Свидание с Гамлетом

 

Автор: Смерть aka Феанаро (Анна Ястребова)

 

 

Наверное, как и все дети, еще до прочтения трагедии, я о Гамлете слышала, но, так как я этого не помню, то смело могу сказать, что знакомство мое с ним произошло весной 1996 года, когда я заканчивала пятый класс.

Тогда у нас преподавала английский язык Ольга Петровна — добрейшая и глубоковерующая женина, я бы даже сказала: святая, но — увы и ах — совершенно непедагог (педагогика, как и искусство, требует не только внутреннего призвания, но и таланта и умения, а этого у О. П. не было). Именно благодаря ей и ее брату я с Гамлетом и встретилась.

Было вот как. Старшеклассники под руководством О. П. и ее брата В. П. поставили отрывки из "Гамлета" на английском языке. Помню афишу: белым по черному написано: "Hamlet". Помню жуть от черного фона и белых букв с незнакомым словом и твердое свое решение — пойти смотреть. Ни одна театральная афиша, ни один анонс, ни одна реклама потом не заставляли меня так предвкушать зрелище и так его ждать и любить — еще до знакомства.

Пьесу играли на первом этаже, на лестнице. Зрители сидели на ступеньках, а сцена располагалась внизу. (Актового зала в школе тогда не было.) Видно и слышно было хорошо. Стоял уже вечер, может — стемнело. На полутемной лестничной клетке, практически без декораций, непрофессиональные актеры играли великую трагедию.

Английскую речь на слух я воспринимала плохо, поэтому из всего услышала только одно знакомое слово: "book". Но поняла я все. С детским максимализмом я сразу определила "виноватую" — ею была "черная", как потом выяснилось — Гертруда. Так это у меня на сердце и осталось: виновата Гертруда.

С этого вечера началась моя любовь к Гамлету — человеку и "Гамлету" — пьесе.

Очень скоро после этого мать купила мне книгу "Гамлет" в переводе Бориса Пастернака. На обложке — утонувшая женщина (потом оказалось — Офелия), лицо переполнено страданием, в руке — цветок. Много раз потом я смотрела в это красивое мертвое лицо. Что я в нем видела, кроме бесконечного, неизбывного страдания — не знаю, что искала — тоже.

Говорят, нельзя судить о книге по ее обложке. Но попробуйте доказать это ребенку десяти-одиннадцати лет. Для меня Офелия на обложке была первой страницей трагедии. Но что под обложкой? Стихи. Много стихов. Сплошь — стихи. Стихов я тогда не понимала: все они для меня сводились к следующему: красиво, в рифму и ничего не понять. Испуг: если стихи, как я пойму? Но ведь все по-русски, значит как-нибудь. "Гамлет" был моим первым произведением в стихах, за исключением сказок Пушкина, которых я за стихи не считала, которое я прочла сама — вне школы — и поняла.

Тем, кто думает, в одиннадцать без малого лет такие книги читать рано, потому что "ребенок ничего не поймет", хочу сказать: ребенку можно читать самые сложные книги, и даже — нужно. Главное, чтобы это были действительно хорошие книги, а не бульварная — или какая угодно еще — пошлость. Ребенок поймет "Гамлета" лучше, чем любой литературовед — поймет не разумом, а сердцем и душой. Поймет, потому что не будет хмурить брови и восклицать: "Так не бывает!", не будет ломать голову над вопросом: "существовал ли Шекспир на самом деле?". Для хорошей литературы рано быть не может. И лучше привить ребенку любовь к ней до того, как он выучится ее презирать. Не стоит стесняться, прятать от ребенка книги — все равно доберется, если захочет — и говорить: "Тебе еще рано! Это не детская книга". Поверьте, книгу, которая вашему ребенку не подойдет он закроет на второй странице и без вашей помощи. Он сам поймет, стоит ли ему читать ее или нет. Много у меня было книг, которые мне могли бы запретить и которые я "слишком рано" рано прочла, но не меньше у меня было книг, которые мне совали в руки и которые я так и не смогла прочитать, а если и прочла, то не полюбила. Самыми дорогими и интересными книгами были — да и сейчас таковыми остаются — те, о которых рассказывал мне отец: "Мастер и Маргарита", "Трудно быть богом", "Бойня номер пять..." и много еще их было — тех книг, к которым меня словно приводили и которых никогда не навязывали насильно.

Читала "Гамлета" я — помню — долго, не меньше месяца, может — и дольше. Местами мне становилось скучно, но мне и мысли не приходило в голову бросить книгу.

"Гамлет" начинается диалогом стражников и явлением Призрака. Скажите мне, какой взрослый поверит в то, что призрак покойного короля разгуливает по улицам? Я же, ребенок, не только поверила, но ни секунды не сомневалась (где-то очень глубоко в душе в привидения до сих пор верю). Для меня тень отца Гамлета была фактом — непреложным и верным. Есть призрак, похож на короля, значит — сам король. И чего эти глупые стражники сомневаются? Но... как было жутко читать об этом самом "непреложном факте", как сердце замирало, и как холодела кровь! Я себе очень четко представляла глухую полночь, каменные стены, трех людей у ворот и Призрака, идущего по улице. И мне было страшно не меньше, чем героям, которые Призрака видели воочию.

