Кто это?.. Где мы? Мелькор... — майа вдруг рассмеялся, чувствуя, что сейчас будет что-то очень хорошее, радостное, подлинное...

Он сжал руку Мелькора — и, отпустив ее, повернулся.

Там вздымалась могучая каменная стена, а с неё широкой светящейся лентой срывался водопад. И — чудо? — вместо того, чтобы оглушительным шумом пытаться заполонить всё окружающее, он складывал песни... Те самые, необыкновенные многоголосые песни, которые звенели в воздухе. Светящиеся серебром струи при соприкосновении с камнями рассыпались мириадами радужных брызг и теряли свой блеск, становились просто ночной тёмной водой, и было непонятно, откуда же берётся этот необычайный свет...

Мелькор не успел отреагировать — Горт распахнул крылья и рванулся туда, в плеск воды, в переливы многоцветных брызг — для человека сейчас, в предутренние часы, все было бы серо-прозрачным. Подставив лицо падающим сверху брызгам, раскинув руки, открыв крылья дождю водопада, майа медленно поднимался вверх.

Водопад принял его, окутал дымкой мельчайшей водяной пыли, Горт моментально промок до нитки... Он чувствовал — водопад удивлён, он никогда такого не встречал, водопад — живой... и он радуется.

А чуть позже стало видно: там, за водяной стеной, есть выложенные светлым прозрачным камнем галереи, террасы, балконы... Всё это как будто само выросло из естественных пещер, из работы воды, но что-то подсказывало: природе помогли.

Насколько уместно то, что он делает — майа сейчас не думал. Он просто прошел — пролетел через серебряную завесу водопада, опустился на ближайшую террасу; сложил крылья плащом, с волос мигом потекла вода... он встряхнулся, как дикий зверь — фонтан брызг разлетелся во все стороны.

— Мелькор! — позвал он.

Сначала ответом было только пение водопада, а затем — шумный плеск, и Мелькор появился рядом, улыбающийся, тоже промокший и счастливый. Огляделся, — в глазах было искреннее изумление. Светлый камень стен уходил на глубину, он был почти прозрачным и тоже немного светился, в его толще видны были цветные прожилки: золотистые, серые, тёмно-алые... Казалось, ты стоишь на льду или на толстом стекле. Впрочем, на каком-то расстоянии от поверхности всё тускнело: наверное, постепенно этот удивительный камень переходил в обычную скальную породу.

— Куда же это мы залетели? — спросил Горт, оглядываясь словно впервые. — Тут ведь, вроде бы, живут?

— Я _слышал_ тут эльфов, — с оттенком извинения проговорил Мелькор. — Странно, да? Эльфы — и в пещерах... Может, они вовсе и не здесь, а где-то поблизости...

— А позвать?..

Он мысленно раскинул _зов_, оклик — кто-нибудь, кто-нибудь слышит нас?..

— Тише, — Мелькор прислонился к стене. — Ну ночь же. Разбудишь...

— Ох, да, — Горт смутился. — И правда... Хотя авари же обычно по ночам как раз не спят, они же звезды любят...

Ночная тишина вздохнула, эхом разнёсся призрачный звон: потревоженные сны улетали прочь. Издалека донёсся отклик: тот, кто услышал, явно ещё не вполне проснулся.

"Кто здесь?"

"Прости, — виновато откликнулся Горт. — Я вначале позвал, а потом сообразил, что разбужу. Мы издалека..."

"Вы в Лабиринте?! — сон с далёкого эльфа слетел окончательно. — Стойте, никуда не ходите, подождите, только не двигайтесь, я вас найду! Только не пугайтесь, прошу, а то Лабиринт вас не выпустит. И стойте на месте!"

"Я не знаю, мы рядом с водопадом, за его стеной..." — майа замолчал, растерявшись. Посмотрел на Мелькора.

— Кажется, выспаться мы кому-то не дали.

Мелькор развёл руками.

— Придёт — извинимся...

Он поднял голову, окинул стены особенным взглядом: _так_ он всегда смотрел, когда хотел без слов спросить у места, что оно видело, что знало...

В светлой глубине камня замерцал туман, и поплыли видения.

Здесь всегда царила тишина. Лабиринт жил ею, он покоился в ней, как облака покоятся в небесах, меняясь — появляясь, исчезая, и вновь появляясь... Лабиринт менялся, подземные ходы перетекали друг в друга, то замыкались, то вновь открывали выходы на поверхность... Иногда сюда заходили живые — красивые, зеленоволосые, остроухие... И Лабиринт настораживался. От их страха ему становилось больно...

Горт сел на полупрозрачный пол.

— Странное какое место, — сказал он. — Как будто его создавал Ирмо, или кто-то из майар Ирмо. Или даже не создавал, а призывал — как будто у него есть собственная душа... А он не боится нас, этот лабиринт? Мне кажется, мы для него должны быть открыты, но память у нас — сам знаешь...

— Я пока не чувствую, — Мелькор всё же оглянулся, сел рядом с ним. — Слышишь? сюда идут... далеко пока.

