Как я съездила на "Зиланткон - 2004"

(записки сумасшедшей)

 

Автор: Смерть aka Феанаро (Анна Ястребова)

 

 

От автора

Пару слов о "записках" этих. Почему "сумасшедшей"? Потому что никто в здравом уме этого бы писать не стал. А сели б и стал, то никому бы не показывал. Все, что здесь описано - произошло на самом деле. Но это не имеет никакого значения: то, что уходит в искусство, к реальной жизни отношение уже имеет на столько маленькое, что правда и вымысел не отличаются друг от друга.

 

Тамань - самый прескверный городишка

из всех приморских городов России.

Я там чуть-чуть не умер с голода,

да еще вдобавок меня хотели утопить.

М. Ю. Лермонтов,

"Герой нашего времени".

 

Мальчики и девочки

Рубежа столетий.

Сходочки-напевочки,

До Москвы билетик.

На задворках города

Подрастало племя -

Все мы были молоды,

Все теряли время.

К. В. Куксин

 

4 ноября (день первый)

Первое впечатление, которое произвела на меня Казань - другой воздух. Не лучше, не хуже - другой. Боюсь, что не смогу объяснить читателям, что это значит, но попытаюсь: если вспомнить ощущения, вызываемые им, то воздух в Казани больше и теплее, нежели в Москве.

Вообще, когда приезжаешь в другой город, сразу возникает ощущение, что дышится легче и свободнее.

Однако очень скоро Казань разочаровала меня: слишком угрюмы и обшарпаны дома да неприветливы кондуктора в трамвае. Относительно кондукторов я, конечно, шучу: приветливых кондукторов вообще не бывает, поскольку им, по роду их занятия, таковыми быть не положено.

 

Мы довольно долго стояли на остановке, ожидая трамвая. Трамваи в Казани все сплошь старые, в Москве таких уже нет. У меня даже была мысль сфотографировать один из них, но не нашлось на это времени.

Трамвай подошел минут через десять - не меньше. Народу было много - сели и расположили рюкзаки с трудом. Ехать пришлось довольно долго. Я сидела у окна, на соседнем сиденье сидел Сказочник. Кто ездил в провинции на городском транспорте, тот знает, что там ехать не лучше, чем в Москве или в Питере и что жаловаться на это бесполезно.

Из всего, что видно было за окном, глаз радовал только Кремль вкупе с мечетью, остальной пейзаж был уныл. По привычке человека, много ездящего, я пыталась любоваться городом, но это мне никак не удавалось. Мысли мои были в беспорядке; я с жадностью искала впечатлений, но не находила их. Около трех лет я не выезжала никуда, кроме Подмосковья, мне хотелось увидеть что-то такое... что-то особенное, красивое, но видела лишь унылый город да серое небо над ним. Возможно, что я довольно избалованный жизнью человек: я успела побывать в горах и лесостепи, видела моря и реки, и красоты природы радовали меня; я бывала в Тарту,* в Санкт-Петербурге; живу в Москве и вижу ее красоты изнутри каждый раз, как только оказываюсь в центре. Но в Казани... Казань убила во мне веру в красоту городов почти моментально.

Но о чем же я думала, глядя в окно? Отнюдь не о своем разочаровании: эти мысли пришли ко мне уже по возвращении в Москву. Я думала о К., своей любимой, которая не поехала на "Зиланткон", и пейзаж за окном соответствовал моим мыслям и моему настроению.

Потом я написала стихотворение:*

 

Мой поезд отходил в Казань,

а сердце оставалось здесь.

Любимая моя, как жаль,

что вместе нам не петь.

Я даже не сказала: "До свидания!" -

и мысленно добавила: "Прощай!"

Нет, не жалей меня, любимая,

ведь скоро осень кончится - придет февраль.

А в вальсе кто кружил меня? -

Не ты.

Но вспоминать - зачем?

Последний вечер наш...

осенние листы...

Но по Кремлю со мной гуляла -

нет, не ты...

И в горле застревал "Степной"*:

со мной пила не ты...

и кто-то тихо: "Что с тобой?" -

я лишь плечом пожму: увы,

сказать, что тебя люблю

я не могу -

ведь не поймут они...

Но счастье было несколько минут,

когда вдруг

показалось -

на сцене

стоишь ты...

 

Мы действительно даже не попрощались толком... но мало того, что мне было грустно и тоскливо, мое самолюбие впервые в жизни болело, будто незаживающая рана. Моя жизнь была полна разочарованиями и безответной любовью, но раньше... О! Раньше мне не предпочитали таких уродов, как... но не буду называть имен: не хочу бросать тень на репутацию любимой женщины. Как же смириться? Как пережить? Если бы она просто не любила меня, или же предмет ее любви был лучше меня, то я была бы спокойна. Но так, когда уязвлено не только сердце, но и самолюбие! Я даже не могла позволить себе плакать: слишком это для моего самолюбия.

Примерно с такими мыслями я, схватив за руку Слона, поднималась по лестнице ДК имени Гайдара. Это было весьма побитое жизнью здание, напомнившее мне чем-то родной клуб "Кировец": узкий коридор, двери по обеим сторонам, туалет с надписью "Туалет для девочек", лестница, вход в паркетник - обитель Джема и тех, кто решил там жить. Зал огромен; паркет обшарпан, на окнах - старые, но добротные занавески, рядом со входом - сцена с занавесом, напомнившим мне "Бойню номер пять" - даром, что не лазоревая портьера, напротив входа - еще одна дверь, ведущая в зал, где проходит регистрация, но она закрыта. Из знакомых лиц: те, с кем ехала в одном вагоне - Бесенок, Джем, еще кто-то... и - видением призрака прошлого - Н. К. О нем потом скажу подробнее; сейчас замечу только: я его знала, он меня тоже - но не видел никогда и не помнил вовсе. Сейчас - видит, смотрит, может даже - разглядывает, а может и нет, а мне просто хочется, чтобы смотрел и потому тоже смотрю, но, как и на всех - вскользь, чтобы скрыть свое любопытство. Смотрю на людей - спящих, сидящих, говорящих; слушаю разговоры - и ничего не понимаю, все кажется нереальным, словно я кино смотрю из телевизора; но я всегда людей разглядываю, наблюдаю за ними, слушаю то, что говорят не мне - просто так, по приобретенной еще в детстве привычке.

Народу еще мало: основная часть приедет завтра. Но меня уже начинает трясти: заработанная в "Ростик'се" боязнь толпы дает о себе знать; прибавьте к этому несчастную любовь и страдающее самолюбие - получится настоящий психоз. Но, видят боги, я держалась изо всех сил, хоть и было у меня желание пойти утопиться.

Было около полудня, а регистрация участников и гостей фестиваля должна была начаться в два часа. Собралась небольшая компания, и был отпразднован приезд; праздник сопровождался "Степным", селедкой (селедка была ни к черту, но лучшего взять было неоткуда), колбасой, хлебом, соком и моими сухарями. О сухарях разговор отдельный: идея насушить сухари пришла мне в голову, когда, еще задолго до отъезда, я оценила свои финансовые возможности. Народу сухари понравились. Причем тут сухари? Абсолютно ни при чем. Просто я боялась, что они пропадут.

Тем временем мой психоз развивался, едва не превращаясь в истерику; мне ужасно хотелось плакать, я была в панике. Пока мы стояли в очереди на регистрацию на улице, все было неплохо, но как только все ввалились в зал... О боги! Я еле выстояла в очереди, у меня подкашивались колени, я чуть не упала в обморок; но, к счастью, этот кошмар длился не долго.