Что для меня был сам Гамлет? Это была — я. Я — в другом теле, я — говорящая стихами и остротами (о, как Гамлет умел острить, и как я смеялась над его шутками!), я — живущая много лет раньше. Кстати, о Дании, о том, что такая страна вообще есть, я только из трагедии и узнала; до этого я понятия о ней не имела.

И я Гамлета — любила. Любила, потому что, если бы моего отца убили, то я бы так же мстила, — "Гамлет" для меня был первым и самым лучшим уроком любви к отцу. Гамлета я любила и за его несчастья. Он был один против всех бед, один со своим горем — смертью отца, один со своей любовью — Офелией, которая, как я тогда думала, его не любила, один со своей болью — предательством матери.

Клавдия же — и нет в этом ничего удивительного — люто ненавидела. Он лицемер, подлец, мерзавец, который, несмотря на свое преступление, смеет молиться, который вынуждает Розенкранца и Гильденстерна (о, как я их ненавидела только за эти имена, которых не могла выговорить) убить Гамлета, который обманывает Лаэрта. У! Змея!

Объявлено, что спящего в саду

Меня змея ужалила. —

Я знала имя этой змеи. Змею звали Клавдий. И Гамлет имел право убить змею. Удивительно, как я, тогда ревностная православная христианка, могла благословить Гамлета на его месть, наделить его — внутри себя — правом на нее. Откуда во мне тогдашней взялась такая ненависть? Такая жестокость? Мстительность? Ответа на этот вопрос я не знаю; пусть психологи ищут ответ на него — мое дело писать.

Уже было сказано, что Гертруда была виновницей всех бед. Однако следует отдать ей справедливость: она была жертвой Клавдия. Но не могло мое лицо не скривиться при виде женщины, которая вышла замуж через месяц после смерти первого мужа, отдав тем самым сына на произвол змеи Клавдия.

Если Гамлет научил меня любви, то Клавдий и Гертруда, как и Розенкранц и Гильденстерном, преподали мне урок предательства, лжи и лицемерия.

Полоний и Лаэрт сливались у меня в одно и не имели для меня никакого значения. они просто были. И все.

Но кто радовал меня, кого я любила разве что только чуть меньше, так это Горацио. Он был другом Гамлету, а значит — и мне. Горацио был единственным человеком, который Гамлета — нас с Гамлетом — понимал и любил. Но образ Горацио — холодный. В детском сердце он мог пробудить благодарность, но не любовь.

Теперь пора сказать пару слов об Офелии. Как я уже говорила, мне тогда казалось, что Офелия Гамлета — не любила. Не любила, потому что вернула подарки, потому что Лаэрт ругал Гамлета, а она слушала и верила, потому что Полоний сказал Гамлета не слушать, и она не слушала. Но трагедию ее я поняла так же глубоко, как и трагедию Гамлета. Я Офелию не могла любить: отвергла Гамлета, но рыдать над ней, оплакивать вместе с ней отца — я не могла не. Офелия научила меня скорби.

Так — или примерно так — я читала "Гамлета" первый раз. Конечно, позже я его перечитывала, и ко многому мое отношение со временем изменилось, но Гамлет остался для меня героем навсегда.

В 96 году я "Гамлета" не прочитала, а прожила. Но, скажут мне, возможно, ребенок и смог прочитать эту пьесу, может, что-то удалось ему понять, но смог ли ребенок оценить художественность произведения? его гениальность? Смог, отвечу я. Я — смогла.

Летом 96 года я жила в деревне у тетки. Последние страницы "Гамлета" я дочитывала в сарае. Такое странное, на первый взгляд, место я выбрала только по одной причине: там мне никто не мешал. Никто не мог меня ни видеть, ни слышать, и я, чувствую себя в полной безопасности, и не имея сил сдерживать переполнявшие меня чувства, я читала пьесу вслух, проигрывая сцены. Я захлебывалась от восторга, уже ни о чем не помнила. Были только Гамлет, Клавдий, Лаэрт, Горацио, Гертруда... Был другой, непонятный и незнакомый мир, в котором все говорят стихами. Была любовь, была ненависть, месть... Я читала "Гамлета", с каждой строчкой, с каждой буквой все дальше уходя от реальности. Я читала так, как после могла читать только "Поэму конца" Марины, как никогда и ничего читать не могла — ни писем, ни стихов, ни пьес, ни романов.

Какая похвала какого литературного знатока может быть выше, чем эта, — чтение трагедии вслух одиннадцатилетней девочкой? И ее, девочки, в момент чтения абсолютная растворенность в книге и оторванность от реальности? Много можно писать о мастерстве Шекспира-поэта и драматурга, но сказать больше, чем я тогда — можете попытаться.

 

Июнь — июль 2005г.