_Услышать_ можно было только чутьём айну: да, Лабиринт раскрылся, впуская эльфа, и теперь выкладывает ему путь к гостям, и тот торопится, оскальзывается на светящихся камнях...

"Да не волнуйся ты, с нами все в порядке, — Горт снова мысленно коснулся эльфа. — Странно тут у вас, правда... Мы тебя ждем."

— Интересно, — сказал он вслух. — Мне кажется, если тут заснуть, то эта большая зверюга, Лабиринт, увидит всю нашу память, вберет ее в себя, а потом будет показывать тем, кто сюда невзначай забредет... вот уж был бы кошмар!..

— Точно, кошмар, — Мелькор поёжился. — Впрочем, мы из тех, кто не умеет спать...

Меж тем далёкий бег приближался: Лабиринт и вправду выстелил эльфу кратчайшую дорогу. Внезапно стены расступились, как раздёрнувшийся занавес, открылся светящийся коридор, из него выскочил худенький парнишка... а коридор тут же вновь сомкнулся за его спиной. Парнишка сильно запыхался и прижимал руку к груди.

— Все хорошо, — майа поднялся, вернее, вскочил ему навстречу — впервые испугавшись: ЗА него. — Мы тебя среди ночи подняли, прости, пожалуйста...

Свечение стен вдруг стало резче... болезненнее, что ли. Мелькор встал, предостерегающе поднял руку.

"Горт, не бойся, Лабиринт это чувствует. Надо забрать мальчика и лететь наружу."

"Я уже понял... "

— Надо отсюда выйти, — пояснил он, шагнув к эльфу. — Через завесу, хорошо? Так быстрее всего.

И, не давая тому ни сообразить, что происходит, ни возразить, ни воспротивиться — Горт обхватил его _силой_ — чтобы в следующую секунду мягко опустить на землю, там, за водопадом, куда они прилетели совсем недавно...

— Ух ты! — парнишка ошеломлённо отступил на шаг, взгляд его сиял. — А как это? Вы что — летаете? А можете научить?

Мелькор тихо засмеялся и сел на землю.

— Не знаю, — Горт оглянулся на Мелькора. — Мы-то — да, но научить?.. Не пробовал ни разу. Ты лучше скажи, что это за штука такая — этот ваш... — он кивнул на водопад, — лабиринт?

— Он живой, — торжественно сказал парнишка и улыбнулся. — Он просто... всегда был. Есть живое озеро там, выше водопада. Оттуда эта река и течёт. Говорят — это озеро жизни, это то озеро, у которого когда-то проснулись первые эльфы. Понятное дело, у такого озера может быть и такое дитё, как водопад.

— Куйвиэнен, — кивнул Горт и повернулся к Мелькору. — А я, наивный, полагал, что знаю окрестности Озера... впрочем, я здесь уже пару тысячелетий не был, — он снова посмотрел на эльфа. — А что, забредать туда — опасно?

— Нет, ты что, — парнишка замахал на него руками. — Выдумаешь тоже — опасно! Разве может быть опасно в лесу?

— Вообще-то может. Во всяком случае — в наших землях...

— А вы откуда? — мальчишка чуть не подпрыгивал от любопытства. — Вас у нас никогда не было! А почему вы в чёрном? У нас так никто не ходит! И вообще... вы не эльдар, да?

— Да, мы... Я майа, — Горт поклонился, — меня зовут Ортхэннер. А он — Мелькор. Мы у вас и вправду давным-давно не были. Мы из земель, что отсюда лежат далеко к западу...

— Мелькор? — парнишка чуть прищурился, припоминая. — Ой, да! Точно! Но это же из Глубинных Слоёв Памяти!

Мелькор вздрогнул, донеслось ощущение — как натянутая струна.

— Точно-точно, — юный эльф повернулся к нему. — Совершенно такой! Ты ведь приходил к нам, и за тобой ушли несколько родов эльдар! А потом пришёл другой, весь светящийся... Один чёрный, другой белый, — парнишка засмеялся. — За ним тоже пошли, но наши предки его испугались и остались. Вот так.

— Ороме, — улыбнулся Горт. — Его звали Ороме, второго. А у вас помнят о тех днях? Тебе самому-то сколько лет?

Мелькор был напряжён, — ждал вопроса, которого всё не было и не было, и от этого с каждой секундой становилось всё тяжелее... Эльф, впрочем, ничего не замечал.

— Сорок восемь, — сообщил он. — А у нас есть Хранители Памяти, они всё помнят. И перед Уходом те, кто хочет, делятся с ними своей памятью. Чем хотят, конечно.

— Перед уходом — куда?..

— Ну, как сказать, — парнишка замялся. — Я не знаю, куда. Так бывает, когда живут долго, долго, а затем тело начинает истаивать, растворяться,хотя бывает по-разному, кто-то просто засыпает и не просыпается больше.