 

Наверное, Вольдемар Бельтов был прав, говоря, что "если бы прежде сообщали условия, никто б не согласился жить". Действительно, знай я, что мне придется пережить, ни за что не согласилась бы прийти в этот мир. Но жизнь не только огорчает, но и радует нас иногда. Одной такой радостью в тот день была поездка в Кремль. Мы собрались небольшой компанией, был уже почти вечер, поэтому прогулка была недолгой. Поднявшись на холм, я увидела городские огни под черным небом. В отличие от Московского Кремля, в Казанский Кремль можно войти. Впрочем, делать там особо нечего. Другое дело мечеть: стройные белые линии, освещенные голубоватым светом...

Это странно, но на меня, человека неверующего, храмы, мечети, церкви, etc. всегда производят очень сильное впечатление - я благоговею перед ним, перед их величием и статью, красотой... Есть в них что-то такое, что заставляет мысленно кланяться им.

По возвращении в ДК я улеглась спать на чьей-то пенке (сидели, пили, не выдержала - уснула, глаза сами собой закрывались, я не могла не свалиться). Не могу сказать точно, сколько я проспала. Проснулась я от чьего-то пения под гитару; кто пел, установить не удалось, но так или иначе я открыла глаза и встала. Было душно, во рту остался после сна какой-то неприятный вкус. Я спустилась вниз, вышла на улицу, стрельнула сигарету и закурила. Неприятный вкус сменился вкусом никотина, легкие наполнились табачным дымом и воздухом - жить стало легче.

Идя по коридору, я увидела объявление о концерте Сказочника (в детстве приобретенная привычка все читать), который будет проходить в кафе. Содержание объявления было следующим (цитирую по памяти, но почти дословно): "Сегодня в 20:00 в кафе - Сказочник. (Концерт, а не то, что вы подумали.)" Может, боги не дали мне великого ума, но пока я не прочла последнюю фразу, ни о чем, кроме концерта, не подумала...

Я встретила Слона, сказала, что хочу есть и на концерт, и мы пошли в кафе. Кафе располагалось в подвале. Несмотря на неприглядное место, оно было весьма уютно. Потолок был выкрашен в приятный темно-синий цвет, что создавало ощущение неба, не хватало только звезд; впрочем, они, может, и были - не помню. Но все равно - запах казенщины. К тому же, я в течение всего "Зиланткон" мучилась вопросом: зачем в кафе стоит шест? Но дело не в этом; главное - там дешево и хорошо кормили. А впрочем, это было главное в быту, а для меня важным было то, что там - столы, за которыми можно было бы писать, но - так ничего за весь фестиваль не написала, зато после из меня стихи лились, проза рвалась, на "Зилантконе" для писания не хватило ни сил, ни времени; но - так хотелось взять бумагу, ручку, сгорбиться над столом, рядом поставить стакан купленного здесь же, в кафе, кофе и писать - все подряд: прозу, стихи, разрыдаться очередным бредом вроде "Шута"* или написать письмо кому-нибудь... Но разве можно писать, когда вокруг едят, говорят, пьют? - Именно поэтому и не смогла там писать.

Концерт мне понравился. Это было здорово. У меня даже настроение поднялось, но на душе, тем не менее, все еще оставался неприятный осадок.

- Я даже не знаю, чего здесь больше: веселья или маразма, - сказала я Слону, оглядывая кафе, полное людей.

Больше там было веселья, плавно переходящего в маразм...

От вечера в ДК у меня в памяти почти ничего не осталось, кроме ощущения полной паники и собственной беспомощности; я была совершенно одна посреди болота - именно так я себя чувствовала.

 

5 ноября (день второй)

Это был день открытия фестиваля (все говорят "конвент", но мне это слово - как Булгакову советские сокращения); торжественное открытие было назначено на четыре часа вечера. Маразм продолжался.

Очередей я не любила со времен перестройки и дефицита, пришедшихся как раз на мое дошкольное и младшешкольное детство; и здесь опять пришлось очереди терпеть и выносить - с утра в туалете, чтобы умыться. Раковина была и у нас в паркетнике, я это знала, но мыться там для меня было все равно, что мыться в чужой квартире. После утренних водных процедур и завтрака в кафе мы со Слоном отправились на ярмарку, которая проходила в ДК имени Ленина, располагавшемся напротив - только дорогу перейти. Когда-то красивое, а ныне обшарпанное и жалкое, здание возвышалось над улицей, как исполин.

Теперь пару слов о Слоне. Он, честно говоря, меня на "Зиланткон" буквально привез. Познакомились мы в то лето, когда я окончила школу и поступила в университет. Я давно заметила, что летние знакомства, как и знакомства вне Москвы, прекращаются либо почти мгновенно, либо превращаются в довольно тесные отношения. Два года длится наше общение, превращающееся то в обмен колкостями, зачастую довольно острыми, то в подобие романа, то в дружбу, то... даже не знаю, во что еще. В фэндоме у него много знакомых, которыми гордиться, а иногда и чуть заметно хвастается, среди них и Джем, и Лора Московская, и Даин Морийский, и бог знает, кто еще. Сам при этом не поет, не пишет, вообще, довольно далек от всякого творчества, за исключением одного - фотографии. Умен, хорош собой, с чувством юмора, но я с ним не найду общего языка никогда - мы оба умны, но в разных - параллельных - плоскостях. А впрочем, я его очень ценю, как и всех своих близких друзей и знакомых. Действительно близких мне людей крайне мало, потому что так и не научилась за девятнадцать лет общаться с людьми, дружить, любить, проявлять свои чувства (либо груба, либо слишком нежна) - отсюда все беды - и мои, и окружающих - от меня.

Ярмарка еще только начиналась, товаров и людей было мало. Настроение у меня было ни к черту: психоз еще не прошел, я не выспалась, тосковала по своей К.; покупать и смотреть мне не хотелось. Правда один маленький кулон в виде кинжала ("железный зуб") все-таки купила, не пожалев денег.

Нос к носу я там столкнулась со Сказочником и Агнессой. Вот замечательные люди! С такими всегда легко и приятно общаться: никакой толпы фанатов, заискивающих и подлизывающихся, стреляющих глазами, никакого нездорового цинизма и базарного хамства; всегда есть о чем поговорить, можно посмеяться и можно не бояться, что на тебя выльют ведро помоев, высмеют и обхамят. Чтобы меня в лизоблюдстве никто не заподозрил: хвалю всегда искренне, особенно вслух или в прозе, никогда не умела хвалить того, кто мне не нравится.

 

(Следующий кусок хотела выбросить, но, подумав, решила оставить, не смотря на резкость.)

 

A propos, к вопросу о фанатах. Объясните мне, человеку глупому и несколько (может быть) старомодному, почему все (очень многие, во всяком случае) так сходят с ума по "Тамплю" вообще и Н.К. в особенности? При всем моем искреннем и глубоком уважении к Никите (ценю и уважаю и как актера, и - в первую очередь - как человека), я не понимаю этого массового психоза. Заповедник почитателей в Интернете, фотографирование его во время ярмарки... Не понимаю и не принимаю! Никогда не любила фанатизма. Живой человек, а не кукла, черт меня возьми. Да и будь на его месте кто-нибудь другой - зачем растаскивать человека на сувениры?

О! Я уже вижу укоризненный взгляд какой-нибудь постоянной посетительницы "Заповедника почитателей Саурона Финрод-зонгского" (а почему не "Никиты Коледина"? стыдно назвать по имени?), взгляд, направленный в мою сторону и возмущено и жалобно вопрошающий: "Ну, почему, почему, ты такая злая?"