— Когда устают от жизни?.. — снова спросил Горт. — Ведь эльфы бессмертны, они не должны умирать — сами.

— Ну вот уходят же, — парнишка, похоже, был возмущён тем, что ему не верят. — Хранители Памяти говорят: это из-за того, что стареет земля.

— Стареет земля... А мне кажется — не просто так земля стареет. Что такое десять тысячелетий для земли?.. Так кажется оттого, что с незапамятных времен нет в мире подлинного движения, изменения, — он бросил короткий взгляд на Мелькора. — Все движется по кругу, все однообразно, а иное — запретно.

— А где сейчас те, кто ушёл за тобой? За этим, вторым? — эльф развернулся к Мелькору. — Где они?

Мелькор медленно выпрямился, лицо его стало бледным, как мел. В мире как-то враз стало очень тихо, только по-прежнему беззаботно пел водопад.

— Они умерли, — ровно ответил он. — Умерли давно.

— Это было очень давно, — через несколько секунд сказал Горт. Он мысленно коснулся Мелькора, поддержал. — Лучше не надо об этом, прошлого все равно не вернешь.

Мелькор встал, отошёл к самому края обрыва над водой, отвернулся. Эльф, нахмурившись, посмотрел ему вслед.

— Что это он? — спросил шёпотом. — Ну, что поделать, ну умерли. Все умирают.

— Долго рассказывать, — ответил Горт. — Убили их... в первую войну. Вам повезло, что вы здесь ничего не знаете, все мимо вас прошло. Лучше прошлое не бередить.

Эльф вскинул глаза на Гортхауэра. Говорил он чуть слышно, голоса водопада почти заглушали его.

— Понятно... Значит, за ним ушли, потому их и убили? А он себя виноватым считает? Да?

— Примерно. Никто же не знал тогда, что так обернется. Вы тут ничего не знаете, а в мире все вокруг одного вертится — Свет и Тьма, Верные и Отступники.

Эльф крепко задумался. Мелькор, похоже, не слышал разговор, — наверное, не хотел... опустился на землю, на самый край обрыва, сел, оперся на землю.

Парнишка тронул Гортхауэра за рукав.

— Давай отойдём? Неловко как-то...

Тот кивнул и пошел вдоль обрыва, в сторону.

— Он все равно услышит, если захочет.

Эльф некоторое время молчал, — видимо, подбирал слова. Наконец обезоруживающе улыбнулся.

— Послушай, Ортхэннер... У нас есть Хранители Памяти. Так исстари повелось,что перед Уходом — или после того, как что-то происходит — эльдар дарят им свою память. Чтобы потом, через много веков, можно было точно узнать, что и как. Может, вы согласитесь поделиться своими воспоминаниями? Это же про наших, про эльдар, которые покинули Озеро Пробуждения, нам это важно. Нам больше не от кого узнать.

Майа покачал головой.

— Не знаю, не знаю... Сомневаюсь, что вам это нужно. Это было бы очень страшно для того, кто не подготовлен. А и для подготовленного — тоже. Ну, узнают они о войнах... зачем им все это? чтобы жить, как раньше, стало невозможно? У вас тут так хорошо! приносить смятение и сюда, а то еще и гнев Валар навлекать — кто знает, как все обернется в будущем...

— Валар... А, ну да. Это как раз — он, и тот, второй... А они часто приходят сюда, на землю? Почему никто и никогда больше не приходил к нам?

— Они не приходят. Они считают, что им не место в смертных землях. Это, может, в чем-то и верно, трудно сказать... Но никого из нас это не огорчает. Дважды их войско приходило сюда, и дважды это был огонь, кровь и смерть. А во второй раз весь Белерианд, огромные земли оказались затоплены морем. Дабы очистить землю от скверны Моргота...

Парнишка вздрогнул.

— А как это — земля, покрытая скверной? Что с землёй происходит?

— Да ничего с ней не происходит, — немного резко сказал Горт. — Пустые слова это все. Земля как земля...

— А зачем тогда её отмывать?

— Спроси чего полегче.

Майа опустился на каменистую землю, посмотрел на чистые струи водопада.

— У них было свое мнение на этот счет. Хотя чем виновата земля, что мы на ней жили, тем более — весь Белерианд — это для меня по сей день остается загадкой.

Парнишка вздохнул.

— Ты извини, я не всё понимаю, — осторожно сказал он. — Ты, это... Ты уж не печалься, хорошо? Слышишь — птицы просыпаются, скоро рассвет...

— Я уже свое отпечалился, — Горт улыбнулся. — Ты мне лучше про ваших расскажи. Как вы тут живете, где? у вас города, или поселки какие, или что? Чем жизнь наполняете?

— Города? — переспросил парнишка, словно пробовал слово на вкус. — Город, городить, огораживать. Отгораживаться. А зачем? От кого? Хищники и так не подойдут, у них другие заботы и другая еда. Вот у вас, надо полагать, действительно есть от кого прятаться, а тут-то что. Видишь вон там, — он махнул рукой, — совсем тёмный лес? Там деревья, которые впятером не обхватишь. Их корни и ветви дают нам приют, с ними договариваешься, и они сплетают тебе дом. Можно вместе сплетать, советоваться, а можно довериться дереву, тоже интересно получается: дерево такой дом сотворит, каким оно тебя почувствует, поймёт. Но это и неприятно может быть, перед деревом не приукраситься.

— Ишь ты, — майа про такое он знал и раньше, но каждый раз, снова и снова, удивлялся — насколько же иначе все пошло у этих, и у нолдор. А ведь, казалось бы — что естественнее? — А эльдар — те, кто ушел за тем, Белым — строят дома из камня. Дома, дворцы. Стены... Иногда это бывает очень красиво. А я про то, что вы говорите с деревьями, знал, я бывал у вас когда-то, но сам — никогда не пробовал вот так попросить дерево, чтобы оно мне что-нибудь вырастило. Даже боюсь представить, что получилось бы!

— А это не просто деревья, — в голосе парнишки была гордость. — Вот не поверишь, но они к нам ПРИШЛИ! правда-правда! И мы точно знаем, что это, ну, как бы сказать... древесные женщины. Потому что они хоть и огромные, а всё равно... ну, я не знаю, как объяснить, а просто — ну, ты же отличишь женщину от мужчины у любого зверя, у птицы, да? Вот так и с ними. Интересно, если у них такие женщины громадные, то мужчины должны быть и вовсе — ух! Только вот откуда они пришли, мы точно не знаем. Ясно только, что из западных краёв. Хранители Памяти пытались с ними договориться, но у них ничего не поймёшь: всё долго и однообразно, и вообще — они почти всегда на одном месте стоят. Растут. Заскучаешь, пока мимо хоть зверь какой пробежит.

— Энтицы! Ну верно — не могли же они пропасть! А ведь энты Фангорна ждут их, тоскуют! Знаешь, если мы принесем им эту новость — они будут рады. Хорошая весть! Ради этого стоило слетать сюда.

Эльф заулыбался.

— Ждут, говоришь? А почему они ушли? поссорились с мужьями? Вот так, все? Но если они помирятся, то уйдут обратно... или как?

— Не думаю, что поссорились. Это случилось после Войны Гнева... По-моему, от чуждости они ушли. От того, что сделали с их землей.

— Нет, что-то там плохое произошло. Вот скажи — просто так твоя жена ушла бы от тебя, бросила — если любит? Ведь нет же!

— У меня нет жены, и не было никогда, и быть не может... — проговорил Горт. — А вообще — ты прав, конечно. Вы спрашивать-то их не пробовали?

— Пробовали... ну, они по-нашему-то не говорят, они только по-своему, и непонятно. А узнавать от них — это только Хранители Памяти. И то — им эти отдают им всё, а там стооооолько! Утонуть можно. Так никто до сих пор и не докопался до момента их ухода. Слишком глубоко. А почему у тебя жены нет? Тот, светлый... Ороме, говорил, что у него есть, и зовут её Вана, вечноюная.

— Какая может быть жена у Врага Мира? — Горт усмехнулся. — Нам по должности, знаешь ли, не положено.

— Ааа, значит, это действительно так! Он ещё говорил, что Враг любил пресветлую королеву Варду, а та предпочла ему короля Манве, и Враг оскорбился, и с тех пор затаил злобу...

— Нужна она ему, — Горт оглянулся — туда, где вдали оставался Мелькор. — Я никогда не спрашивал, откуда растут ноги у этой байки. Скорее всего, от какой-то попытки достучаться, еще тогда, в Предначалье... безуспешной.

— Ну, может, она действительно красивая! Ороме вот не показывал ничего, не делился воспоминаниями, а жаль. Только рассказывал. Эх... нельзя вам с Хранителями Памяти встречаться: будут просить поделиться, как и я, откажете — расстроятся и обидятся...

— Красивая, только неживая, — майа не сумел сдержать дрожи при этом воспоминании, — даже глаза не мигают, как у змеи... Словно статуя из плоти. Тело-одежда.

— А почему не мигают? Это же страшно...

— У большинства Валар иные тела, чем у нас с Мелькором. Они не всегда принимают телесный облик, обычно — для общения с Сотворенными. Вот и облекаются в такую... "одежду". А поскольку они в ней не живут, а только носят ее время от времени — не возникает нужды ее оживлять. Вот так и получается... Несса, Вана — у этих иначе, они воплощены ближе к нам. Жаль, что они никогда ничего не решали — им чужды наши дела.

— Сложно-то как, — покачал головой парнишка и не удержался, зевнул во всю ширь. — Ох, извини. Я, похоже, действительно не выспался.

— Разбудили мы тебя, — виновато сказал Горт. — Ты уж прости. А почему ты так испугался, когда услышал, что мы в Лабиринте, если там все же безопасно?