- Нет, дорогая, - отвечу я, - я не злая, и не нужно тебе беспокоиться о своих кумирах. К тому же, дорогая, я Дева по гороскопу, а все Девы - ужасные критики - их хлебом не корми, дай только покритиковать. Дай же и мне побыть критиком, прошу тебя! А еще лучше будет, если ты прочтешь другие мои книги - тогда ты увидишь, что я очень часто слишком добра.

Теперь продолжу повествование. Мы снова отправились в кремль в тот день. Днем там было значительно уютнее, чем ночью. Но что-то давило на меня, сжимало грудь, не давало наслаждаться жизнью. Я шла, сжимая, словно ребенок, своего енота; мне было тоскливо, я смеялась через силу, говорить мне не хотелось, хотелось - плакать...

Глядя на белые стены Кремля, я думала: "Почему здесь такая странная аура? Отчего так неуютно и одновременно так хорошо здесь?" И скоро я поняла: много здесь было крови, смертей, боли, страданий - отсюда и странная аура. Еще я думала... о ней...

Нежная моя читательница! Ты думала, я зла? Но теперь ты видишь: я вовсе не зла и страдаю не меньше любой другой влюбленной женщины. И я хочу открыть тебе ужасную тайну - не рассказывай ее никому; вот она, эта тайна: женщину любить намного сложнее, чем мужчину. Вот! Вот и читатель - мужчина! - оторвался, наконец, от пива и подумал: правда!

- Вы, женщины, - говорит он, - такие все... такие... а какие "такие", я не знаю.

- Я знаю, читатель! - отвечаю я. - Мы - загадочные, мы - волнующие, мы - сводящие с ума, мы - заставляющие любить, совершать безумства, ревновать. О! Как мы умеем заставлять ревновать!

Любить женщину тяжелее и мучительнее, чем мужчину, потому что она - женщина.

Опять отвлеклась! Простите меня, мои читатели!

Ездили мы вчетвером: я с енотом подмышкой, Слон, Хомяк и Бесенок. Не торопясь, мы поднялись на холм, сфотографировали слонов, которых увидели внизу - это была скульптурная группа, расположившаяся на газоне. Потом мы прошли дальше, посмотрели на странный памятник, посвященный Великой Отечественной Войне...

Камень в огород современной молодежи вообще и фэндома в частности - зачем нужно смеяться над памятником? Даже над самым неэстетичным? Памятник, поставленный в память о ВОВ, не должен быть осмеян - ведь если бы не эти люди, которые на войне погибали, нас с вами бы не было!

Выше было сказано, что днем в Кремле на много уютнее - это так; но ровно настолько же он выглядел удручающе: там шла стройка, была видна грязь, небо над головой было серым и угрюмым, что приятности не добавляло.

Мы медленно (как можно ходить с такой улиточной скоростью?!), прошли до конца, обнаружили какой-то киоск, в котором продавалась всякая ерунда...

Я ужасно хандрила (повторюсь) в то утро, почти не говорила и много думала. О чем? - О ком! О ком может думать любящий человек? - О любимой, конечно. Я думала: "Как было бы хорошо, если бы ты сейчас гуляла вместе со мной... если бы... если бы ты любила меня..."

Но хватит! Хватит! Надо рассказывать. Нужно, обязательно нужно рассказать о влюбленной татарке! (Может, она и не татарка вовсе, но нужно же мне ее как-нибудь называть.)

От Кремля до ДК нужно было ехать на трамвае номер 9 (двустишие "Шел трамвай девятый номер, А в трамвае кто-то помер"* вертелось у меня в голове и тогда и потом, по возвращении в Москву); на обратном пути мы и встретили татарку. Народу в трамвае было много, и нам пришлось стоять возле передней двери. У меня есть привычка оглядываться по сторонам; в этот раз я тоже огляделась по сторонам и увидела девушку лет пятнадцати-шестнадцати - не больше - с темными, гладкими волосами и спокойными, красивыми карими глазами. Проследив за направлением ее взгляда, я заметила, что она смотрела на Слоника. Он был небрит, без куртки - в одной камуфляжной жилетке - чеченский террорист, а не мужчина! (Вот чего-чего, а небритых мужчин не любила всегда.) Но татарка смотрела на него таким взглядом, каким и Керубино на Розину не смотрел. Я толкнула Слона в бок и сказала: "Гляди, какая девушка тебе глазки строит! Давай, знакомься". После этой моей фразы началась обычная беседа из серии "смотри, яка гарна дивчина - отстань". Татарка нас слышала и слегка покраснела, что-то сказала своей подруге. А я, быстро перейдя из одного состояния в другое и потеряв голову и чувство такта, продолжала отпускать колкости в адрес Слона и татарки. Потом он каждому встречному поперечному рассказывал, что я его "чуть татарке не продала".

Татарка, покрасневшая и окончательно смущенная, вышла за две или три остановки до нашей. Она немного развеселила меня, и я продолжала болтать и отпускать шутки.

- Она в еноте определенно что-то прячет! - сказала Бесенок. - Смотрите: она все веселее и веселее.

Енот - это моя любимая мягкая игрушка, которая, видимо, изначально предназначалась для кукольного театра, но у меня работает подушкой. Я, как правило, вожу его с собой, - он побывал и на Кавказе, и в Подмосковных лесах, и в Пензенской области, и в Брянской, и в Хибинах - жемчужине моей памяти. А теперь вот еще и в Казани.

С шутками и смехом мы добрались до ДК и отправились в кафе обедать. Мне ужасно хотелось спать и я лелеяла надежду, что до открытия мне удастся выспаться, но надежда оказалась напрасной: нам со Слоном пришлось в срочном порядке переезжать из одного угла паркетника в другой. Таким образом, на открытие я шла не выспавшаяся. К тому же, мне думалось, что открытие "Зиланткона" будет не более интересным, чем открытие первой смены 1998 года в ДЛ "Орленок" (действительно - хорошее место лагерем не назовут), но я была приятно удивлена. Правда, и тут не обошлось без речей типа: "мы крутые, мы непобедимые, наше дело правое, и мы в тельняшках". В числе прочего было объявлено, что Большой Бал будет маскарадом, следовательно, присутствовать там можно только тем, кто в маске и что по зале будет ходить Смерть "убивать" тех, кто без маски. Ну, я-то точно знала, что нигде ходить не буду, тем более убивать...

После открытия я, Слон и Бесенок пошли в магазин кое-что купить и посмотреть, есть ли в продаже бархатный картон - для масок. Впрочем, я на бал сначала и не собиралась, поэтому и картон меня мало интересовал, но потом я передумала - после того, как у меня вдруг появилось платье. Сказка о Золушке тут ни при чем, но идти на бал в штанах? - Нет, извините!

Вообще же, меня снова охватила хандра; мне было противно видеть всех этих людей, с их лицами, руками, ногами, голосами, разговорами; они пугали меня, я ненавидела их всех, всех - и себя. Слезы наворачивались мне на глаза, сигареты не успокаивали, раздражали окружающие... Нет, никто не обидел меня, никто не нагрубил, не причинил вреда - просто мне было плохо. Правда, остатки вежливости я собирала и старалась быть приветливой...

 

Когда я читала расписание мероприятий фестиваля, ко мне подошел Сказочник.

- Почему я тебя вчера вечером не видел? - спросил он.

- Как это не видел? - удивилась я, полагая, что он говорит о концерте. - Я сидела в первом ряду!

- Да, я видел. Я не про концерт говорю, а том, что было после, в солятнике...