— Лабиринт пел о том, что пришли чужие, он тревожился. А если его испугать, он может захлопнуться так, что оттуда не выйдешь. Совсем, никогда. Такое бывало. Редко, правда, потому что у нас всех с детских лет учат, как обращаться с Лабиринтом, что там можно чувствовать, что — ни в коем случае нельзя.

— Так ведь чувства от нас не зависят. Если вы можете ими владеть — это сложное искусство! Мне вот им овладеть толком так и не удалось. Сдерживать — да, умею; а вот не чувствовать — не получается. Иной раз так нахлынет — словно волна поднимает и уносит...

— Ну, не то чтобы владеть, просто — делать так, чтобы снаружи не было слышно. Погоди-ка, — он вдруг нахмурился. — Враг. А вот про это деревья что-то говорили... будто его победили и увезли прочь...

— Победили и увезли прочь, да. — Горт помолчал. Рассказать этому мальчику, что было — потом?.. Нет, пожалуй, не стоит... зачем... — Его очень долго не было в Арде. Я вернул его... Недавно.

Взгляд эльфа потемнел, мальчик отступил на шаг, чуть не споткнулся.

— Вернул?! Но... Враг... война... зачем? Ты не боишься?

Горт невесело улыбнулся.

— Последние шесть тысяч лет я сам ношу этот почетный титул, так что, знаешь ли, не привыкать.

Парнишка смотрел на него во все глаза.

— Ты, выходит, ему наследник? Ну, как короля? А вернул — почему? Он не будет тебя свергать?

— Наследник, да. Первый Ученик Прародителя Зла, вот какое у меня именование, — он рассмеялся. — И еще много всяких похожих, тоже очень мрачных.

— Не похож, — мальчишка замахал на него рукой. — Ну что за чушь! Он — Прародитель Зла? Да не может такого быть...

Он заметно расстроился.

— Никакой он не прародитель зла, разумеется. Но именования, которые нам даются врагами, чаще всего мало соответствуют сути. Это — что в нас хотят видеть, а не что мы есть.

Парнишка некоторое время ошеломлённо молчал.

— И как оно — быть Врагом?

— Хреново, — честно сказал Горт. Он сомневался, что в языке, на котором они сейчас говорили — это был видоизмененный квенья, необычный для слуха, но все же понятный, — было аналогичное слово. Но по импульсу эмоций понять смысл можно было без сомнений.

Эльф только головой покачал. Привычная беззаботность его куда-то подевалась.

— И надолго вы в наши края? Что собираетесь делать?

— Мы просто хотели побродить... Отдохнуть. Ничего больше. Мы не причиним вам беспокойства. Слушай, а как тебя зовут? Ты ведь не сказал.

— Алинхаро... А потом? Вы вернётесь в свою страну?

— Да, конечно. Куда же деваться. Хотя там проживут и без нас, но все равно — это, считай, родина, не покинешь навсегда или надолго.

— Ну, знаешь, — Алинхаро поджал губы. — Так любой может сказать. Так и я могу сказать, что если я уйду из дому, там прекрасно проживут без меня. И проживут, да. И что теперь, правильно — уходить?

— Ну так что ж теперь, всю жизнь из дома не выходить, — улыбнулся Горт. — Так, побродим... и вернемся. Для нас это недолго.

— Ладно, бродите, — кивнул Алинхаро. — Я про вас нашим скажу... Короче, я пошёл досыпать.

— Давай, — кивнул Горт. — Если что вдруг... мысленно позови — мы услышим.

Алинхаро прощально помахал рукой и заспешил прочь, скрылся меж деревьями. Было впечатление, что он как-то чересчур торопится оказаться подальше.

— По-моему, он испугался нас, — сказал Горт, подходя к Мелькору. — Может, не стоило говорить ему правду?.. Но нас ведь все равно видно, что мы чужаки.

— Видно, да, — Мелькор обернулся: взгляд обжигал острой тоской и... обидой, что ли... — Да и врать не вижу смысла. Знаешь что? Давай остановимся где-нибудь поблизости. Что-то мне кажется, любопытство непуганых существ возьмёт верх, и они придут к нам. Посмотреть. Сами.

Он снова отвернулся.

— Как же омерзительно, когда тебя боятся...

— Такие — да. А когда враги боятся — полезно, — Горт усмехнулся, — легче справиться.

Мелькор подошёл к нему.

— Останемся здесь? Они скоро придут, через несколько часов... Не уходи. Просто — побудь рядом. Тогда, давно, когда я пришёл к ним впервые, я был один... тебя ещё не было. Никого не было.

— Я никуда не собираюсь уходить, что ты. У меня тоже бывало, что я прилетал в дальние земли... но так далеко никогда не забирался. И никогда не говорил им, кто я такой. Просто бродил, сидел у их костров, удивлялся на их древесные жилища... Завидовал.

Мелькор отошёл к дереву, прислонился.

— Я мечтал тогда — быть не одному. Хотел передать то, что знал... тогда это было важно: передать то, что знал я, не то, что нам навязывали... И вот — они. Живые. А тебя тогда у меня отняли... Я так хотел, чтобы мы пришли бы к ним вместе. Однажды, — он усмехнулся, — я сорвался в ночь, рванулся через море, в Валинор... забрать... хотя бы крикнуть: отдайте моих фаэрней!..

— Не долетел?.. Это было бы безнадежно...

— Меня остановили, — он прерывисто вздохнул. — Сначала ахэрэ пытались докричаться, — прекрати, что ты делаешь, тебя же Тулкас только и ждёт... Потом передо мной появились два дракона и сказали: либо ты возвращаешься, либо тебе придётся биться с нами. Вот и всё...

— Правильно сделали. А потом пришел я... — он закрыл глаза, вспоминая картины Валинора, скрытые под слоем памяти. — Как невыносимо давно это было. Даже не верится. Сколько способна вместить наша память?.. Мы бессмертны — неужели и она бездонна?.. Как это — жить вечно?..

— Не знаю. Если бы я уже однажды жил, да ещё и вечно, то знал бы ответ, — он улыбнулся. — А так — только догадываться. Интересно придумали эти эльфы: Хранителей Памяти. Получается — как библиотека чужих воспоминаний. Но свои я не отдам... Скажи, а ты не замечал, что не всё светится в памяти одинаково ярко? Всё-таки что-то тускнеет, отходит, хотя ели прикоснуться, вспыхивает обычное ощущение — "как-сейчас"? Видимо, это и есть какая-то защита...

— Конечно. Просто мы можем увидеть все с той же ясностью, как было — если захотим вспомнить. А вот у людей с этим хуже, да и у эльфов тоже. Странно, что именно у людей есть такое умение, правда? Ведь по логике, должно быть наоборот. Это мы можем рехнуться от груза воспоминаний, а люди и так живут коротко.

— Они выбирают главное. Они, как бы сказать, вооружены именно для короткой жизни: чтобы ничто не путалось под ногами, чтобы быстро взрослеть, быстро думать, быстро реагировать. Но они не могут по желанию вытащить на свет любой из своих дней во всех подробностях, и тут скорее беда, чем благо.

— Я бы хотел забыть многое, — медленно проговорил Горт. — Из того, что ты не видел — Нуменор и его мерзость...

— Нет, нет, — быстро заговорил Мелькор. — Только не — забыть, не как те... Если ты хочешь, я могу... могу как бы повесить на эти воспоминания замок, чтобы не саднило, не травило душу. Должно помочь, ведь сейчас же этого всего нет, и... Но это — не забыть. Ничто не исчезнет.

— Не стоит. Это я так... Давно уже привык, все это стало частью меня. Зато готов — если что, меня уже ничем не удивить...

Мелькор, явно не сознавая этого, вцепился пальцами в кору дерева.

— Сейчас они придут и будут спрашивать у Врага. Спросят: где те, кто ушёл за тобой? Если ты не виноват в их гибели, почему и ты, и твой друг не хотите поделиться своей памятью? Зачем вы пришли? мы не верим вам...

Он стиснул руки, — пальцы чуть дрожали.

— Мелькор, — Горт положил ладонь ему на руки. — Не паникуй. Объясним. Думаю, поймут. И поделиться можно — только потихоньку, чтобы не пришибить сразу всем...

— Долго же их ждать, — еле слышно проговорил Мелькор. — Это не тот суд... перед этими я действительно виновен. Что не уберёг...

Горт помолчал.

— Нет, — сказал он наконец. — Не был. Я много раз после просматривал всю эту ситуацию, уже научившись смотреть отстраненно... Единственный момент, который мог что-то изменить — если бы ты принял орков Курумо и вознаградил его за это. Тогда Курумо не отправился бы в Валинор, они не увидели бы его память, не решили бы о войне... и, возможно, конфликт оттянулся бы на неопределенный срок. Но и это не означает, что войны бы не было. Рано или поздно они узнали бы, что ты изменяешь души, и было бы то же самое.

Мелькор опустил голову — как будто вся тяжесть воспоминаний внезапно стала явью, навалилась...

Неподалёку пискнула и завозилась птица: приближался рассвет. Лес постепенно оживал, начал заполняться голосами, они присоединялись к пению водопада, и всё это складывалось в тихую чарующую музыку утра.

— Дай руку, — попросил Горт. — Надо подняться... встретить рассвет над лесом.

Мелькор вскинул на него глаза, тут же — тонкие пальцы скользнули в руку Гортхауэра. Сознания коснулась мысль: как же давно этого не было, да и не верилось, что снова будет, — чтобы прикосновение к ладони не вызывало боли, которую нужно гасить усилием воли, чтобы — летать...

Майа медленно поднялся в воздух, увлекая за собою Мелькора. Они поднялись совсем невысоко, чуть выше верхушек деревьев, и здесь, в утреннем оживающем воздухе, Гортхауэр замер, глядя на восток, в розовеющее небо — он ждал, он чувствовал Солнце за горизонтом, как оно поднимается, как медленно вращается земля, подставляя светилу свои бока — и вот наконец из-за горизонта показался сияющий край, ударил в небо живыми лучами, протянул струны вдоль всей земли, и майа не выдержал — засмеялся от радости, раскинув сложенные доселе крылья.