Так я выяснила, что Слон вчера (без меня!), уже после отбоя, пил в солятнике, а мне ничего даже не сказал, и я, вместо того, чтобы наслаждаться общением и веселиться, вынуждена была стать невольным свидетелем выяснения отношений одной пары, которая сильно мне напомнила пару из "Господина из Сан-Франциско" Бунина.

Сказочник изъявил желание увидеть меня сегодня вечером; я обещала.

- Вот видишь, ты всем очень нравишься! - сказал по этому поводу Слон.

Не помню, что я ответила, но уж точно не стала объяснить, что это еще ничего не значит...

Вечер, в конечном итоге, был проведен в приятной компании. Приятность заключалась еще и в том, что в солятнике было не так душно, как в паркетнике. Пелись песни, велись разговоры, пились спиртные напитки. Было хорошо, уютно. Мне вспомнилось то время, когда на каждые каникулы я ездила в поход: вспомнились тихие горные вечера, тепло костра, журчание ручья за палаткой, чай из металлической кружки, вечно голодные комары, разговоры, песни... и команда "отбой", после которой, как известно, наступает темное время суток.

Спать я отправилась в довольно хорошем настроении.

 

6 ноября (день третий)

Есть такой анекдот. Просыпается мужик утром один. Смотрит налево - никого, смотрит направо - никого, приподнялся, огляделся - никого, одеяло поднимает и говорит: "Ну, что стоим? Кого ждем?"

В то утро я поняла, что мне повезло - я женщина. Бумага, как известно, не краснеет, и я буду рассказывать все по порядку. Как читатели уже знают, накануне нам со Слоном пришлось переезжать - теперь мы жили у стены слева от входа, ровно посередине между сценой и противоположной дверью. Плюс был один: видна дверь и все в нее входящие; а впрочем - я не смотрела. По соседству жили две девушки: одна была темноволоса и величественна; про себя я называла ее испанкой: она напоминала мне - внешностью - Консуэло*; спать она ложилась позже нас, вставала на много раньше; вторая девушка была светловолоса, тонка и стройна - нимфа - комплексов (как и бюстгальтера) она не имела, по-моему, никаких. По утрам и вечерам она спокойно переодевалась, светя обнаженной молодой красивой грудью, - ну, просто декаденс двадцать первого века! Правда, подобные переодевания во время таких мероприятий, как "Зиланткон", когда все живут в одном помещении и не имеют возможности запереться в своей комнате, - вещь самая обычная (купались же мы в Хибинах голышом - и ничего). Но у кого уровень тестостерона не повысится при виде красивого и обнаженного женского тела?!

И вот утром шестого числа открываю я глаза, еще не совсем проснувшись, и вижу, что темноволосой красавицы нет, а светлокудрая моя нимфа, никого не замечая, одевается. Девушка надела колготки в сеточку и очень короткое черное платье, которое едва ли было длинней моей футболки, - и в таком виде она начла, ползая (NB!), поправлять спальник... Дальнейшие подробности, я думаю, были бы излишни. Скажу только, что сочла за благо притвориться спящей и сделать вид, что я ничего не видела, а если и видела, то не думала. Когда она, уже какое-то время спустя, спросила (не у меня): "Это не очень похабно смотрится?", я не удержалась от того, чтобы сказать: "Не очень. Только не наклоняйтесь".

Вообще же, красавица, это было вовсе не похабно, а эстетично и эротично, но у окружающих нервы не титановые!

 

Но, несмотря на такое утро, русская хандра мной овладела понемногу... Умные люди говорят, что когда человек оказывается в непривычной обстановке, то ему нужно три дня (в среднем) на адаптацию. Третий день - самый трудный. Мои трудности начались с того, что мне, как выяснилось, всю первую половину дня было абсолютно нечего делать: на мастер-классы и семинары я идти, понятное дело, не собиралась, как и на концерты обеих Лор и Йовин, впрочем.

Вернувшись после завтрака в паркетник, я улеглась спать и пробормотала что-то вроде: "Спать буду целый день". И я уснула почти моментально, но спать целый день мне не удалось. Во-первых, спать в паркетнике - особенно днем - все равно, что спать в спортивной раздевалке: дышать нечем; во-вторых, к обеду мой желудок напомнил о себе и стал требовать еды - пришлось вставать и идти в кафе. Но настроение было настолько паршивым, что даже кофе и шоколадки меня не прельстили, и я решила отложить обед на потом. Я развернулась и пошла обратно, и ушла бы, если бы у самого выхода не столкнулась со Сказочником и Агнессой.

- Что это у тебя вид такой?.. - это Агнесса.

- Какое настроение, такой и вид... - это я.

- Так и хочется сказать: "Смерть, что ж ты выглядишь, как смерть?"

- А как я должна еще выглядеть?

- Как Смертушка...

Мама неоднократно говорила мне, что навязываться нехорошо, но не умирать же мне было с голоду в гордом одиночестве. И я напросилась в компанию к Сказочнику и Агнессе, мотивировав это тем, что в одиночку есть как-то не хочется.

В кафе нас еда не устроила, и мы пошли в магазин (но не в "Вавилон" - нашли другой, где людей с бейджами* не было), купили пищи: курицы, хлеба, а я даже разорилась на морскую капусту, потом забились в солятник и стали есть. Пока пища поглощалась вкупе с вином, театр "Таборвиль", не сходя с места, разыгрывал спектакль - просто так, по какому-то наитию, только ради веселья.

Очень хочется кинуть увесистый кирпич в кое-чей огород, но не буду: пора добреть. Лучше буду хвалить "Таборвиль". Вот это я понимаю, искусство! У них стихи - это стихи, а не дурно рифмованная проза, изрядно приправленная трагико-героическим пафосом* и соплями в сахарной пудре, а актеры играют, а не отыгрывают! Снимаю шляпу перед истинным талантом! (Мне писательского таланта боги, видимо, не дали, поэтому чужое творчество оценивать всегда стараюсь объективно - вопреки запрету Пушкина говорить о людях, "коих не сужу, затем, что к ним принадлежу".)

Но все должно закончится; закончились и продукты, закончился спектакль. Я откланялась. Я мизантроп, волк-одиночка: какая бы приятная компания не была - устаю, начинаю чувствовать себя неуютно, словно

 

За непосталвенный прибор

Сажусь незваная, седьмая.*

 

По дороге в паркетник я обнаружила, что с меня подозрительно сползают штаны. "Мне нужен ремень", - логически заключила я и пошла на ярмарку. Перейдя дорогу, я нос к носу столкнулась со Слоном. Он посмотрел на меня, как Феанор на Моргота, и поинтересовался, где я, собственно, хожу и почему не сплю, как собиралась. (Что я ему, Обломов? Да я бы уже не проснулась, если бы проспала в паркетнике еще часа два!)

Слон отправился за книжкой, которую еще много лет назад должен был вернуть Лоре Московской, а я продолжила свой путь. Придя на ярмарку, я поглотала слюну, глядя на клинки, решила поехать на следующий "Зиланткон" только если накоплю денег на меч (в другом случае мне просто не за чем пребывать на этой помойке), полюбовалась на хорьков и купила себе самый простой кожаный ремень. Да уж... парень, который мне ремень продавал, наверное, надолго запомнил девушку с енотом, которая, справившись о цене ремней, сообщила с абсолютной честностью: "С меня штаны падают!" (Этой девушкой, понятное дело, была я.)

После удачной покупки я решила, что делать все равно нечего и поднялась на второй этаж, в актовый зал. Лора, в конце концов, не на много страшнее кого-либо еще... По дороге в актовый зал я встретила Слона. На концерте мы долго не высидели: Слон сделал пару фотографий, и мы ушли.

О вкусах, конечно, не спорят, но мое отношение к творчеству Лоры Провансаль и Лоры Московской нельзя назвать положительным - скорее, мне просто все равно: пусть поют, но подальше от моих ушей.

 

Боюсь соврать, поскольку с цифрами всегда немного путаюсь... Накануне (если я все правильно помню) показывали "Суету вокруг колец2: Башни". Для тех, кто не понял, о чем речь, поясняю. Есть отвратительный, ужасный фильм Питера Джексона "Властелин колец". Фильм действительно awful:* Леголас похож на гея, Арагорн и Боромир - одно-яйцевые братья-близнецы, причем давно и бесповоротно спившиеся, Галадриэль - обкуренная наркоманка, Арвен - просто уродина, Элронд смахивает на китайца, а Гэндальф не мылся с тех пор, как пришел в Средиземье. И объясните мне, пожалуйста, почему бедняжке Арвен пришлось драться с назгулом? У хоббитов ноги не более волосатые, чем у женщин из рекламы эпиляторов? Вместо орла к Гэндальфу прилетел мотылек? Йовин ведет себя, как начитавшаяся сентиментальной прозы школьница? Et cetera. К тому же, фильм получился совершенно пустым (в отличие от книги). И вот толкинисты* сняли пародию на фильм Джексона и назвали свое творение "Суета вокруг колец".

Итак, накануне показывали "Суету", но до конца показать не успели, и сегодня показывали снова. Мы со Слоном пошли смотреть.

Я очень люблю посмеяться, люблю шутки, хорошие комедии. Я даже КВН смотрю, чтобы посмеяться. А кто мне скажет, что КВН - это не смешно, тот сам не смешной. От "Суеты" я была в восторге: Толкин отомщен, Джексон - высмеян.

 

Что меня раздражало на "Зилантконе", так это необходимость ходить из одного здания в другое: это чуть не кончилось трагически, да и неудобно. После фильма, который показывали в ДК Гайдара (Гайдар-сарае, как говорят толкинисты), пришлось идти в ДК Ленина - на концерт Даина Морийского.

Пару слов о концертах. Не хожу. Вернее, хожу, но очень редко: лень, страшно, странно, неуютно - словно в гости без приглашения. Концерты - это для своих, для поклонников. А мне, никогда не поклоннице, что там делать? Я никогда не признавала всеобщей любви: любовь - это то чувство, которое не может быть у всех. Если я люблю, то - одна и одного или одну, а когда все любят - все равно, что никто не любит:

 

Сказать: "Любят все!" -

все равно,

что

сказать: "Не любит никто!"

Но где-то там далеко

Она над свечой вздохнет

и скажет:

- Люблю тебя.

И любила весь прошлый год.

Но этого ты не услышишь.

Любит? Ах, все равно -

ведь, если любят все -

не любит никто.

Но может, затронут сердце

чье-то эти руки и эти глаза.

Ведь это Никто не любит,

но любит - Она...

 

Поклонницы, фанатки - мне с ними не по пути. Уж если и восхищаюсь, обожаю - одна, в тайне. И к своим любимцам из мира искусства очень ревнива.

- Ты любишь NN?

- Да.

- Я тоже.

И я, уже ненавидя собеседника за это "я тоже", про себя: "А тебе нельзя, потому что я люблю... А ты если и любишь, то не так, как я". Но вслух обычно ничего не говорю. Я вообще не из разговорчивых - писать могу все, вслух - своего никогда не выдам. К сплетням я тоже не склонна. "Уж если кто его и любит, так это его жена! Судя по двум детям..." - цитирую почти дословно, автора не знаю, знаю, что кто-то в Интернете, что об Н. Так любят, что даже жену выдумали, которой и не было никогда, а будет ли - неизвестно. Нам, людям творческим, сложно найти того, кто, любя нас, будет согласен жить и с нашей страстью - писания, театра, рисования, танцевания - искусства. Страсть - это та соперница, которой не победить, с которой смириться может только та или тот, кто любит сильно, беззаветно и совершенно альтруистически - отдавая все, все забывая, растворяясь в любви. Если бы я вышла замуж за художника (в широком смысле этого слова), я бы ходила за ним, как собака и любила бы и его, и его страсть и забыла бы все, кроме собственной страсти. Нам было бы сложно, но мы бы любили бы другу друга, а значит - примирялись бы.

На "Зилантконе" ходила только на те концерты, в которых была заинтересована - к знакомым, если честно (за исключением концерта Лоры), шла посмотреть, послушать - словно поговорить: к Сказочнику, к Даину. К кому еще? На концерт Мириам (седьмого) попала случайно. На концерт Джема не пошла: шел параллельно с Даиновским. В итоге, помимо большого концерта, была на выступлениях Сказочника, Даина, Лоры и "Полыньи" (знакомые Слона, затащил) - и все.

Пришли мы рано: там еще репетировала Мириам (вот еще один объект, достойный внимания, но распространяться не буду: кто слышал - знает, кто не слышал - не поймет).

Концерт Даина мне понравился. Правда, "распробовать" его песни мне не удалось - с первого раза трудно. Но песни со смыслом, стихи - приличные, поет - неплохо.

 

После трудного дня (а легких у меня не бывает) хорошо было посидеть в солятнике, выпить, поговорить... Сначала все разговоры крутились вокруг одного: "Вы пойдете на бал завтра?" (Была такая игра: "да" и "нет" не говорить, черный, белый не носить; вы поедете на бал? В эту игру, наверное, каждый хоть раз в жизни играл - только Слон сказал, что он такой игры не знает.)

- Ты можешь одолжить мне юбку? - спросила я у Агнессы. Она, молча и серьезно, словно речь шла не о бале, а о чем-то более важном, протянула мне платье. Сказала:

- Если подойдет...*

Платье подошло. Длинное, нежно-розовое, с длинными рукавами (это важно, ибо шрамы свои я предпочитаю прятать от посторонних), с почти прозрачным лифом и просвечивающейся при сквозном свете юбкой, в которую при желании можно было завернуться. Прозрачная юбка меня не испугала: ноги, слава богам, не кривые - могу и показать, да и кто увидит, кто будет разглядывать? А если и будет - мне это все равно - лишь бы не приставал.

Ах, платья - бальные, вечерние - моя любовь, моя тяга. Люблю их за какую-то таинственность, красоту чисто женскую - никаких Наталий Бочкаревых*, только Наташи Ростовы, настоящие женщины; люблю за легкость, величественность, люблю за то, что я в платье - королева.

Туфель у меня не было, но я их даже не пыталась найти: разве можно срочно найти на "Зилантконе" женские туфли сорокового размера? Маски же мы решили либо нарисовать прямо на лице, либо купить бархатный картон и вырезать.

После разговор плавно перетек на поэзию, потом еще на что-то... Не обошлось без шуток, без колких замечаний. Но вечер как-то уж слишком быстро закончился, и пришлось идти спать.

Ночью мне снился кошмар.

 

7 ноября (день четвертый)

Из всех дней моих на "Зилантконе" - самый полный, самый счастливый. Утром я была так занята, что даже не заметила очереди в туалете. Я мысленно была уже там, на балу: "будет бал, девчонки прыгают заране".* Прыгала я заране - это верно. А Слоник, бедняга, мучился похмельем: вчера, пока девушки обсуждали туалеты, мужчины пили спирт. Он был неразговорчив, я - весела: адаптационный период закончился, дышалось легче. После завтрака Слоник завалился спать, а я решила побродить по улице.