Где-то далеко внизу в птичий хор вступили голоса, — да, теперь перепутать уже было невозможно: голоса эльфов. Сосновые лапы заслоняли обзор, и только чувствовалось, что к берегу реки идут живые существа, и что среди них первым — кто-то знакомый. Алинхаро сегодня совершенно очевидно была не судьба выспаться.

Горт вздохнул с сожалением — снизу, с земли, восходящее солнце видно уже не будет — и первым нырнул вниз, к приближающимся эльфам.

Мелькор метнулся следом, не отставая.

Эльфов было не так много, — десять-двенадцать, и, судя по ощущению, они не были напуганы... просто встревожены. А может, тоже не вполне проснулись... При виде двух чёрных фигур, спустившихся с неба, все они замерли, как по команде, уставились на Алинхаро, — видимо, ожидали от него каких-то решительных действий.

— Мы просто встречали рассвет, — Горт заговорил первым, видя замешательство эльфов. — Отсюда не разглядеть...

— А, — один из тех, кто был постарше, выступил вперёд. — Но солнце ведь ещё не взошло, самая красота впереди. Вы давайте, наверх, пока можно. А мы покамест доберёмся до вашего берега.

— И то верно! — уже не опасаясь смутить их или испугать, майа снова взмыл наверх, схватив при этом Мелькора за руку — если бы их полет был обычным, таким, как летают птицы, ни за что бы не удалось им лететь настолько близко — помешали бы друг другу.

Гортхауэр чувствовал: напряжение несколько отпустило Мелькора. Видно, доброжелательность эльфа всё-таки немного успокоила его... Он летел, закрыв глаза, раскинув крылья, впитывал всем телом это — полёт, простор, головокружительный запах сосновой смолы, тепло солнечных лучей, касающихся кожи...

Горт отпустил его — и Мелькор видел: его фаэрни, похоже, напрочь забыл в эти минуты о том, кто он такой. Он кувыркался в воздухе, нырял к верхушкам деревьев, взмывал к облакам, складывал крылья и падал вниз, чтобы затормозить падение над самой речной гладью, бежал по воде — к обрыву водопада, снова летел вверх стремительной черной стрелой... и смеялся.

Словно счастливый ребенок.

Мелькор опустился на берегу, — там, куда он этой ночью принёс Гортхауэра. Шедшие через лес эльфы заволновались, переговариваясь: он следил за каждым движением, смотрел... и улыбался, глаза тихо сияли, для него не было ничего и никого важнее — чем это существо, которое носится сейчас там... и что он в эти мгновения счастлив — за него — возможно, больше, чем когда-либо в жизни радовался за себя самого...

Гортхауэр опустился рядом с ним, все с той же блаженной улыбкой на лице — как будто и не он вовсе, кто-то другой, или — как на заре времен...

Крылья упали за спиной — плащом, лицо посерьезнело, последний раз по нему пробежала улыбка — и лицо приобрело обычное выражение, спокойно-холодное, чуть ироничное. Только в глазах остался недавний свет.

Эльфы выбрались из-за деревьев. Теперь можно было разглядеть: да, у них действительно волосы были разных оттенков зелёного цвета, и, в отличие от тех, кто ушёл на запад, лица отличались странной отточенностью черт.

"Интересно, у них волосы позеленели от общения с энтицами? — весело спросил Мелькор. — Что-то я не помню, чтобы тогда такое было в таких количествах."

"Да, странно! Может, скажут потом. А то так с наскоку спрашивать — невежливо. А язык у них не очень изменился, учитывая такое огромное время, ты заметил?"

"Эльфы, — отозвался Мелькор, как будто это всё объясняло. — Медленное течение жизни, большой промежуток времени между сменами поколений. Отсутствие общения с другими народами — кстати, тоже."

Эльдар тем временем подошли ближе. В глазах поблёскивало удивление: не ожидали увидеть такие полёты. Тот, старший, кивнул Алинхаро, вышел вперёд, поклонился.

— Я Сайентари, Хранитель Памяти и старейшина эльдар квенди, — сказал он. — Нам сказали про возвращение Врага Мира, и вот мы здесь. Собственно, Алинхаро уже спросил у вас всё, что мог бы спросить я... И, по правде сказать, мы пришли, не для того, чтобы спрашивать, а для того, чтобы увидеть вас своими глазами.

— Ну и как зрелище для непривычных глаз? — в голосе Горта прозвучала явственная ирония.

— Загадочно, — признал старейшина. — Неожиданно.

— Мы не хотим вам мешать или нарушать ваш покой. Если вы скажете — мы уйдем отсюда. Просто хотели увидеть земли, которые не знают зла... словно на заре времен.