Бродила бы долго, если бы какая-то собака не облаяла моего енота - хамка.

Идя вдоль дороги, я думала: "Какой унылый город! Как тоскливо, как пусто здесь. Словно вымерло все. И небо это серое, тяжелое... Я даже на севере, в Хибинах, такого неба не видела - там небо даже в пасмурную погоду выше и приятнее".

А еще я думала о предстоящем бале и том, кого могу там встретить. А могла я там встретить того, кого вообще увидеть когда-либо не ожидала, да и забыла почти о его существовании...

Знаете, чем хороша жизнь писателя? Тем, что можно рассказывать историю своей жизни с тем же равнодушием и спокойствием, что и жизнь выдуманных персонажей, и любой эпизод можно превратить в высокохудожественные строки - и это не бросит тень ни на автора, ни на героев (если, конечно, читатель поймет все правильно и не станет копаться в грязном белье, а если станет - это на его совести, а не на совести автора).

Год назад, летом, в которое вся моя жизнь перевернулась с ног на голову, в первое мое студенческое лето, мне Р. принес посмотреть "Финрод-Зонг". Тогда я понятия не имела, что такое "Тампль" (вернее - кто), да и не было мне до этого никакого дела. И я, сидящая целыми днями дома, смотрела "Финрод-Зонг". Ох, зря я читала в шестом классе "Мастера и Маргариту", в десятом - "Дневник Сатаны". Из всех героев Толкина искренне ненавидела только Саурона - за жестокость, за бессмысленность злобы, за все, чем Толкин его наделил. Но в Сауроне, сыгранном Никитой, от толкинского Саурона не было ничего, кроме имени. Было от Воланда, от Сатаны Андреева*: привлекательность, несчастье, зло - очаровательное и естественное, как у людей, - красота. Не знаю, читал ли Н.К. Булгакова и Андреева, а если и читал, то - понравились ли Дьяволы, но я увидела своего шестиклассного возлюбленного Воланда в короне Саурона - и сердце забилось. Я не сатанистка: библейский, христианский Дьявол для меня хуже Саурона, Моргота и всех литературных злодеев, я Сатану сама бы придушила, а впрочем, у меня и с Богом - война. Но Булгаковский Воланд меня, одиннадцатилетнюю девочку, покорил с первой же главы романа, я в него влюбилась, как только девочки могут влюбляться - неосознанно, тайно даже от себя (осознала только недавно - восемь лет спустя), сильно, беззаветно и - главное - взаимно. Но Н.К. - не Воланд вовсе. Этим и понравился - раз и навсегда. Мне, с моей дикой страстью к красоте, к творческим людям - собратьям по безумству, - мне, вечно ищущей родственную душу, не понравиться не мог. За персонажем разглядела актера, за актером - человека. И, подчинившись собственному безумию и какому-то инстинкту (который выше основного), почуяв в Н.К. что-то родное, что-то свое, я кинулась искать способ познакомиться с ним. Нашла - вечный способ, известный еще со времен Пушкина каждой девушке - письмо. Не помню, что писала, но смысл был один: Вы мне интересны, я хочу Вас узнать. Ответ пришел, началась переписка, продлившаяся около полугода, ни к чему не приведшая и внезапно, с его легкой руки, прекратившаяся. Я, закрутившись с учебой и проблемами в личной жизни, позабыла и мысленно распрощалась, как с прошлым, в прошлом и оставила. И вот я здесь, за девятьсот километров от Москвы, за год от своего прошлого, его встречаю. О! Я уже слышу хохот чей-то и обвинение меня в ханжестве: дескать, говорила, осуждала, а сама? Смейтесь, смейтесь. Сколько бы вы не смеялись - все равно вы не правы.

И я в течение всего фестиваля, вплоть до последних аккордов последнего вальса на балу, мучилась мыслью: стоит ли напомнить о себе или не надо? Так ничего и не решила и, сталкиваясь с ним на лестнице, глядела ему в глаза и внутренне сжималась, не зная куда деваться и что делать со своим лицом и своим телом - смущалась.

 

Вернувшись в паркетник, я разбудила Слона, и мы стали собираться в баню, которая находилась рядом с ДК. Возможность помыться для меня была счастьем: с детства знаю, что вода все смоет - и грязь, и усталость, и боль. Последний раз я была в общественной бане более трех лет назад, когда отдыхала у родственников в Брянской области, в военном городке. Я никогда бань не любила по двум причинам: мне не нравился мокрый кафельный пол и обилие голых теток вокруг. Кто сказал, что некрасивых женщин не бывает? Бывают, и еще как! Помню, в детстве, у тетки в деревне, я была шокирована страшным зрелищем, которое являли собой голые женщины в бане - всем им было далеко за сорок, если не за пятьдесят. Это было по-настоящему страшно: все эти бабки и тетки, одинаковые с виду, с равнодушными лицами, дряблой кожей и отвисшей грудью. Казанская баня отличалась наличием душа и отсутствием толпы теток. Вместо теток было двое девушек - татарочек с круглыми бедрами и красивыми грудями, тоже круглыми.

О небо! Какое счастье быть чистой, подставлять под тугие струи уставшее тело и лицо, вымыть волосы, смыть с себя пот, пыль, грязь, усталость, тоску.

После бани, немного обсохнув, мы со Слоном пошли поесть, а потом в магазин - за бумагой для масок. И я принялась за работу. Для меня работа руками - способ отдохнуть и подумать: руки работают, голова свободна. Когда я работала в "Ростик'се", то, устав от раздачи ("Девушка, а у вас пиво холодное? А кипяток налейте в него, пожалуйста"*.), от разговоров и мыслей о том, сколько на витрине осталось курицы, я просилась в зал - собирать подносы, вытирать столы, мыть полы; просилась именно потому, что там можно было думать.

Мы пришли в солятник в поисках вчерашних собутыльников, которые накануне изъявляли желание и готовность делать маски, но это было тщетно: все куда-то разбежались. Я и одна могла бы все сделать, но я не способна на изображение симметричных рисунков и просто не могла нарисовать маску. Но, к счастью, мы совершенно случайно наткнулись - в том же солятнике - на девушку, которая вызвалась нарисовать и даже вырезать маску. Спасибо вам, добрая леди!

Получив порцию помощи и руководство к действию, я поднялась в паркетник, позаимствовала у белокурой соседки маникюрные ножницы (других не было) и начала делать маски. Вы когда-нибудь пробовали вырезать маски маникюрными ножницами? Нет? Тогда вы не знаете, что такое кропотливая работа. Это было еще сложнее, чем смолу из волос вычесывать (один раз в Хибинах села, прислонившись к стволу сосны). Но не одни маникюрные ножницы были ужасом, было еще два ужаса. Первый - эти несчастные маски, дабы не развалились, нужно было подклеивать, и клеились они под моей пятой точкой (другого пресса не было). Второй - покамест я рисовала, вырезала и клеила, Лора и Йовин пели; сидели они в разных углах паркетника, но слышно их было очень хорошо, несмотря на то, что пели и замолкали они практически одновременно. Придушить хотелось обеих к чертовой матери, но я даже встать не могла, да и не посмела бы, если честно: искусство, а перед ним я всегда склоняюсь в самом глубоком поклоне.

Пришел Сказочник и спросил, не пробегала ли здесь Ниэнна. Я ответила, что, во-первых, я ее никогда не видела, а, во-вторых, и видеть не хочу.

- Ну, она вовсе не так плоха, как о ней говорят, - изрек Сказочник.