— Да ну... — эльфы переглянулись со старейшиной, — в общем, ничего вы тут не нарушили пока что. Надеюсь, так оно и будет впредь. Что же до ваших дел... то, честное слово, оно было бы правильней, если бы всё же поделились своими воспоминаниями. Кто ни в чём не виновен, тому нечего скрывать, а ежели, как сказал Алинхаро, вы виноваты, то мы как потомки ушедших должны хотя бы узнать — как да в чём.

Мелькор сжал руку Гортхауэра.

— Виноват я, — голос стал чуть хриплым. — Они уходили за мной.

— Послушайте, — майа шагнул вперед. — Поделиться-то можно. Просто это может быть опасным для вас же. Это же мало того, что столько тысяч лет. Там еще и очень много боли, понимаете?

— Да понятно, — негромко проговорил Алинхаро. — Про это я... догадался. Но согласитесь, Хранитель Сайентари тоже прав в том, чего просит.

— Давайте сделаем так, — майа наклонил голову. — Постепенно. Понемногу. Мы покажем вам свою память, начиная с того, как эльфы ушли вслед за Мелькором... А дальше вы уж сами решите, смотреть — или не стоит.

— А насчёт тысяч лет не беспокойся, — Сайентари подошёл к Мелькору, помедлив, всё же решился встретиться с ним взглядом. — Хранитель Памяти несёт воспоминания не одного поколения и не одного рода. Если сосчитать все годы, что лежат тут, — он коснулся пальцем виска, — то будет несколько раз годы жизни Арды.

— Впечатляет, — Горт и вправду удивился. — И ты можешь разыскать в этой бездне воспоминаний те, что могут быть нужны?

— Конечно, — теперь уже удивился Сайентари. — Ты же знаешь, что и где лежит в твоей собственной памяти? Так же и мы, получая чужие воспоминания, узнаём их все, чтобы позже любой мог обратиться к нам с вопросом, и мы бы могли найти ответ.

— Ну что ж, — Горт переглянулся с Мелькором. — Попробуйте... Только осторожнее, я прошу тебя. Не знаю, доводилось ли тебе видеть такое прежде.

— Значит, с ухода, — медленно проговорил Мелькор. Потянул эльфа за собой на землю, сел. — Я буду _показывать_ постепенно, чтобы ты успел меня остановить, а не так, как мы обычно делаем — чтобы разом, а потом получивший разбирался бы сам... Я не хочу отпускать тебя одного туда, в свою память. Там... тяжело и страшно. Даже мне.

— Хорошо, хорошо, — Сайентари, не отрываясь, смотрел ему в глаза. — Всё. Я готов.

Мелькор очень глубоко вздохнул.

— Смотри.

Горт замер. Как все это сейчас вливалось в сознание эльфа, как отображалось в нем — он мог представить; то, что было после ухода, долгие годы мирной жизни, перетекающие в века, новые поколения, рождающиеся рядом с Мелькором, народ, живущий в долине, деревянный город, песни и сказки, и мечты о будущем, и звездная шепчущая круговерть по ночам — они уже Измененные, они уже _иные_, они уже научились слышать Эа, и он сам там — фаэрни Ортхэннер, среди эльфов, совсем юный, он тогда любил плести венки из белых цветов, и дарил девушкам, и носил такие сам, и не приходило в голову, что это может казаться смешным и наивным...

Мелькор был бледен, как смерть, — он заново проходил то, чего уже не изменить, не исправить... Орки. Курумо. "Моя вина!.."

...а затем Сайентари вздрогнул, глаза его расширились, в них появился отсвет — то ли взошедшего солнца, но нет, этого не может быть, это пламя, пожирающее дома, и книги, и жизни... бешеное белое пламя... и море, и снова белый, но невыносимо сверкающий — алмазный песок...

— Нет, — Сайентари вздрогнул всем телом, попытался вырваться из невидимых пут чужой памяти. — Нет, не надо! хватит!

Мелькор вскинул руку открытой ладонью — между собой и эльфом, обрывая связь, закрываясь. К Сайентари подскочили другие, а Мелькор обессиленно оперся на землю, опустил голову, — чёрные волосы закрыли лицо.

— Хранитель Сайентари, — тревожно спросил Алинхаро. — Вы... как?

— Ничего, ничего, — неожиданно твёрдо отозвался тот. — Ничего. Это же не моя память... это спасает.

Оглянулся на Мелькора.

— А вот ему действительно нужна помощь...

Горт уже поддерживал его, обнимал за сведенные судорогой плечи.

— Все в прошлом, — успокаивающе сказал он. — Все прошло, Мелькор... — он поднял взгляд на эльфов. — Ничем тут не поможешь. Разве что — забыть все напрочь, но это же не выход.

Сайентари поднялся. Во взглядах эльфов был вопрос, но отвечать старейшина стал не им: смотрел на двоих в чёрном.

— Он не виноват, — сказал он Гортхауэру. — Ты слышишь? Я, Хранитель Памяти и старейшина эльдар квенди, говорю вам: нет на нём вины, ни прямой, ни невольной.