Она плохой и быть не может. Но "Черная книга Арды"... нет, это я не люблю. Мы немного поспорили о "Черной книге" и переключились на маски. Пока он вырезал себе маску (я ссудила ему черного картона), мы обсуждали предстоящий бал.

Так я проводила время вместо того, чтобы слушать "Башню Rowan". Слон, вначале, вызвался мне помочь, но сбежал в неизвестном направлении и вернулся, когда Сказочник уже ушел. О, я знаю, почему именно Жанна д'Арк спасла Францию: ни Карлу, ни его полководцам элементарно не хватило организованности - занялись и бросили, а потом пришла слабая шестнадцатилетняя девчонка и повела за собой народ.

И чтобы завершить разговор о масках. Самым сложным было вырезать маску для енота, но мне и это удалось.

Когда работа моя закончилась я, чтобы размять затекшие ноги, решила покурить и пройтись до ярмарки. Это мое решение едва ли не имело трагические последствия.

Было уже часа четыре, когда я вышла из ДК, "тьма накрыла ненавистный прокуратору город"*. Возле ДК Ленина медленно-медленно ехали две машины; когда я подошла ближе, они остановились, и я решила пройти между ними - между ними оказался, незамеченный мною в темноте трос, и я упала. Вы когда-нибудь видели летающую Смерть? Летела я не долго, но быстро и упала на асфальт, ободрав левую лодыжку, а левое колено разбив в кровь. Самое смешное, что единственная мысль, которая пронеслась у меня в голове, была о еноте. В обморок я, скорее всего, не упала, но из реальности на какое-то время меня выбросило. Видимо, именно тогда ко мне подошла Бесенок, воскликнув что-то вроде "Господи!" - я же чертыхалась про себя, как никогда в жизни, - и помогла мне встать. Нога болела, руки тряслись и были испачканы грязью, голова не кружилась, но звенела и, казалось, готова была отвалиться совсем. Бесенок проводила меня в туалет, я вымыла руки, кое-как промямлила: "Спасибо!" - и пошла на ярмарку. Но, сделав два или три шага, я сочла за благо вернуться в паркетник и принять горизонтальное положение. Как я спускалась с крыльца, как переходила дорогу, как поднималась по лестнице на второй этаж - не помню. Кое-как сев на спальник, я стянула с себя штаны и осмотрела свою несчастную ногу - ничего серьезнее синяка и ссадины я не обнаружила, но боль была трудно терпимой. Я, исходя только из того, что знаю: все болезни от нервов, решила забинтовать раны; помогала мне в этом, опять же, Бесенок. Потом, почти до самого бала, я так и ходила по паркетнику (вернее просто сидела) - с забинтованной ногой и в одной футболке.

Нет никакого везения в том, чтобы повредить ногу за несколько часов до бала, но мне повезло, что я не попала под машину и осталась жива. Я давно удивляюсь, почему я все еще жива. Когда мне было шесть лет, мне разбили голову камнем, я тонула раза два в жизни точно, давилась, резалась, падала на перевалах, резала себе вены, травилась, получала теодолитной рейкой по голове, несколько раз чуть не попала под трамвай, однажды у меня остановилось сердце - и после всего этого мое тело вполне нормально функционирует! Видимо, как говорил Малаки Констант, "кто-то там наверху хорошо ко мне относится"*.

Часов в шесть я начала одеваться. Процесс оказался весьма сложным - платье имело очень хитрые застежки, которые потом периодически приходилось застегивать снова и снова (вот был бы номер, если б оно с меня упало прямо на балу), сапоги же на мне пришлось Слону застегивать: я не могла этого сделать с незгибающейся ногой.

Когда болит голова можно хоть двигаться, но когда болит нога... О! Двигаться-то я могла, а вот стоять и сидеть - нет, поэтому мне приходилось либо ходить, либо танцевать.

Правда, стоило балу начаться, и я почти забыла о больном колене, о боязни толпы - обо всем, кроме любви. Как я жалела, что ее там не было! Но вместе с тем во мне вдруг проснулось сознание, что я женщина (я, конечно, всегда это знала, но всякая, которая такое испытывала, поймет, о чем я говорю). Красивая женщина и, может быть даже, умная (главное - скромная). А женщине необходимо внимание мужчин, она не может не кокетничать, не покорять сердца. И мне в тот момент захотелось покорить их всех: этого, того, другого и вон тех троих, которые стоят ко мне спиной и даже меня не видят. Ну и пусть не видят! Достаточно просто пройти мимо них - медленно-медленно, гордо подняв голову, делая вид, что не вижу. И пусть сворачивают шеи, язык на плечо высовывают...

Много было впечатлений, много народу, много танцев, много музыки - всего много. Была великолепная японка в красном платье и белой маске, была девушка, очень красиво игравшая мертвую, и был... Чацкий. То ли повлияла на меня профессия учителя, то ли я слишком впечатлительный человек, но, так или иначе, примерещилось мне, что один молодой человек похож на Чацкого. Похож! - и все. Да, не носил Чацкий мундира, на балы тоже вряд ли ходил, но - похож, хоть вы меня режьте.

Время идет... Бал подходит к концу, вот уже объявлен последний танец. Оглядывая зал в поисках возможного кавалера, я увидела Н.К., стоявшего у колонны.

- Только вальс, - сказал он в ответ на мой возможно более глубокий реверанс.

"Что же это такое?" - спрашивала я мысленно не то его, не то себя, все в этом вальсе забыв и потеряв, - Наташа Ростова после танца с Денисовым. Танцевать я, как и петь, не умею, но до крайности люблю. А Никита танцевать, как оказалось, умеет. "Что же это?" Что? Стыд, жгучий, злой, бросился мне в лицо, уже хотелось сбежать, но вместо этого призналась со смущенной улыбкой:

- Не умею танцевать.

И... просто приподнял над полом и закружил. И засмеялся. И я смеялась. И ничего больше не видела.

Музыка кончилась, и я, сняв маску, сказала прежде, чем успела подумать, что говорю:

- Знаешь, а мы с тобой знакомы. - И уже более спокойно, отвечая на удивленно недоумевающий взгляд: - Я тебе писала. Анна. Помнишь?

Не помнил. И вряд ли вспомнит когда-нибудь. Оно и к лучшему: прошлое пусть остается в прошлом.

- Ну, ты пиши... - он - мне, подводя черту под разговором.

 

На улице было темно и прохладно. Я сбежала с крыльца, попросила закурить у молодого человека в костюме не то робота, не то рыцаря, не то персонажа из "Звездных войн".

- Карманов, сами понимаете, нет - ни сигарет, ни зажигалки, - сказала я (была без куртки, в одном платье).

 

8 ноября (день последний)

Тому, кто хоть раз в жизни просыпался в день отъезда, знакомо странное чувство, поселяющееся с самого утра в груди. Ты ждешь чего-то и с радостью, и с тоской, тебе и грустно, и весело, тебе хочется уехать и жаль уезжать. Ты знаешь, что пора возвращаться домой и прощаться, и все предметы приобретают новые оттенки, ощущения обостряются, люди - даже незнакомые - становятся дороже.

При всей моей антипатии к "Зиланткону", расставаться с ним почему-то уже не хотелось. Наверное, дело было в людях, с которыми успела сойтись: я слишком быстро привязываюсь к людям - это моя беда.

Отъезд заставляет о многом задуматься: Москва прежняя, а я уже не та, какой была, когда уезжала. Что я там найду? Как меня там встретят? Что там случилось, пока меня не было? Там - друзья, там - школа, там - университет, там - она, там - семья; здесь - я, здесь - Казань, здесь - новые знакомые, здесь - я не та, что там. Здесь - настоящее, там - прошлое и будущее. Там - ждут, здесь - не держат. Там буду завтра, здесь - сегодня.

Но я еще здесь. У меня остался один день - надо его прожить.

Мы со Слоном позавтракали в кафе и решили пойти на концерт "Полыньи", но времени было еще много, поэтому мы отправились на ярмарку. Не смотря на крайнюю свою ограниченность в средствах, я не устояла перед соблазном купить книгу со стихами Лина Лобарева (тридцать рублей - ерунда). О покупке не пожалела: стихи действительно хорошие. И купила брату подарок - фенечку. Денег у меня осталось ровно столько, чтобы хоть чего-нибудь съесть и доехать на трамвае до вокзала. А вот Слон поступил более неосмотрительно.

Существует стереотип, что женщины совершенно не практичны. Клевета, придуманная мужчинами! Ну, скажите мне, тратить последние деньги (NB!) на "Жанну д'Арк" (я бы еще пережила, если бы это был Шиллер, но ведь это - "Тампль") - это практично? Разумно? А если учесть, что кушать тоже что-то надо? У меня-то деньги, конечно, остались, но на тридцать рублей разве можно двоим прокормиться целый день? А ведь Слон, когда звал меня на "Зиланткон", и я сказала, что у меня нет денег, обещал, что меня прокормит. Вместо этого купил диск. Тоже мне, меценат нашелся! Впрочем, злюсь я не столько на "Жанну", сколько на убивающую меня опрометчивость.

 

Про концерт "Полыньи" писать не хочу, поскольку ничего, кроме банального "понравилось" сказать не могу.

 

На закрытие фестиваля мы решили не ходить, зато сходили на большой концерт. Последний концерт - для меня это значило одно: завтра - Москва. Уезжать как-то сразу расхотелось...

В числе прочих (сообщу для отчетности) выступали: Алькор, Анарион, Кэт Бильбо, Сказочник, Джем (он когда-нибудь перестанет петь "Скандинавку"?), Даин - остальных либо не помню, либо не знаю.

Сборы были короткими: голому одеться - только подпоясаться. Мы поели на мои оставшиеся деньги глазированных сырков, и я пошла добивать пленку в фотоаппарате, рассудив, что, если оставлю это дело до Москвы, то фотографий раньше нового года не увижу. Я сняла оба ДК, магазин "Вавилон", в котором делались все покупки - начиная спиртными напитками, заканчивая цветным картоном, Мэла, Лору Московскую, раздававшую автографы на лестнице возле паркетника, Никиту с моим енотом, Йовин, играющую на гитаре в паркетнике.

В коридоре я встретила Сказочника, мы немного поболтали, обменялись адресами электронной почты, он еще раз сфотографировал меня с енотом.

Какие-то две девушки в паркетнике увидели моего енота и радостно закричали:

- Ой, барсук!

Доказать, что это енот, а не барсук мне не удалось, но сфотографироваться с моим зверем я им разрешила.

Тоскливо глядела я на казавшийся теперь уже родным паркетник, на ДК, на афиши концертов, на народ, с которым спала под одним потолком.

В Москву я хотела только по одной причине - там она и ученики. Но причин не хотеть туда у меня было больше: во-первых, я не люблю Москву, во-вторых, меня не радовала перспектива объяснять преподавателям и деканату, почему я, вместо написания ректорских контрольных, пила в Казани, в-третьих, я боялась встречи с моей К. - боялась, потому что остался у нас с ней разговор, который, правда, потом так и не состоялся, потому что я, разглядев ее возлюбленную, поняла: мне остается просто закрыть глаза на все и любить - без всяких амбиций и надежд.

 

Остается только

пить и материться.

Сигареты кончились давно.

Остается только утопиться -

где б найти пожестче дно?

Остается только удивляться,

как смогла я потерять тебя.

Остается лишь собою любоваться

и разбить к чертям все зеркала. -

 

написала я потом, когда в гордом одиночестве бродила по Москве.

Столкнувшись где-то в коридоре со Слоном, я узнала, что есть возможность ехать до вокзала на автобусе; стоило это удовольствие тридцать рублей с носа. У меня была только десятка и какая-то мелочь; Слон проверил все свои многочисленные карманы и - о чудо! - нашел полтинник (случайный, конечно: см. выше). Зато он умудрился накануне потерять билет, и если б я его не нашла, сидеть бы Слону в Казани до следующего "Зиланткона".

Пока мы загружались и ехали, мне вспомнилось как в 2001 году я уезжала с Кавказа: в ПАЗик влезла группа, состоявшая из сорока семи человек, плюс к этому - рюкзаки, плюс местные... Это было очень весело, особенно, если учесть, что некоторые рюкзаки лежали чуть ли не на наших головах. Казань я покидала в более комфортных условиях...

 

Ноябрь 2004 - февраль 2005, Москва.

 

Примечания

Тарту - город в Эстонии, в котором жили родители моей матери. В нем я провела первый год своей жизни. Потом я приезжала туда в гости, пока бабушка с дедушкой не переехали в Казахстан.

Потом я написала стихотворение... - стихи плохие, поэтому прошу у читателя за них прощения, но не включать их в свои записки не могу.

"Степной" - аперитив, который мы в Казани пили.

"Шут" - моя драма, написанная под впечатлением песен Джема.

"Шел трамвай девятый номер,// А в трамвае кто-то помер" - автора не знаю, оригинала - тоже.

Консуэло - героиня одноименного романа Жорж Санд. Испанка, певица с чудесным голосом, не менее чудесным характером и обладавшая весьма необычной внешностью: была некрасива, но прекрасна. Чтобы это понять, нужно читать роман.

... людей с бейджами... - бейджы были на фестивале единственным документом, который мы обязаны были носить постоянно.

Пафос - эмоциональное, духовное наполнение произведения.

За непосталвенный прибор // Сажусь незваная, седьмая. - Цитата из стихотворения М. Цветаевой "Все повторяю первый стих..."

Awful - ужасный (англ.)

Толкинисты - под данным термином подразумеваю всех, кто в той или иной степени имеет отношение фэндому: ролевиков, самих толкинистов и т.д.

Она, молча и серьезно, словно речь шла не о бале, а о чем-то более важном, протянула мне платье. Сказала:

- Если подойдет...- Сначала - молча протянула, а потом - сказала.

 

Наталья Бочкарева - вместе со своим женским батальоном защищала Зимний дворец в 17 году. Была первой женщиной в русской армии, не скрывавшей своего пола.

...от Сатаны Андреева - книга Леонида Андреева "Дневник Сатаны" попалась мне в руки совершенно случайно. Сюжет прост: Сатана приходит на землю и в итоге оказывается обманут людьми. Философского смысла книги я не поняла, но буквально влюбилась в нее.

"Девушка, а у вас пиво холодное? А кипяток налейте в него, пожалуйста" - история совершенно реальная: приходит гость в "Ростик'с" и интересуется: "Девушка, а пиво у вас холодное?", я - не без гордости за свое заведение - отвечаю: "Да", а он: "Тогда кипяток мне туда налейте".

..."будет бал, девчонки прыгают заране" - цитата из романа "Евгений Онегин" А. Пушкина.

"тьма накрыла ненавистный прокуратору город" - Булгаков, "Мастер и Маргарита". Цитирую по памяти - за точность не ручаюсь.

...как говорил Малаки Констант, "кто-то там наверху хорошо ко мне относится" - Малаки Констант - герой книги Курта Воннегута "Сирены Титана".